Богатство трагедии жизни, Моди, цикличность, полная противоречий. Бесконечная сказка сказок, — нелепых и правдивых, — полная вечных истин. Так почему бы не собрать их в старую холщовую сумку, которую Бернини всегда носит с собой? теперь, когда он только начинает своё путешествие.
Немного этого и немного того, и всё аккуратно уложено. Эта сумка — в некотором смысле часть королевства Бернини; по крайней мере, так он говорит. «Ничего особенного, просто мои сокровища»…
Я хочу чтобы он, — бродящий когда-нибудь там, в новом мире, — не расставался с наследием сказок.
Дать ему то, что он может понять сразу. Шутки, загадки и обрывки рифм, которые наш парень наверняка примет близко к сердцу и сделает своими.
Джо заухал филином во тьме.
— Да, Моди, я так и сделаю… Ведь это даже звучит как ответ оракула — «сумка Бернини»…[77]
Они поговорили и о других вещах, а время в ночи текло и ускользало в никогда.
Поговорили и помолчали на-дорожку, и, наконец, Джо встал, и Мод пошла его проводить, а он остановился, глядя на её выставку сувениров.
— Ты ведь выживешь, Джо, не так ли? Ты очень дорог мне, а от переживаний портится цвет лица.
— Хм. Ты тоже береги себя, и когда-нибудь придёт другое, лучшее время; когда-нибудь, после войны. Я знаю это, Моди…
Джо поднял морскую раковину, которую Мод нашла на пляже залива Акаба, где они были молоды, давным-давно, в начале любви. Он поднёс раковину к уху и прислушался, закрыв глаза. Потом обнял Мод, и поцеловал, и посмотрел в глаза, и ушёл.
Мод некоторое время стояла и смотрела на дверь, как будто она могла снова открыться. Затем вернулась на балкон и сидела в темноте с раковиной в руках, глядя на маленькие огоньки в ночи и думая о многих вещах, о мире лиц и голосов под звёздами. Время от времени она подносила к уху ракушку и слушала тихий ропот волн, вечно ласкающих пески памяти… сглаживающих… стирающих память.
Приливы и отливы целебного для души моря. Как однажды сказал Стерн: «приближаясь к морю, мы приближаемся к звукам бесконечности»… Теперь в руке Мод шуршало эхо крошечной вселенной; мягкие приливы и отливы — всего, что было и всего, что будет…
«Сумка Бернини, — думает Мод много позже; вновь на балконе, и с ракушкой в руке. — Да, Джо прав, Бернини примет в свой мир эти сказки. О да, Бернини расслышит в них каждый шёпот, каждый шёпот… Если только у Джо будет шанс».
Конечно, в тот день полковник сказал Мод больше, чем просто предупредил о посетителе. Полковник вызвал её к себе в кабинет, закрыл дверь и, чего никогда раньше не делал, взял её руки в свои. И тихо и печально произнёс:
— …может быть сегодня, Мод, нам всем стоит подумать о том, что говорил Лиффи. Он говорил, что чудеса происходят постоянно, просто мы не поднимаем глаз.
Мы с тобой знаем, что мечты, как правило, пусты, слова легки, а жизнь тяжела. Но Лиффи тоже это знал; знал, но всё равно продолжал искать чудеса. Он старался видеть больше и больше попробовать, почувствовать, охватить. И для него чудеса случались…[78]
Мод вытирает слёзы и протягивает ракушку к звёздам, шепча:
— Это твоё. Это тоже часть тебя, как и Бернини, как и Джо. И как я…
— 23 —
— 23.1 —Эхо Нила
Фонарь на углу пустого сейчас Каирского перекрёстка. Доносится бой далёких башенных часов. Час ночи.
Проходит пять минут, и проездом под светом фонаря грохочет маленький старомодный фургончик; его кремовые бока недавно окрашены, никаких надписей. Фургон вздрагивает и останавливается возле тянущейся вдоль квартала неосвещённой колоннады. Двигатель фургона продолжает работать. В тени колоннады прячутся закрытые магазины и маленький человечек. Человечек выныривает из тени и, открыв переднюю дверь, проскальзывает в фургон. Садится, поддёрнув брюки и смотрит на водителя.
Блетчли, держа обе руки на руле, кивает:
— Добрый вечер.
— Как скажете, — отвечает Джо.
Вспыхнула спичка, освещая салон за их спинами; это Джо закуривает сигарету.
— Там никого нет, — бормочет Блетчли.
— Теперь вижу, но я сделал это больше ради спокойствия вашего, — подпирающего колонны, — отряда. Во имя всего святого, за кого меня принимают? За головореза, вылезшего из катакомб, чтобы захватить Суэцкий канал? Я никогда не видел столь тщательно продуманных мер предосторожности.
— Времена сейчас опасные.
— Верю, и именно поэтому зажёг спичку. Чтобы ваша кавалерия увидела, что я не держу над вашей головой могильную плиту. Камень правосудия.
Блетчли громко фыркнул и запрокинул голову, издавая визгливый звук… Смех Блетчли, напомнил себе Джо. Адский смех Блетчли.
— Монастырский юмор, Джо?
Джо уставился на него.
— Ну, самое время — начать веселиться. Вообще-то, надо было успевать раньше, пока Лиффи был жив.
…хо-хо-хо… Юмор висельника, говоришь, Лиффи? Нет, я имею в виду нечто гораздо более Чорное, самое сердце черноты. Я адепт монастырского юмора, Лиффи, юмора безжалостного и беспощадного…
Как вы думаете, Блетчли? Будет ли такой юмор иметь успех в христианских провинциях или хорошие христиане, как немцы, предпочтут не слышать его, и не знать о таком? Предпочтут проигнорировать и притвориться, что этого просто не может быть. Что это просто отклонение? ваше и моё «ку-ку», я имею в виду.
Но мы могли бы посмеяться вместе с Лиффи, спеть и станцевать. Если бы он был жив. Весело шутить в пустых залах ожидания железнодорожных вокзалов. Или в концентрационном лагере? Шутки… Слишком чорные для добрых христиан? Или пусть нацисты убивают евреев? А если евреи — мы?
Блетчли внезапно рассердился.
— Джо, всё вышло не совсем так, как я планировал.
— Не совсем? Ох, я очень рад это слышать, мистер Блетчли. Мне бы не хотелось думать, что такое было спланировано. Потому что если бы это было так, это могло бы означать только то, что Бог последние десять или двадцать тысяч лет обретается в другой части Вселенной, подальше от чад своих. А не тратит всё своё время на размышления о великом размахе дел человеческих.
— Поговорим об этом позже, — сердито сказал Блетчли.
Он переключил передачи, и фургон рванулся вперёд.
Они остановились на пирсе у Нила. Вокруг был складской район, пустынные улицы и приземистые здания без окон. Вместо фонарей — свет луны.
Блетчли выключил двигатель, достал носовой платок и принялся вытирать кожу вокруг глазницы.
— Минутку, — отвернувшись, пробормотал он.
— Должно быть, сложновато водить машину с одним глазом.
— Есть такое.
— Но как вам это вообще удаётся?
Блетчли глянул на Джо и отвернулся.
— «Человек такая скотинка — ко всему привыкаешь». Расстояния определять паршиво. Пытаешься найти какой-то смысл в плоской картине. Это сложно, особенно когда дело доходит до внезапно появляющихся перед тобой людей. Можно запомнить улицу, здания, но нельзя запомнить людей. Их слишком много. И в любом случае, они постоянно меняют свои размеры и форму.
Блетчли убрал платок, потом посмотрел на Джо и отвёл взгляд.
— Давайте выйдем.
Блетчли вылез из фургона и прошёл несколько футов по пирсу. Остановился, глядя на Нил. Джо заметил, что Блетчли очень тихо закрыл за собой дверцу фургона.
Они стояли бок о бок. Джо бросил в Нил горелую спичку.
— Вы придержали дверцу. Зачем?
Блетчли пошевелился.
— Что? О, автоматически.
Джо кивнул. Он обернулся к тёмным зданиям и пустым улицам и принялся тихонько насвистывать.
— Это подходящее место, чтобы привести человека «прогуляться по доске». Но, конечно, вы привели меня сюда не для этого, надеюсь… Мы побудем здесь? Я бы хотел присесть. Устал очень.
— Располагайтесь.
Джо покряхтел и, свесив ноги, присел на край пирса. Блетчли сел рядом и достал из кармана фляжку. Выпил, сглотнул, вытер уголок рта рукой и протянул фляжку Джо.
— Бренди.
— Спасибо.
Джо сделал глоток, кашлянул, сделал ещё один.
— Бренди, как хорошо! для разнообразия. Я не жалуюсь на арабский «коньяк», не подумайте. Как говорят бедуины: «В песчаную бурю любой оазис покажется раем». Но «бренд» не дерёт глотку. Скользит гладко, как тропинка в полях Ирландии. Или как фелукка, кружащая по Нилу.
Видите, вон там?
Он снова выпил и вернул фляжку Блетчли, который поставил её между ними.
— И опять ясная ночь, — сказал Джо. — Ахмад находил забавным то, что я упоминаю погоду. «Здесь всегда одно и то же», — говорил он.
Блетчли смотрел прямо перед собой. Внезапно, словно что-то смахивая, он провёл рукой по лицу.
— Сначала я расскажу вам важные детали, — сказал он.
Джо кивнул, потом вдруг подался вперёд.
— Вы в порядке? — спросил Блетчли.
— Да. Измучен, вот и всё. Устал, до самых глубин души.
Блетчли взглянул на Джо и тихим голосом сказал:
— Сегодня вечером вы улетаете в Англию. Там вас посадят на другой самолёт, в Канаду. А когда вы доберетесь до Канады, то исчезнете. Но есть одно условие.
— Следовало ожидать, — сказал Джо. — Мир таков, каков есть. Так какое условие?
Блетчли смотрел прямо перед собой.
— Вы мертвы. А.О.Гульбенкян мёртв, а это означает, что агент, использовавший этот псевдоним, мёртв.
Джо нащупал сигарету.
— Навсегда, — добавил Блетчли, — официально и неофициально. Дело Стерна коснулось не только «жуков-плавунцов» и Монастыря, но потревожило и Лондон. Так что иначе никак.
У Джо задрожали руки. Он сжал их коленями и уставился на воду.
— И как я умер?
— В огне. Произошёл пожар.
— О.
Блетчли полез во внутренний карман пиджака и вытащил несколько листов бумаги. Он передал их Джо. Света Луны хватало, чтобы разобрать слова.
В верхней части первого листа были напечатаны название и адрес Каирского информационного агентства.
Ниже шёл текст:
«В коптском квартале Старого Каира вспыхнул пожар, уничтоживший обветшалый отель „Вавилон“. Пожарный инспектор предполагает, что очаг возгорания находился в захламленном дворике позади отеля, где, как сообщили соседи, портье недавно заимел привычку жечь ночами костёр; вместе с единственным, за последние несколько недель, постояльцем.
Дворик был усыпан старыми газетами и другим легковоспламеняющимся хламом. Видимо, искра от костра заставила хлам тлеть. А когда портье и его гость удалились, огонь вспыхнул и незадолго до рассвета сжёг „Вавилон“ дотла.
К счастью, расположенные рядом здания не пострадали. Тревогу подняла встревоженная соседка, которая в течение последних тридцати лет каждое утро встаёт ещё до света, чтобы отправиться на поиски свежих цыплят, которых жарит и продаёт по адресу: Старый Каир, улица Лепсия, 28.
В огне погибло двое — портье и единственный постоялец отеля.
Портье, давний служащий отеля и проницательный наблюдатель Каирской общественной жизни, был известен как „Ахмад-поэт“. Известность его не простиралась дальше маленькой улочки, именуемой в просторечии „улица Клапсиус“. Улица эта — всего лишь тупик, короткая прогулка в никуда. И всё же, это также место, где значительная часть мужского населения Каира девятнадцатого века проводила время долгих ленивых часов сиесты. Социальная значимость поэта Ахмада была результатом его вдумчивого, многолетнего изучения сцены Каира. Поднимаясь на крышу отеля, портье посвящал этому занятию каждый субботний вечер. Там, в темноте, он изучал город через подзорную трубу. А с помощью извлекаемой из мятого тромбона меланхолической музыки, медитировал.
Этот поэт, Ахмад-младший, был преданным последователем Ахмада-па в идеалистическом политическом движении, которое в своё время бесстрашно отстаивало социальный прогресс.
И хотя Ахмад-младший последние десятилетия пребывал в уединении, раскладывая пасьянсы или слушая записи оперных арий,[79] в Каирском обществе он когда-то пользовался репутацией дико харизматичной фигуры; и как декоратор интерьеров, и как озорной гуляка и, не побоимся сказать, денди.
Поэт запомнился кайренам как капитан Каирской гоночной команды драгоманов, победившей британский флот перед Первой мировой войной. Поразительный, незабываемый подвиг.
Кроме того, на рубеже веков Ахмад-поэт первым представил Каиру гоночный трехколёсный велосипед.
К сожалению, вероятно именно любовь Ахмада-поэта к воспоминаниям о замечательных подвигах и былой славе, — в виде старых газетных статей, — заставила отель так быстро воспламениться. Эти воспоминания вспыхнули ярким факелом, и поглотили ветхое строение.
Соседи рассказали нашему корреспонденту, что над огнём пожара поднимался столб чистейшего белого дыма, словно сердца кардиналов в кои-то веки сделали единодушный выбор.
Мало что известно о другой жертве, одиноком госте отеля. Благодаря информации, регулярно поступающей на всех иностранцев в местные полицейские участки, он идентифицирован как путешествующий коммерсант армянского происхождения, торговец коптскими артефактами по имени А. О. Гульбенкян, у которого имелись вставные зубы.
Анонимная группа активистов-общественников, называющих себя друзьями Ахмада, оранизовала подписку, чтобы обеспечить своему некогда известному лидеру надлежащие похороны и полное поминальное обслуживание.
Бывшая танцорка животом, — изумительно вкусных жареных цыплят которой можно отведать по адресу: ул. Лепсия, 28, — взяла на себя обязанности координатора и секретаря-казначея этой анонимной группы».
Джо глубоко вздохнул. Несколько минут он просидел, глядя на реку. Потом вернул бумаги Блетчли и достал из кармана пачку денег. Выбрал одну купюру, и отдал Блетчли.
— Для друзей Ахмада.
Я знаю, это немного, но это всё, что у меня сейчас есть. Ахмад был бы признателен. За секретной панелью в защитной стене суровой внешности, Ахмад скрывал своеобразное чувство юмора.
Внезапно Джо вздрогнул. Его голос понизился до шепота.
— Действительно ли на пожарище обнаружили второе тело?
— Да.
— У Лиффи были вставные зубы.
— Да.
Джо отвернулся от Блетчли и, опустив голову, вытер глаза.
— Что ж, с Гульбенкяном разобрались. А не могли бы вы рассказать мне, что случилось с тем человеком, — Лиффингсфорд-Плющ, хрен выговоришь, — который работал здесь на вас?
Блетчли смотрел прямо перед собой.
— Пропал без вести, — сказал Блетчли. — Пустыня. Мы потеряли там очень многих наших разведчиков. В пустыне творится хаос, исчезают целые батальоны.
Здесь мы называем это линией фронта, но там это вовсе не линия. Все перепутались со всеми, и постоянно перетасовываются; атакующие и отставшие, наши и их, туда и обратно, и Бог знает: кто где. Там в какую сторону света ни глянь — всюду просто измученные жаждой люди, покрытые ожогами от перегретых оружейных стволов; сражающиеся как могут. Просто люди.
Или уже раненые и умирающие под солнцем; там, где взорвался снаряд или мина, один из наших снарядов или один из их; один из наших или один из их…
А по ночам ветер несёт песок, и к утру хоронит всё, кроме горящих танков и искорёженных скелетов машин. Песок покрывает открытые глаза, но не может скрыть запах, зловоние.
Радисты сидят в полном одиночестве и ни с кем не переговариваются… Не с кем. Это Ковентри…[80]
Вы можете находиться в настолько пустынном месте, что оно кажется вам краем света, и вдруг с неба раздаётся визг, — вы бросаетесь на землю, — и трясётся под вами земля…
А когда опустится невыносимая тишина, вы встанете и пойдёте… И вдруг из песка, из ничего, протянутся и схватят вас руки… только руки. Жёсткие руки с переломанными хрупкими пальцами…
— Я его знал, — прошептал Джо, сгорбившись и всхлипывая.
Фелукка вдалеке развернулась против ветра. Блетчли пошевелился.
— Мне закончить с деталями?
— Да, — сказал Джо, — думаю, так будет лучше… Я мёртв. Что дальше?
— Как я уже говорил, как только вы уйдете отсюда, остановок не будет. Вы будете путешествовать под новым именем, временным, только для этой поездки. Когда вы доберётесь до Канады, вы исчезнете. Вам придётся придумать себе новую личность.
— Понятно.
— Я мог бы помочь, но лучше, если секрет знает только владелец секрета. В любом случае, думаю, вы и сами справитесь.
— Справлюсь.
— Джо, я имею в виду новое настоящее имя, новую реальную историю и предысторию. Прежний Джозеф О'Салливан Бир, родившийся на Аранских островах 15 апреля 1900 года, погиб при пожаре в Каире в июне 1942 года вместе со своим прошлым.
Джо кивнул.
— Так он и сделал… так он и сделал.
— Наши записи покажут это, — продолжил Блетчли, — и это будет в докладе Лондону, а Лондон отправит отчёты в Вашингтон и Оттаву. Дело Стерна закрыто, и все, кто был причастен хоть каким-то боком, учтены. Дело закрыто, выживших свидетелей нет.
— Да, я понимаю.
— Так что? я рассчитываю на вас, Джо. Никто внутри разведки, кроме меня, никогда не узнает правду… Вы способны исчезнуть, навсегда?
— И как я могу вас в этом заверить?
— Просто сказав мне, — сказал Блетчли. — Если у вас есть какие-то сомнения, скажите.
Джо покачал головой.
— Нет, никаких сомнений. Я могу это сделать. А вы можете на меня рассчитывать.
— Хорошо.
Джо кивнул. Он подождал, но Блетчли, казалось, закончил.
«Оставь это, — подумал Джо, — ради бога, пусть будет так. Он уходит с твоего пути и, чтобы спасти твою шкуру, многое берёт на себя. Поэтому смирись и не подталкивай его…»
Но Джо не смог промолчать.
— Вы сказали, что в отчёте будет… «выживших свидетелей по делу Стерна нет». А сёстры?
— Сёстры не были связаны с делом Стерна, — сказал Блетчли. — Эти двое, насколько я знаю, в течение десятилетий не разговаривали ни с кем, кроме Сфинкса. И все знают, что они переживут и ваших внуков, Джо, и внуков Стерна. И что, когда Сфинкс превратится в пыль, они по-прежнему будут вместе. Они знали Стерна на протяжении многих лет, это верно, но за прожитые здесь годы они знали многих, — на любой стороне любой войны. Так что знакомство со Стерном не связывает их с делом Стерна. Понимаете?
— Да, — прошептал Джо. — Понимаю.
Джо колебался. «Чёрт, — подумал он. — Почему мы не можем оставить всё как есть? Откуда эта неизлечимая потребность в ответах?»
— Вы сказали, никто внутри не узнает правду. Это включает Мод? Я не был уверен, считаете ли вы её или нет.
— Нет, — сказал Блетчли. — Не совсем. Когда вы уйдете, я собираюсь отправиться к Мод, и поговорить с ней наедине. Я думаю, она должна знать правду; что вы живы, я имею в виду. Живы, если только наш план сработает. Но тем не менее, вы не должны пытаться связаться с ней или с кем-то ещё здесь.
Всё или ничего, Джо; и не имеет значения, какую личность вы для себя придумаете за океаном; и независимо от того, насколько правдоподобна будет для этой личности попытка связаться с Мод или с кем-то ещё. Есть люди, которые могут вами заинтересоваться.
Нельзя давать повод для подозрений.
— Конечно.
— Я сейчас говорю о людях, которые имеют доступ к документам. Людях, которые были вовлечены в это дело случайно, или тех, которые просто могут проявить любопытство. Я имею в виду майора «жуков-плавунцов», с которыми вы встречались, и его начальника, полковника, и Уотли. Все они профессионалы, но им следует забыть об этом деле и перейти к другим заботам.
— Да, понимаю.
— И я намереваюсь сказать Мод, что вы живы, не из сентиментальности. А по соображениям безопасности. Потому что если я этого не сделаю, она наверняка предпримет попытки выяснить, что с вами сталось. А это может вызвать проблемы. Не из-за того, где она работает, а из-за связей, которые у неё есть.
— Да. Кстати, я знаю, что они с майором близки. Она сама сказала мне.
— Святая простота. А я не собирался поднимать эту тему, — хрюкнул Блетчли.
Джо колебался, ожидая пока Блетчли по-своему отхохочется.
— А как насчёт Бернини?
Блетчли покачал головой.
— Я думал об этом, Джо, и не знаю, что сказать. Здесь, сегодня, Нью-Йорк кажется очень далёким от войны, и Бернини не вовлечён в войну. Так что, на первый взгляд, нет никаких причин, почему бы вам с Бернини…
Но, чёрт возьми, посмотрите на это с другой стороны, Джо: Гарри знает о Бернини, Гарри и Мод… Нет, это слишком опасно сейчас.
Возможно, после войны… если она когда-нибудь закончится…
Блетчли растерянно покачал головой.
— В любом случае, что вы скажете Бернини? как вы сможете ему что-то объяснить?
Я имею в виду… ну, простите меня, я знаю, что он необычный парень. И разве ему понять, кто такие «монахи» и «жуки-плавунцы», или таинственный дом на единственной Реке Египта, или Сфинкс, говорящий в ночи, и что всё это значит? Простите меня, Джо, но как Бернини может понять смысл всего этого?
Джо улыбнулся.
— Если на то пошло, он поймёт это даже лучше, чем мы.
— Джо?
— Нет, всё в порядке. Я понимаю, и вы, конечно, правы, и сделаю так, как вы говорите. Мод сообщит ему, что я погиб при пожаре…
«Только он не поверит, — подумал Джо. — Он не поверит ни на мгновение. Но ничего. У нас когда-нибудь будет шанс это уладить. Когда-нибудь. После войны…»
Блетчли взглянул на часы и поднял фляжку с бренди.
— У вас есть ещё немного времени, — сказал он и протянул фляжку Джо. — Не знаю, может быть… вы хотите поговорить о других вещах.
— Обо всём, что случилось, вы имеете в виду?
— Да.
— Ну, может быть… Может быть, есть пара вещей.
— Спрашивайте, Джо. Я скажу, что могу, а что не могу, не скажу, азаза.
Джо дотронулся до руки Блетчли, и тот отвернулся от реки, чтобы посмотреть ему в лицо.
— Есть одна вещь, которая меня беспокоит, — сказал Джо. — Это имеет отношение к Стерну. Мне было интересно, мог ли он каким-то образом узнать, где взорвётся ручная граната? И когда?
По лбу Блетчли расползлись глубокие морщины, и он высокомерно улыбнулся, выпучив глаз и ухмыляясь.
«Сюрприз, — напомнил себе Джо. — Блетчли в удивлении».
— Что вы имеете в виду? — спросил Блетчли. — Я не понимаю. Откуда Стерн мог это знать?
— Кто-то мог ему сказать.
— Кто?
— Вы.
Одна бровь Блетчли скользнула ниже, и морщины исчезли со лба. Выражение его лица стало хитрым, коварным и даже жестоким.
«Сожаление, — напомнил себе Джо. — Блетчли полон печали и сожаления».
Блетчли зазаикался.
— …я?
— Да, вы. Вы восхищались им и могли бы сделать это для него напоследок. Он знал, что дело швах, и вы могли помочь ему, сказав, где и когда. Так что ему не придётся гадать, и он сможет заняться другими вещами, уладить свои дела.
— Я не понимаю. Какие дела он у-у-уладить?
— О, с Мод, скажем. Он был с ней в ночь перед тем, как его убили, и рассказал ей много такого, чем прежде не делился. Стерн ясно дал ей понять, что это своего рода подведение итогов и окончательное расставание.
Они провели ночь у пирамид, а на рассвете он её сфотографировал.
Мод, в компании Сфинкса и пирамид, улыбалась ему в его последний день. Стерн тогда сказал Мод, что видит последний свой рассвет. Похоже, он не просто догадывался, а был определённо уверен.
Блетчли посмотрел на свои руки, нормальную и искалеченную.
— Я не знал об этом, Джо. Я не знал, что он сказал Мод. Но если было так, как вы говорите, то он, похоже, знал. Вы правы.
— И что?
Блетчли прикрыл свою плохую руку здоровой и крепко сжал.
— Джо, смерти Ахмада, Коэна и Лиффи — не случайны. Это неправильно, но это произошло.
Но взрыв в баре… Пьяные дерущиеся солдаты, и один из них бросил гранату в дверной проём… Шутка. Подумаешь, какой-то арабский бар… шутка. Ну, я не должен напоминать вам, как забавен мир. Никто не заказывал такое. Монастырь не имеет к этому никакого отношения, и никто другой кроме солдата, бросившего гранату. Эта была чистая случайность.
Блетчли крепче сжал свою больную руку, словно хотел скрыть её уродство.
— Мы смогли отследить солдат. Это австралийцы, которые были на Крите, когда остров пал. Им удалось не попасть в плен. Они месяцами прятались в горах, и только этой весной им удалось на вёсельной лодке переплыть Ливийское море. Впятером. И в ту ночь они пили в последний раз перед отправкой на фронт. Никому из них не исполнилось двадцати.
Из этих пяти двое уже мертвы, — включая того, кто бросил гранату, — один пропал и считается мёртвым, а ещё один ранен.
…Их новое подразделение восприняло это очень тяжело.
Блетчли помолчал.
— Вот и всё, — добавил он шёпотом. — Вот и всё…
Джо посмотрел на реку.
— Так вот как это было, — сказал он. — И рука судьбы принадлежит парнишке из Австралии, который на марше по Ближнему Востоку хотел петь «Матильду»; как это делал его отец во время последней войны, не этой. И пошлют ли медаль за Крит на родину солдата, его семье? Сделают ли это в память австралийского пацана, который хотел петь?
— Представляю, — прошептал Блетчли, раскачиваясь, сжимая свою больную руку.
— Конечно, — сказал Джо. — Его отряд принял это тяжело, и он тоже. Реальная история не очень-то красива, не так ли? И «чистая случайность» грязна. Стерн умирает в грязном баре. Без всякого заговора против него, без того, чтобы великие державы или меньшие державы обратили на это внимание, и что это означает? Что означает смерть Стерна?
Джо бросил камешек в реку.
— Ничего конечно. Никто не виноват.
Ну, я так и думал. Думал, что граната — это шанс для Стерна, я имею в виду. Просто хотел убедиться. Стерн был одним из тех, кто, — как лесник, — знает свой участок, и после всех этих лет своеобразной жизни… Ну, я думаю, вы учитесь чувствовать вещи, вот и всё, и Стерн почувствовал: когда, и где… Что можно сказать об этом баре, кроме того, что это было привычное для Стерна место?… Комната с голыми стенами и голым полом — место, понятное Стерну. Как он сказал… «Бесплодное», вот что. И зеркало с отражением короля треф и потёртый занавес, как врата Царства; убогое недоброе место. И крики снаружи в темноте, и смех, и звуки потасовки, и ручная граната, плывущая из ниоткуда. И темнота, наконец, встретилась со Стерном в рёве ослепляющего света… Свет. Стерн ушёл. Да…
Джо вздохнул.
— Итак, вот как это было. Но что, если бы эти австралийские парни не шатались по тому переулку? Или не были настолько пьяными и игривыми, чтобы ради забавы бросить гранату? Что тогда? Случился бы какой-нибудь другой несчастный случай?
Блетчли покачал головой.
— Я не отвечу на этот вопрос, Джо, и вы это знаете.
Бизнес есть бизнес, ничего личного. И я убью тебя, и убью себя, если это будет необходимо. Я ненавижу нацистов и сделаю всё, чтобы они потерпели поражение.
Ты слышишь меня, Джо? Я сделаю всё! Я верю в жизнь, а нацисты приняли символом череп, смерть, и они есть — смерть.
Так что не играй с такими вещами, Джо. Это не игра.
Джо кивнул.
— Вы правы, и я это заслужил. Вопрос был неуместен. Извините… Итак, Стерн и случайная граната — всё, оставим. Но и некоторые другие вещи в течение последних дней просто вышли из-под контроля, я так понимаю? Я о том, что кто-то, — возможно Уотли, — во имя Бога и добра следует своим собственным праведным курсом? Поэтому произошли другие убийства?
— Произошло серьёзное недоразумение, — сказал Блетчли. — Были допущены некоторые ошибки, но Монастырём командую я, так что ответственность лежит на мне.
— Правда, — сказал Джо. — Главный всегда берёт ответственность на себя. И Стерн мог бы справиться с этим, и вы можете; а я бы не смог. Ну, мне больше нечего сказать по этому поводу.
Теперь, вы не могли бы объяснить: зачем привлекли именно меня?
— Конечно, это достаточно просто. Появилась новая информация о Стерне…
— Под новой информацией вы подразумеваете факты, имеющие отношение к «польской истории» Стерна?
— Да.
— Можете сказать, откуда пришла эта информация?
Блетчли посмотрел на него.
— Нет, не могу. Так или иначе, Джо, человек, который приехал в Каир, чтобы узнать о Стерне, погиб при пожаре в отеле «Вавилон», и его интерес умер вместе с ним.
— Так оно и было, — сказал Джо. — Итак, эта новая информация попала к вам, и что потом?
— И это меня обеспокоило, — сказал Блетчли. — Я знал, что Стерн чувствует себя хреново, и боялся, что он начнёт трепать языком. И я подумал, что тут может помочь кто-то извне, старый знакомый Стерна. Я просмотрел его дело и нашёл ваше имя. Вот и всё.
Блетчли посмотрел на реку, и на его лице появилось грустное выражение.
— Если бы я рассказал вам больше с самого начала, всё могло бы обернуться не так погано. Но это…
— Как было, — пробормотал Джо. — так было…
Джо прищурился, глядя на реку.
— Блетчли?
— Да.
— Послушайте. Не берите всё на себя. Вы вляпались в это посреди событий, как и все мы. Как я, как Лиффи, как Дэвид, Ахмад и все остальные. Начало истории положили не вы. И с тем, что было, вы сделали, что смогли…
Джо помолчал.
— В любом случае, — добавил он, — я знаю, кто рассказал вам польскую историю Стерна.
Голова Блетчли дёрнулась назад, и он поднял руки, останавливая Джо, почти умоляя его.
— Никаких имён, — прошептал он. — Ради Бога, Джо, никаких имен. Мы об этом не говорили.
Джо кивнул.
— Нет, мы не говорили об этом, и не будет никаких имён. Я просто имею в виду неких людей, музицирующих в ночи под звёздами. Никаких имён, но я хочу, чтобы вы знали, Блетчли, что я знаю кто, и знаю почему.
Блетчли сидел совершенно неподвижно, не в силах смотреть на Джо. Джо помолчал, глядя на воду. Потом заговорил очень тихо, почти шёпотом:
— Да, они любили его, и любили слишком сильно, чтобы видеть, как он разваливается. Они просто не могли видеть, как это происходит, потому что Стерн был для них особенным. Они сказали, что его способности было видно по его глазам, и слышно по его смеху…
Надежда, — говорили они. Ибо он был человеком, который стоял у реки и видел великие вещи, и глаза его сияли от великолепия дара, как у голодного туриста перед турецким шведским столом.
Драгоценный, — говорили они. Всегда быть таким, — говорили они.
Но потом они увидели, что он разваливается, как сам мир, а он был слишком дорог им, чтобы быть уничтоженным таким образом, слишком прекрасен, поэтому они решили снять с него бремя и настучали вам… Вот не зря сказочники помещали их юность в Россию.
Они сказали мне, что «мы сделаем для него всё, что угодно. Но сейчас мы ничего не можем для него сделать, кроме как оплакать, и мы оплакиваем… Стерна, нашего сына».
— 23.2 —Нильские тени
Джо увидел, что Блетчли залез в карман, достал что-то и принялся крутить в здоровой руке.
— Похоже, ключ Морзе, — сказал Джо. — Гладкий и потёртый до мягкого блеска, который имеют старые вещи… Кстати, что теперь будет со склепом старика Менелика?
— Ничего, — сказал Блетчли. — Он останется таким, какой он есть… закрытым.
— Хорошо. По крайней мере, хоть это хорошо.
— А, — сказал Блетчли, — на пожарище была найдена кой-какая одежда и маленький чемодан. В чемодане была выцветшая красная шерстяная шляпа и одеяло цвета хаки времён Крымской войны.
— Вещи пострадали от огня?
Блетчли кивнул. Джо покачал головой.
— Должно быть, это «Третий закон», — сказал он. — Думаю, Лиффи просто не успел сказать мне о нём.
Только то, что тебя волнует, превращается в дым.
Джо сделал ещё глоток из фляжки.
Они молчали, глядя на реку всеми тремя глазами.
— О чём вы думаете? — спросил Джо.
— Передовая. Эль Аламейн.
— Он устоит, как вы считаете?
— Надеюсь, что так. Его необходимо удержать любой ценой. Приливу пора смениться отливом; сейчас, иначе люди потеряют надежду.
— Да. Скажите, что вы намерены сделать с талисманом?
— Я буду носить его с собой, — сказал Блетчли, — и однажды, если всё сложится определённым образом, я его передам.
— Кому?
Блетчли посмотрел на него и отвернулся.
— Вы знаете, что там был ребёнок, Джо?
— Чей ребенок? Где? Что вы имеете в виду?
— Элени и Стерна.
Джо был ошеломлён.
— Что? Это правда?
— Да.
— Вы уверены?
— Да. Стерн сам рассказал мне. Теперь это молодая женщина.
Джо присвистнул.
— Но это ни в какие ворота. Ребёнок… и у кого! у Стерна… А где она сейчас? О боже.
— Она гречанка, — сказал Блетчли. — Родилась в Смирне, но выросла на Крите. У дяди Элени на Крите были родственники. Его отец оттуда, из маленькой деревушки в горах.
— Это я знаю.
— Ну вот. Когда Элени больше не могла справляться с ролью матери, Стерн перевёз девочку на Крит.
Джо опять посвистел.
— Это просто поразительно. Что ещё вы о ней знаете?
— Совсем немного.
Кстати, я слышал, что в Сибири на такое поведение как у вас, Джо, говорят: «Не свисти, денег не будет».
Так вот, о девочке: это случилось около года назад, сразу после падения Крита. Стерн сказал, что у него есть агент-девушка на Крите, которая, если выдаст себя за пособника немцев, может быть нам полезна. Стерн описал её мне, но я решил, что она слишком молода для такой работы.
Я не думаю, что мы можем доверять человеку в его пубертатный период.
И тогда Стерн сказал мне, что ей можно доверять, потому что она его дочь. Я был так же удивлён, как и вы.
Она не носит его фамилии, использует греческую фамилию родственников Сиви.
Джо задумался.
— Ага. Припоминаю, что именно от агента с Крита Стерн узнал обстоятельства гибели Колли.
— Да. Стерн ездил встретиться с дочерью.
Джо улыбнулся.
— Что за чудо-хитрец Стерн, сюрприз за сюрпизом. Понимаете? я до вчерашнего вечера даже об Элени знать не знал. А теперь оказывается, что есть ещё и дочь. Совершенно удивительно, вот что. Кто-нибудь, кроме вас, знает о ней?
— Я сомневаюсь. Почти уверен, что никто. Стерн просил меня никогда никому не говорить.
— Почему? Он объяснил?
— Не напрямую, но было очевидно, что он не хотел подвергать её опасности.
— Однако она могла покинуть Крит до того, как он пал, — сказал Джо, — или даже после того, как он пал. Стерн мог бы это устроить. Почему он этого не сделал?
— У меня сложилось впечатление, что она сама не захотела.
— О.
Джо покачал головой.
— Мне казалось, что Стерн раскрылся передо мной прошлой ночью, а он даже не намекнул о существовании дочери. Вы больше ничего о ней не знаете?
— Нет. Только кто она и где.
Некоторое время Джо молчал. Внезапно он коснулся руки Блетчли.
— Но Стерн ведь просил вас никому о ней не рассказывать!
— А я рассказал, да. Потому что вы уезжаете. И так как никто, кроме меня, о ней не знает, — а со мной может случиться всякое, — ну, я почувствовал…
Блетчли замолчал и взглянул на часы.
— Время «Ч» приближается. Скоро мы должны отправляться в аэропорт.
— Одну минуту, Блетчли. Есть один не затронутый нами вопрос.
— Я сказал всё, что мог. Есть вещи…
— Понимаю, я не о чём-то секретном.
— Пора, — сказал Блетчли. — Едем…
Блетчли порывался встать, но Джо придавил его плечо своей рукой.
— Это простой вопрос: по какой причине вы выбрали моё имя из досье Стерна?
— Я же говорил. Потому что вы хорошо знали Стерна, и потому что его судьба вам небезразлична, и потому что у вас, казалось, были необходимые для этой работы опыт и темперамент.
— Да. Продолжайте.
— Но это всё.
Джо улыбнулся.
— Нет, не всё. Такое объяснение годится для отчёта в Лондон, но не для меня. Мы оба знаем, что это способ скрыть факты, от других или от себя.
— Я сказал вам правду.
— Да, и вы всегда это делали, и я ценю это. Просто вы оставили следы здесь и там, крошки вдоль пути. И теперь, когда я ухожу, почему бы вам не сказать?… Итак. Вы изучили дело Стерна и выбрали меня. Почему?
Блетчли отстранился от Джо, сбросив его руку со своего плеча. Глядя на реку, он казался одновременно злым и обиженным. Когда он заговорил, голос его был резок и негодующ.
— Я не понимаю, что вы имеете в виду.
— О да, — тихо сказал Джо, — Ну какой смысл скрывать это здесь и сейчас, Блетчли? И вообще, зачем скрывать? Я ухожу, и более того, я исчезаю, и больше случая не представится… Итак. Почему вы выбрали именно меня?
Блетчли выглядел смущённым, даже испуганным. Его негодование растворилось.
— Вы имеете в виду… Колли?
— Да, — сказал Джо… — Колли. Братец.
Блетчли снова сжал свою больную руку здоровой рукой.
— Я хорошо его знал. Конечно, я его знал. Я ведь работал вместе с ним.
Недолго, но с самого начала войны. Я не успел узнать его так хорошо, как, скажем, главный «жук-плавунец». Он-то работал с Колли на всём протяжении тридцатых годов. А я тогда бывал здесь не часто.
Тогда я знал о Колли по его репутации в разведке.
— И восхищались им?
— Ну естественно. Все восхищались им. Открывали рты и пускали слюни. А молодые щенки, если им случалось пожать ему руку, просто писались от восторга. Он был талантливым человеком, и делал свою работу с артистичностью.
— Вы ему завидовали, не так ли?
Блетчли взглянул на Джо, на реку, и смущённо произнёс:
— Полагаю, да.
Джо рванулся вперёд, едва не слетев в воду; а Нил переплывёт не всякая рыба.
— Потому что он был таким, каким вам никогда уже не стать, не так ли?
— В некотором смысле, возможно. Но я не понимаю, к чему вы…
— К тому: Герой, целый и невредимый. В годы войны хвативший известности через край, чтобы записаться в Императорский Верблюжий Корпус под псевдонимом Гульбенкян. Уверенный в своих силах, не думающий о наградах, званиях и должностях.
Просто некий Гюльбенкян на верблюде.
Но независимо от того, какое имя он использовал и какой мундир надевал и куда бы ни отправился — он оставался особенным.
Вот именно. Всегда. Солдат Империи, «наш Колли Шампани», легенда.
Вы помните, что о нём писали в газетах? что потом обсуждали в барах и походных борделях. Что он неудержим. Что таких мужчин больше не делают. Вот что говорили люди и вояки… «Наш Колли». Он был тем, кто сотни раз бросал вызов судьбе. Ни один человек не смог бы сделать то, что сделал наш Колли…
Вы читали о его подвигах, не так ли?
— Да, — прошептал Блетчли… — О, да.
— Конечно. Я помню, и вы тоже. Но знаете ли вы, что когда началась последняя война, не эта, Колли сначала попытался записаться в Королевскую морскую пехоту?
— Нет, никогда не слышал, — сказал Блетчли. — Это правда?
— Да, но они не захотели его взять. Малорослика с недостатком живого веса. Тогда он обратился к морякам, и они тоже не захотели иметь с ним ничего общего. Он ведь и по-английски тогда ещё изъяснялся через пень колоду: «Да. Нет. Спасибо. Пожалуйста, передайте картошку. Добрый день, как пройти к пабу?». Видите ли, наше детство не располагало к росту. Мы были ловкими пацанами, но холодный морской ветер прижимал нас к пайолам отцовской рыбацкой лодки. И заодно не давал набрать вес. Холодный ветер может это сделать. Энергия тратится на то, чтобы не дать дуба.
Так вот, после двух от ворот поворотов, Колли направился в армейский призывной пункт. А в армию годится любое тело, пока оно не остыло.
— Я этого не знал, — сказал Блетчли. — Я не про армию, конечно.
— Как не знает и большинство. Ведь герой — это Герой. В трудные времена мы рады, что они есть среди нас.
Итак, Колли удалось попасть в армию, прибавив себе пару лет и пару кварт воды, — воды! — прежде чем встать на весы. А затем он выссался и был отправлен во Францию и сделал то, что сделал. И довольно скоро стал известен как «Наш Колли». А позже он отправился делать то же самое здесь; в образе Гюльбенкяна в Эфиопии и Палестине и Испании.
Таков был путь Колли. Однажды мы с ним говорили об этом; перед самым окончанием двенадцатилетней игры в покер и моим отъездом за океан. Колли тогда зашёл в Иерусалим навестить меня.
Мы делаем то, — сказал он, — что люди ожидают от нас. И приходится отдавать всё больше и больше себя, — сказал он, — пока…
Не то чтобы ему не нравилось то, что он делал, ему это нравилось. На самом деле нравилось. Но всё же… всё же…
Он так и сказал: «Но всё же, всё же».
Конечно, Блетчли, вы помните, что говорили о «нашем Колли», когда мы были молоды. Я слышал о нём достаточно часто, и вы, должно быть, слышали истории о его подвигах; лёжа в госпитале и чувствуя себя бесполезным. С разбитыми мечтами об армейской карьере.
А потом вы вышли из госпиталя и обнаружили, что стали — «Блетчли-дурной глаз». Мы, окружающие, смотрим на вас и видим то, что может случиться с нами. И это нас пугает. Поэтому мы стараемся на вас не смотреть и поменьше с вами общаться. Потому что мы не такие, как вы; конечно, мы не такие…
Подумайте об этом. Теперь, когда идет Великая война и все убивают всех… просто подумайте об этом рационально: дети смотрят на вас и кричат от страха. Дети смотрят на вас и убегают. А разве другие, нормальные люди, пугают детей? Когда мы улыбаемся — они улыбаются в ответ. Конечно, мы не как вы, Блетчли, мы не уроды.
Не потому ли человеческая раса вечно кого-то убивает; другого. В нас ведь нет никакого зла…
Нам, нормальным, удобно немного презирать вас, потому что так проще. Потому что вы не совсем человек, потому что вы не такой, как мы. Потому что мы не уродливы, и не хотим видеть ваше лицо.
Наше собственное лицо… немного скорректированное обстоятельствами…
Блетчли беспокойно заелозил по краю пирса. Он сжимал свою искалеченную руку здоровой рукой и смотрел на реку, не зная, как реагировать на словесный понос Джо, такой журчащий, требовательный и настойчивый, такой непохожий ни на одну сторону Джо, из тех, что Блетчли видел раньше.
— Джо, я так думаю…
— Я помню, что пора в аэропорт, я почти закончил и это не словесный понос. «Я попаду в конце посылки», к тому времени, как фелукка снова развернётся на ветер. Она лавирует вверх по реке, а я играю словами.
Джо улыбнулся и коснулся руки Блетчли.
— В моих словах есть смысл. Можете повернуться и посмотреть на меня?
Блетчли медленно повернулся и посмотрел на улыбающегося Джо.
— Ну вот, — сказал Джо. — Если смотреть под таким ракурсом, то вы не сильно отличаетесь от Колли.
Ты совсем не изменился, брат.
Блетчли собирался что-то сказать, когда Джо крепко сжал его руку.
— Подожди. Я не отношусь к этому легкомысленно, и не говорю, что той подзорной трубы не было. Всё это случай, да. Теперь уж что есть, то есть.
Но мы с тобой как братья, Блетчли.
Я хорошо помню Колли. Когда-то мы вместе тянули рыболовные сети. И долгими ночами вместе строили планы на будущее. А за стенами родительской хибары выл ветер и хлестал дождь.
И я вижу, что скрывается за твоей маской, и знаю, что внутри вы с Колли похожи.
Отбросим различия во внешности. Я ношу бороду, и иногда её почёсываю. А ты носишь на глазу повязку, и чистишь глазницу платком. Но это на поверхности вещей, и это не важно.
Вот собрать деньги на похороны Ахмада — это важно. И делать для Анны то, что, как я понял со слов Мод, делаешь ты — это важно. А что касается Лиффи, то нам даже не обязательно говорить о нём. Его голос и печальная улыбка навсегда останутся с нами; и всё, что мы должны делать с ним, — внутри нас, — это просто слушать и слышать; и с течением времени мы узнаем его получше.
А самое главное, — кто знает наверняка? — это старый ключ Морзе и Стерна. Маленькая штучка, которую ты когда-нибудь передашь… если получится.
Ключ предназначен для отправки закодированных сообщений. Но не таких уж секретных на самом-то деле, и не очень трудных для понимания.
Строгбоу наткнулся на него в одном из своих путешествий, и взял с собой. Затем его некоторое время носил Стерн. А теперь это делаешь ты. И хотя его послания могут казаться сложными, они загадочны только на первый взгляд.
Только на первый взгляд… Поток посланий, столь же уверенный, как эта река, текущая к морю. Всё, что чувствуется в сердце и не нуждается в словах. И я рад, что этот ключ теперь у тебя. Я рад, что он у тебя в руке, и ты хранишь его и носишь с собой… временно.
Джо кивнул Блетчли, улыбнулся и протянул руки к небу.
— Вот и всё, что я хотел сказать. Великая клепсидра Нила отсчитала время, фелюка встала на ветер, и мы можем ехать в аэропорт.
Пока я гостил в Каире, кое-что здесь изменилось, но в основном всё осталось как было. Нил по-прежнему течёт на север, а фелюка пытается пробиться к югу.
И очередная война, и слишком много тех, кого мы любим, ушли навсегда… Хотя, в некотором роде, они остаются с нами.
Эхом внутри нас… как Колли, который сегодня постучал в твою грудь, чтобы спасти мою жизнь. Сжал твоё сердце. А он ведь не планировал это заранее, понимаешь? Но сделал, просто прожив свою жизнь так, как прожил.
И давно имеет уютное местечко у тебя внутри. И порой склоняет тебя к некоторой театральности.
Здесь, в тенях у Нила, слушая тихие всплески на великой реке…
В мире сейчас бушуют тени варварского прошлого, но всё пройдет. Реки, слава Богу, по-прежнему текут от истоков к устью и никогда не замирают…[81]
Они стояли на пирсе. Джо улыбнулся, поднял камешек и тот на мгновение блеснул отражением лунного света от спокойствия вод.
— Всего три недели провёл я в Каире, — сказал Джо, — Только подумать: что это показывает? что нет никакой формы времени, кроме той, что мы ему придадим…
По дороге в аэропорт ни один из них не произнёс больше нескольких слов. Блетчли сосредоточился на вождении, а Джо уставился в окно, пытаясь поглотить это всё и взять с собой; заполнить себя звуками и запахами Каира, бескрайностью пустыни песков и простором великой пустыни небес.
В аэропорту Блетчли провёл Джо через несколько тихих офисов, где Джо аккуратно проверили на предмет возможного незаконного вывоза пропавшей из Каирского музея фигурки ушебти.[82] А затем они с Блетчли вышли к взлётно-посадочной полосе. Подул сильный ветер, звёзды замерцали.
Блетчли вручил Джо конверт с документами и деньгами.
— Твой самолёт вон там.
Он крепко пожал руку Джо, а затем неуклюже свесил свои руки по бокам; ветер развевал его бесформенный мундир цвета хаки.
Джо засмеялся.
— «У не-ей… такая маленькая грудь».
— Что?
— Пожали руки, и всё? Будь здоров, не кашляй?
Джо запрокинул голову и заржал. Он сделал шаг вперёд и положил руку на плечо Блетчли.
— Ты ещё не понял, чувак? Разве ты не понял, что мы на одной стороне? И я не только о британцах или союзниках.
Глаза Джо блестели и слезились от ветра.
— Слушать меня! Я имею в виду единственную сторону. Белые продолжают, и выигрывают.
Ты достаточно долго в Средиземноморье, чтобы знать, что когда наступают важные моменты — надо давить на плоть. Ты сейчас не командуешь парадом; в прямом смысле. Сейчас ты просто анонимный член пёстрой толпы, известной как «друзья Ахмада», наряженного в бэушное тряпьё и украшенного шрамами подразделения иррегулярных сил, что ведёт борьбу за жизнь целого мира.
«Нас мало, но мы в тельняшках». Поэтому открой свои объятья. Обними меня, человек. Просто обними меня, чтобы я не замёрз, когда наступит ночь. Это не так уж и трудно, — обнимашки, — и длится всего мгновение, но это всё, что у нас есть, всё, что мы можем дать ближнему.
Блетчли рассмеялся и они тепло обнялись.
— Вот так-то лучше, — сказал Джо. — Вот теперь я спокоен и могу идти. И, как говорил в такие моменты человек, которого мы оба знаем: «Благослови нас Бог».
Он остался для меня тайной; я даже не знаю: был ли он мусульманином, христианином или иудеем.
Очень любопытный человек. Большой и неуклюжий. И вроде бы ничего в нём особенного, но присутствие его как-то успокаивает, странно так.
Нищий. Достойный человек в безграничном королевстве… «Суровый». Интересно, откуда у него такое имя?
Потому что он был каким угодно, только не суровым.
Да благословит нас Бог…
Джо поворачивается, машет рукой и шагает к самолёту — пешка в потрёпанной одежде с чужого плеча.
Преодолевая ветер, Джо склоняет голову и весь наклоняется вперёд… маленький человек.
Все примечания сделал Андрей Аськин, тот ещё жук.