— Папа, а почему твои... бабушка и дедушка мои... тебя заставляли воровать это зерно? А не сами... — сдавленным голосом спросил Антон — видимо, его очень взволновали подробности из детства отца.
Миша не успел ничего ответить, а Настя уже все объяснила: понятно же, взрослых поймают — в тюрьму сразу. А детей... нет.
Очень бабушку свою,
Маму мамину, люблю!
У нее морщинок много,
А на лбу седая прядь.
Очень хочется потрогать,
А потом поцеловать! —
такими стихами, выученными как-то в детском саду, Антон встретил бабушку с поезда.
И Александра Филипповна сразу взяла его за руку. Седела она в самом деле красиво — прядями. И гордилась своей моложавостью.
— Дочь, ты чего это горбишься-то? Ну-ка... спинку прямо! — твердым голосом заявила Александра Филипповна Свете. — Не позорь меня на всю Пермь.
— Бабушка! — отвлек Антон всех от скандала. — А я написал письмо в газету: “У вас там работают идиоты, которые считают пауков насекомыми. Но пауки не относятся к насекомым, они же паукообразные”.
Настя в это время то подбегала к Александре Филипповне сбоку, то отбегала, то снова подбегала, опять уходила в сторону, после с другого боку подходила. Сумеет ли она нарисовать бабушку так, чтоб та оценила и полюбила? Света сомневалась.
— Бабушка, а я провожу эксперимент по воздействию времени! — расхвасталась Сонечка. — Да. Фольгу золотую положила в первый день нового года. В свой ящик стола. И посмотрим, долежит ли она до следующего нового года. Это эксперимент!
Только Миша внес в квартиру две огромных сумки тещи, как сразу же свалился на диван и закрыл глаза. Спина опять отнялась. Александра Филипповна покачала головой, оглядывая тесноту комнат Ивановых. Вот, сказала она с укором, ухаживал за Светиком Валера Киселев в одиннадцатом классе, помнишь, он теперь деловой стал, в завкоме работает, у него квартира из четырех комнат... Мать уязвляла дочь самым уязвляющим уязвлением.
— А мы сами себе господа, — вяло отругивалась Света, ставя разогревать борщ. — Надо “скорую” Мише вызвать, ты за борщом-то посмотри сама, мама.
— Оспода! Вы себе оспода! Конечно... Что это за девочка с вами? Неужели взяли? Надо же! Чужая и свои, какое сравнение — как половик и ковер.
— Мама! Ты лучше уезжай сразу обратно, чем нам жизнь ломать, — сказала Света и отправилась за “скорой”.
Александра Филипповна раздавала детям гостинцы, загадывая загадки:
— Сколько горошин входит в стакан?
— Я знаю: горошины ногами не ходят! — закричала Настя и получила свою шоколадку.
Вдруг Александра Филипповна посмотрела на часы и бросилась к телевизору. Шла какая-то очередная серия французского детектива. Александра Филипповна сидела перед экраном так напряженно, словно ждала: сейчас ей покажут что-то самое важное, главное для ее счастья. Герой фильма жил в роскоши (по советским понятиям), хотя в советских газетах все писали о нищих на улицах Парижа. Но Александра Филипповна с огромным доверием смотрела на все. Энергии в главном герое было столько, что она просачивалась сквозь экран. Александра Филипповна подкачалась энергией и с огромным напором стала давить на дочь: половик и ковер! Света вспомнила, какой они взяли Настю — одни ребра, на подгибающихся ногах...
— Ты родную мать хочешь выгнать из дома, чтоб чужую девочку воспитывать, да?! — кричала Александра Филипповна.
— Точно. Ты все точно поняла, мама, — спокойно отвечала Света.
— Да мы с Настей еще подружимся, может, правда, Настя? — не изменив тона, сделала поворот на сто восемьдесят градусов Александра Филипповна.
Йог Андрей в это время вышел из туалета и представился Александре Филипповне:
— Я здесь настолько привычен, нечто вроде мебели, деталь обстановки, так сказать, очень рад познакомиться, вот советую принять двадцать капель элеутерококка, бодрит пожилых людей. — Он купил полсумки настойки элеутерококка для Ивановых якобы. За вчерашние хлопоты.
— Какая глупость! — доверительно-громким голосом сказала йогу Александра Филипповна. — Взяли чужую. А деньги? Свои по миру пойдут...
— Мама, но ты же ходила по миру: во время войны вы с братом милостыню просили... И что? Выросла нормальным человеком.
Йог вдруг горячо возразил:
— По миру пойти? Они уже пошли по миру, только... мир сам пришел к ним! Друзья приносят и одежду, и обувь, то, что осталось от своих подросших деток...
Звонок Дороти
Мише позвонила жена писателя К-ова:
— Представляешь! Застала его в постели с другой женщиной!
— Как обидно, — растерянно отвечал Миша. (А что в таких случаях говорят-то? — лихорадочно соображал он.)
— Наоборот! Миш, это же новая шуба мне! — заливалась Дороти.
— Да, плохо быть бедным... — начал вслух в трубку размышлять он. — Что с бедного взять? С богатого шубу, а бедного можно только выгнать.
— Ты всегда не то говоришь. Бедного можно под это дело заставить вымыть окна, понял?!
— Понял, — сказал Миша, хотя на самом деле он ничего не понял. На что-то она намекала ему, что ли? Надо у Светы спросить...
Письмо Александры Филипповны
“Здравствуйте все: Света, Миша, Антоша, Соня и Настя! Во первых строках моего письма сообщаю, что доехала я хорошо. Отец меня встретил. Как живет дочь? Плохо, говорю, денег не хватает от получки до получки. Куда она девает деньги? А я говорю: спрашивала то же самое, Света отвечает, что не пропивают, не прячут, не раздают, в карты не проигрывают, в землю не закапывают, в сберкассу не уносят... Мы уже привезли большую телегу навоза на огород, если не украдут до весны, то хорошо, да у нас вокруг у всех украли. У нас пока все нормально, жить можно, чего и вам желаем, всех целуем, но мы купили тушенку 0,5 говяжью, пришлем посылкой, если не вытащат на почте, то хорошо, но у брата вытащили, ему послали дети, вот у всех дети заботятся о родителях, а мы еще ничего от вас не получали. Да дай Бог вам всем здоровья! Деньги экономьте! И такие наши дела. Еще куплю подсолнечное масло и пришлю в канистре. Ваша мама, бабушка, ваш отец и дедушка”.
Настя и смерть
— А сегодня ночью я чуть не умерла, да, Цвета?
Света вопросительно посмотрела на Настю.
— А пальцы на ногах сгибались и отгибались, сгибались и отгибались.
— Это судороги, от высокой температуры. Я дала тебе анапирин. — Света принялась целовать девочку, приговаривая, что вылечит ее и спасет.
Миша продолжал семейное чтение Гоголя.
— А что это за парикмахер, который приходит без спроса? — удивился Антон.
— Это смерть приходит без спроса — Гоголь ее назвал парикмахером.
— Очевидно, мы все умрем, — судорожно выдохнула Настя.
На обед Света сначала подала салат в длинной салатнице, украшенный цветком из половины яйца.
— Это называется “Похороны цветка”? — спросила Настя грустно.
Опять у нее эти мрачные мысли в голове! И Света с чрезмерной страстностью кинулась ласкать Настю. Тут Миша вызвал Свету якобы на предмет поиска носков в детскую.
— Ты еще ничего не поняла? — спросил он. — Все это у Насти — только повод получить побольше ласк от тебя! Не тревожься ты!..
В следующий раз, когда вечером Настя опять завела разговор о смерти, Света не тревожась сразу выдала ей три поцелуя, два поглаживания по голове, а также некоторое количество объятий и похлопываний.
Миша, заканчивая чтение очередной главы из Гоголя, солидно произнес:
— Вы слушали чтение “Сорочинской ярмарки” Гоголя. Московское время — двадцать часов. А сейчас сообщения о погоде...
Каникулы в Москве
Настя:
— Апельсинищи! Идем мимо памятника Пушкину: сидит на нем голубь! Идем обратно: нет голубя... Пушкин, наверное, потихоньку его смахнул и стоит как ни в чем не бывало. Клево так!.. Цвета, там столько хороших вещей, что стоит толпа, и они еще спросили: “Пермь — это что? У вас там хлеб белый есть? А асфальт?” Я сказала, что есть, но его каждый год ломают и делают, ломают и делают. Может, у них карта кладов, они ищут их... Цвета, Цвета! А шляпы в Москве во-от такие, — ведет пальцем столь сложную линию вокруг головы, что Света спросила: “Ты шутишь?” — “Нет, во-от такие” — и ведет ту же самую сложную линию.
Антон (чертя схему пермского метро):
— Дядя Вася живет в ослепительно сахарных жилых домах, как говорит папа, массивах... Первая остановка пермского метро — “ЦУМ”... Конверт купили, чтобы бабушке письмо послать, а там написано: “Изготовлено в Перми”. Продукты в Москве вкусные... Через Каму метро можно провести, нет?.. Я покупал свирель в “Детском мире”, она глухо звучала, я хотел поменять, а продавщица как закричит: “Дома знаешь как будет бить по мозгам!”... Я три схемы метро в Перми сделал — на всякий случай. Кольцевая по центру...
Соня (заканчивая лепить из пластилина “Памятник Пушкину” — весь в голубях, которые так размахались своими крыльями, что видны у поэта лишь ноги, кудри и шляпа):
— Мне в Москве понравилось набирать по телефону сто — и тут же тебе сообщают время! Точное! Таким важным голосом, словно после этого время на земле кончается... Только я за что в Москве ни схвачусь, меня бьет молния! Москва искрит как-то... Хотя в Перми я та же Соня, но меня не бьет молния. Папа, мы еще поедем в Москву? В мою?
Миша:
— В мою задумчивую поедем, а не в вашу суетливую и быструю, спешащую Москву! В столице, конечно, тоже загрязненность воздуха, но по сравнению с Пермью воздух кажется чистым! Я детям сказал: дышите сильнее этой загрязненностью, а то в Перми опять будем большей загрязненностью дышать... Продукты, правда, там вкусные. А у нас ешь словно глину — чуть различных оттенков, но одну и ту же глину. Встали мы в очередь за колбасой и дрожим: вдруг не дадут на всех, милицию вызовут, колбаса копченая, и я даже вспотел весь от напряжения: дадут — не дадут. Вдруг кто-то: “Продавец! Почему у вас колбаса на витрине не разрезана? Я как узнаю, с жиром или без?!” Я ждал, что она сейчас ему рявкнет в лицо, а она извинилась и... разрезала колбасу на витрине! А тот недовольно пробурчал: “Жирная” — и ушел из магазин