мне навстречу бегут три бабы и что-то кричат. Ну, я поняла, что сейчас заберут меня в милицию. А они подбегают и кричат: мол, мы давно говорим, что пора. Я смотрю: они с сумками и начинают в эти сумки собирать семена. А поскольку у меня в сумке цветы, я начинаю семена собирать в карманы. Набив карманы, я ухожу, а поскольку карманы оттопырены и так идти по городу нельзя, я начинаю эти семена выбрасывать. Но тут идут мои студенты, и я срочно делаю вид сеятеля с известной картины, ну и размеренно хожу по университетскому городку и эпическим жестом разбрасываю семена календулы. Ну и что ты думаешь?
— Что?
— На следующий год университет весь расцвел календулами — и все благодаря Полу Ньюману… О! Письмо!
Рогнеда закусила губу, потому что была не из тех, кто все всем рассказывает, но, к ее счастью, Владька ничего не заметил, в своих нежных думах о матери, почувствовав, что под журчание Рогнединой истории у него начали складываться строки сонета. Он начал шептать:
— Ты — мое солнышко красное... ясное... нет...
Рогнеда скомкала письмо и ушла с ним в кабинет, и там словно рухнула в пропасть, догадавшись, что это Люськин почерк, значит, Люськино письмо — ее мужу, от нее, Рогнеды, им скрытое. Ничего про чувства! Дикое какое-то письмо про категорию времени, но нет — рядом с категорией счастья… Хитрость такого подхода кому-кому, а Рогнеде была ясна, сердце куда-то обвалилось, но тут с кухни донеслось: “Праматерь природа!” — Рогнеда вернулась к реальности и пошла накричала на Володьку:
— Кто в пьяном бреду сочиняет стихи, а? Иди, проспись, надоела эта пьянка!
Владька ошалел от такой неинтеллигентности, собрался и ушел домой. Рогнеда прошептала вслед: “Бездарь!” — и кинулась к письму. Если бы не белый цвет брюк, она бы, может, и не вздумала выворачивать карманы, а тут побоялась, что слиняет… “Я не о том думаю”. Она решила во что бы то ни стало устранить Люську из жизни мужа, но как это сделать? Со свойственным таким натурам сознанием собственной непогрешимости, Рогнеда ни разу не пожалела о том, что развела подругу с мужем, нет, она быстренько построила дворец из планов знакомства Люси с кем-нибудь другим. Поколебавшись, решила свести-таки Люсю с Игорем, хотя до этого держала его про запас, как-никак ее он любил когда-то безответно, истово, художественно, сравнивая ее не меньше чем с древнегреческими богинями, что не помешало ему в аспирантуре в Ленинграде жениться на античнице Вересовой, с которой он недавно развелся, уехал в годичную командировку в Рим, потом вдруг на два месяца отпуска прикатил в Пермь, где мать корила его днем и ночью, потому что из-за его развода лишилась внуков. Игорь вечерами появлялся у Рогнеды и просил на звонки матери отвечать, что не приходил. Владька тогда сочинил на него штучку:
Мучения искусствоведа
Позабыв про гениталии, думал я пожить в Италии.
Но увы! Там груди, талии, сплошь и рядом гениталии...
Эх вы, древности Италии, провалитесь в гениталии!
У Владьки бывали такие штучки хороши, но он упорно писал и печатал бездарные серьезные вещи, позорил фамилию…
Х
У Люси на работе давали новые книги. Председатель городского клуба книголюбов — новенькая девочка лет двадцати двух — двадцати трех, выпускница педа, все щебетала возле уха Люси о том о сем, явно пытаясь подружиться на почве общих интересов к зарубежной литературе, и вдруг на десятой минуте знакомства заявила, что страстно мечтает собрать всего Дюма. Вот так всегда: стоит познакомиться с выпускницей педа, как она на десятой минуте заявит вам, что страстно мечтает о Дюма, и потом уже как-то даже не знаешь, о чем с ней разговаривать! К радости мечтательницы из педа, Дюма был, и пачку на городской клуб дали. У Люси денег в обрез, и она взяла для себя лишь детскую книгу “Сказки острова Шри Ланка” да еще одну — недетскую — “Манчжурские правители Китая” — для подарка Володе, мужу Рогнеды. “Хотя он и не ответил на мое письмо...”
Люся ехала в троллейбусе и листала “Правителей Китая”, а сзади слышался напор мужского монолога:
— Вышла монография одного физхимика, доктора наук, перевод с английского — он доказывает, что отпечаток личности на научной теории очень велик. Раньше говорили об отпечатке личностном на художественном произведении, теперь оказалось, что в науке все так же...
“Какой непермский разговор”, — подумала Люся и обернулась — сзади сидели Игорь и Володя, которые, увидев Люсю, вдруг наперебой запроявляли интерес к “Манчжурским правителям Китая”. “Смотри: какая Цыань страшненькая”, — брезгливо заявил Игорь, открыв монографию на фотографиях императрицы. “Наоборот — красавица”, — ответил Володя, со страстью Дон-Кихота защищая честь женщины, пусть даже давно умершей. “Ну ты и бабник!” — “Я — интернационалист”. — “Да, бабник-интернационалист”.
— Наверно, не в транспорте надо научные споры двигать! — зло прицыкнула на них соседка Люси — пожилая женщина болезненного вида.
Мужчины начали охотно извиняться, потом повели Люсю к выходу, и она подумала, что оба ей очень нравятся. “Почему бы не пойти по рукам, — мысленно сказала она, думая, что острит сама с собой. — Игорь такой умный, даже не по-пермски как-то... выше... разведен, говорят. И рост его более мне подходит, нежели Володин…”
— Слушайте, у меня там в телевизоре гнездо... У одной лампы гнездо…
— Совьем гнездо, то есть довьем, — предложил Володя. — Вечером, попозже. Тем более что я скоро уезжаю со студентами в колхоз.
Он неизменно возил в сентябре студентов, но сейчас сказал ей “тем более”, значит, как-то связывал этот визит с отъездом, то есть намекал, что перед отъездом обязан побывать у Люси и без разных поводов, “гнезд” телевизора и прочего. Но Люсе уже Игорь казался умнее. Она была так глупа, что, несмотря на неудачный брак с одним умником, продолжала мечтать о новом “умном муже”.
— Давайте пройдемся по этой аллее, — предложила она, потому что Володе пора было сворачивать к своему дому. — Здесь так и тянет прогуляться.
Аллея по улице Крупской была засажена яблонями, рябинами, остролистыми американскими кленами, которые были уже красны в эту пору и рифмовались с краснотой кистей рябины, с красноватыми северными яблочками. И вдруг в конце аллеи показалось странное декоративное сооружение, напоминавшее обглоданные рыбные скелеты. Люся резко затормозила:
— Вам не кажется, что эти рыбные кости в горле застревают?
— В горле аллеи? — спросил Игорь.
— В нашем, то есть в моем... в вашем... ну, я запуталась.
Игорь раньше редко встречал Люсю — Рогнеда была не из тех, кто делится своими знакомыми с кем-либо. Вдруг ему захотелось без Володи пойти вечером чинить “гнездо” в телевизоре. Он отключился от общего разговора, измышляя план-предлог-причину-довод или что-то в этом духе, и не понял, что мимо их троицы прошел муж Люси. Он прошел независимой походкой, кивнул, но чуть оказался сзади, как сразу громко запел:
— Бла-а-га-а-славляю вас… блага-а-гаславля-а-ю...
Люся покраснела, потом посерела, Володя зачастил:
— Только спокойно: не синей губами и не скрипи зубами!
— Всегда он был придурком, — прошептала Люся Володе, — ты же знаешь...
— Не синей губами, поняла? Мы с шампанским придем, наверно, тебе не лишне будет отвлечься.
Игорь все еще путешествовал внутри своей ауры, прокручивая умозаключение, что если женщина приглашает мужчин “вить гнездо” в телевизоре, то своего мужика у нее в доме в данный момент нет.
— Ну, всем известно, в чем смысл жизни, — некстати сказал он.
Володя перебил его:
— Да, всем известно: на каждом перекрестке написано по плакату...
— “Смысл жизни — слева”, — закончила Люся.
— Смысл жизни — в жизни, — не смутился их перебивами Игорь. — Так что до вечера.
Он свернул к дому родителей. Люся спросила у Володи:
— Почему там у них разладилось-то?
— Три дачи жена хотела иметь. Под Москвой, на Рижском взморье и на Крымском побережье. Мало ли: непогода на море, тогда под Москвой... Смотри, какие колени у девушки!
На скамейке сидела молодая женщина, качала коляску и читала журнал.
— Это не девушка, — печально ответила Люся, думая про себя: “Хорошо, что Игорь на горизонте появился”.
— Знаешь, что такое коленки, я понял совсем недавно, как к сорока подошло, а до этого меня коленки не волновали. Подумаешь: у всех коленки. А вот время подошло, и стал замечать.
— Какие вы, мужчины, все испорченные!
— Наоборот! Испорченные, когда не реагируют, когда что-то испорчено, испортилось…
Люся печально кивнула. Они попрощались до завтра, при этом Володя думал о Люсе, а она — о Игоре. Володя еще не знал, что дома его ждет Рогнеда, а у нее заготовлена коронная фраза:
— Если загуляешь, все оборву, что обрывается!
XI
Когда вино, настройщик души, уже настроило всех на мирный лад, Рогнеда сказала:
— Что нам одна бутылка шампанского на всех — по брызгу шампанского на каждого! Пожадничали наши мужчины...
— Так и хочется тебе дать промеж глаз за это… — улыбаясь, сказал Володя.
Люся подумала: “Рогнеда его раздражает — зачем пришла сюда... Ему и в самом деле хочется дать ей промеж... но он якобы шутит”.
— Что-то часто тебе хочется дать мне промеж глаз! — ответила резко Рогнеда.
Люся думала: “Володя ведь не Игорь, который имеет развитое воображение. Он вообразил, как дал своей жене промеж глаз, и все. Развелся. А Володе надо вслух сказать. А иных и это не спасает — им приходится-таки давать жене промеж глаз”.
Люся, так думая, не переставала замечать, как Игорь хотел подать ей салат, уронил бокал, разбил его, стал собирать осколки и георгин сломал в горшке. Она хотела даже обидеться хоть за георгин (этот цветок, богатый родственник ромашки, был как бы противопоставлен подсолнухам, выращиваемым Рогнедой на балконе).
— Я его все лето выращивала… — начала она печально.
— Игорь так волнуется от твоего присутствия, что слишком суетится, вот и происходит разрушение, — сказал Володя.