Бояршинов шел рядом с Галькой и Вадимом, наблюдая, как алкогольный лак тонко покрывает все окружающие предметы. Уже вспыхнули фонари, и вот если бы Галькину грудь аэростатную можно было воспринимать отдельно от нее самой и от ее шоферюги-мужа, то…
— На конечке пятнадцатого подождал старушку: видел в зеркало — бежит, — говорил Вадик. — А потом на Перми-второй вышла она, руки в боки и стоит, будто меня фотографирует!.. Или я дверью ее прижал? Или опоздала она на электричку и сейчас все мне выскажет. Ну, я высунулся, спрашиваю: “Что?” — “Запоминаю тебя, сын! Первые пионы пойдут у меня на даче — букет принесу!” И гляжу: через неделю в самом деле принесла охапку целую. Я с ними целый день ездил: положил на колени и ездил. Пассажиры в этот день как-то по-особенному взбесились. А с меня все, как с гуся…
— А моя мама хорошо поет, — сказал Бояршинов (он чувствовал, что переход к истине надо проводить на мягкой ноте, чтобы эта истина впиталась собеседником безболезненно). — А твоя бабка с пионами… наверно, всю родню свою разогнала и теперь ездит по всем автобусам — кому попало пионы дарит. С чужими мы всегда можем хорошими быть. А вот смотрите кругом: какая благодать разлита — каждая травинка уважает другую. И нет у них скучных поисков какого-то добра особого, да!..
Для Вадика в рассуждениях Жени были такие повороты и зигзаги, что — была бы такая картина местности — даже у такого, как он, шофера, машина бы не вписалась.
Галька неуверенно подумала: женился бы ты, Женя, а потом спохватилась: так он бы каждый день такие слова на плечи жены нагружал. Бог с тобой, живи, как можешь.
4
— Лидия, это Егор Антоныч Крутывус вам звонит. Вы когда в последний раз видели Егора-маленького?
Лидия схватилась за голову: покойная мамаша звала сына “Егор-маленький”, теперь отец внушает седому мужику, что тот еще маленький ребенок!..
— На прошлой неделе заходил. Трезвый, — сказала Лидия.
— А вы почему говорите: трезвый? Я же не спрашивал, в каком состоянии он был… Вы что, выгораживаете его?
— Ну что вы, нам просто было приятно видеть Егора трезвым. — Он же у вас умница...
Егор Антоныч властно перебил Лидию: “умница” — а знает ли она, что семьдесят — нет, девяносто процентов того, что говорит Егор, взято из общения с отцом?!
— Да, конечно, — Лидия начала уставать от этого бессмысленного разговора. Тем более, что Алеша в этот миг лег на край гладильной доски (он считал себя все еще маленьким, хотя весил семьдесят килограммов). Доска треснула
— Алеша, ты сломал доску! — сказал Володя. — Неси эпоксидку, я сразу склею.
— Не сломал, нет, милый папочка, я не сломал, я не хотел, она сама.
— Лидия! — говорил тем временем Егор Антоныч. — Вам легко советовать! А Егор два часа назад звонил мне из вытрезвителя. Но его не было двое суток, и я заглянул в его дневник. Наверное, вам будет любопытно…
Володя, который уже держал возле уха параллельную трубку, шепнул Лидии: “Говори, что очень любопытно, пусть скорее выговорится”.
— Да-да, конечно, очень любопытно.
Тут Алеша решил на замерзшем окне написать несколько раз свое имя, заклиная таким образом смерть и холод. Иногда он впадал в отчаяние: слишком сильно время все портит и разрушает, никаких слов не хватает, чтобы его остановить. Вот состарился дедушка Лева, стал болеть, нет, нет, не болеть, нет, лежать просто…
— Вот читаю, — Егор Антоныч на том краю провода что-то листал, — “целый день был занят с больным отцом”. Якобы и в аптеку сходил, и на прием к врачу меня записал. А сам на диване неделю пьяный валялся! Нет, Лидия, вы поняли?! Он наврал все! Подчищает свой образ в дневнике. В глазах потомков! А как закончил писать в дневник о себе, золотом, украл у меня денег… не скажу, сколько… и исчез. До сего момента…
— Мама, — жалобно позвал Алеша, — отойди от нашего голубчикиного телефона, посиди со мной! Сегодня холодно, как парашют.
— Алеша не позволяет больше говорить, — не удержавшись, ляпнул в трубку Володя.
— Это, наверно, Володя, да? Здравствуйте, Володя. Вот вы как человек с сильной волей уж могли бы повлиять на Егора, но не хотите, а предпочитаете смотреть, как он гибнет. Гибнет!!! И при этом вы считаете себя хорошим человеком, да?
Алеша не любил, когда родители накалялись от раздражения, а по их лицам он уже видел, что дело плохо.
— Голубчикин телефон устал, — мягко заявил Алеша. — Хватит.
Но Егор Антоныч на том конце провода быстро стал бросать в телефон такие слова: “Я. Начинаю. Вам. Завидовать. Что. У вас! Такой Алеша. Никогда не сопьется”.
— Все, Егор Антоныч, пирог подгорел, я вешаю трубку, извините!
5
Конечно, в доме Лидии водилась и запрещенная литература. Сама хозяйка привозила из Москвы то от брата, то от Юли и слепые машинописные “Воспоминания” Надежды Мандельштам, и поэму Самойлова “Крылатый Струфиан”, которую она переписала в тетрадку. Несколько раз Лидию спрашивали, знает ли она, кто у нее в компании стукач. Не хочу знать, отвечала Лидия. И доброжелатель смотрел на нее с сожалением: прячется от реального мира. Даже сама Римма Васильевна Комина сказала ей однажды:
— Возможно, Лидочка, ваш салон санкционирован КГБ! Им же удобно, когда не нужно гоняться за каждым мыслящим.
С работниками этой конторы Лидия общалась всего один раз. Как-то она была дома. В дверь позвонили.
— Наверно, царственная Галина Васильевна принесла хорошую сказку “Аленький цветочек”! И тебе, мамочка, тоже — свои книжки, — нараспев сказал Алеша, прикидывая, где будет прятать свою книжку от Коти.
Он еще продолжал говорить Коте: “не дам тебе рвать эту книжку на гнездо для милых котят…”, и вдруг вошли движущиеся теплые вещи. Алеша застыл: он раньше понимал, что есть люди и есть предметы, от которых не дождешься, чтобы они заговорили. Он с ними много раз пытался общаться — говорил — говорил, нет, не отвечают. “Милая струбцина, научи меня делать цепочку, как у соседа Генки”. В общем, предметы все ему разрешали, но молча. И он их легко понимал. А здесь зашли двое… нечто среднее, похожее на людей, и даже начали говорить. Алеша не знал, как обращаться с гостями.
А они, следуя своим представлениям о деликатности, как бы невзначай показали свои красные твердые книжечки.
— Вчера вы тут, Лидия Львовна, читали нескольким друзьям Солженицына…
— Да-а, а вы что — не знаете — его на Ленинскую премию в свое время выдвигали!
Они скучными усталыми глазами посмотрели на нее:
— Но потом-то Солженицын изменился, он написал антисоветское произведение “Архипелаг Гулаг”!
— Да что вы, ребята! Дайте почитать! У вас ведь есть! Я думаю: наверняка у вас есть!
Леше не понравилось, что мама делает вид, будто она веселая, а на самом деле ей очень грустно. И он закричал загробным голосом:
— Все болит! Дай лекарство, дай, дай, дай!
— Ну, Лидия Львовна, вы очень заняты, мы вас предупредили, до свидания!
— А при чем тут предупредили! Дайте “Архипелаг”-то почитать — на ночь. Я никому не покажу! Ребята!
Гости поспешно заскользили вниз по лестнице. Их предупреждали, что эта дама не средне-статистически реагирует. Так вот как это выглядит! Хорошо, что таких мало: пока одна попалась такая. Надорвешься тут с ними, до пенсии не дотянешь!..
Через несколько дней Лидия увидела недавних визитеров в оперном театре. Оба беседовали с известной балериной. Лидия бросилась к ним с радостным криком:
— Ну что вы — не забыли о моей просьбе? Вижу не помните (они уже бежали) …я просила в библиотеке КГБ выписать мне Солженицына…
Любители балета на миг застыли вокруг. Лидия еще рвалась догонять, упрашивать, но двое в штатском буквально растворились среди блестящего паркета, не оставив даже запаха сероводорода. Может, они воспользовались подземным ходом, который, по преданию, шел от буфета к банку?
6
Однажды встретились Надька, Грач и Фая, которая стала работать в “Вечорке”. Грач подошел к Надьке и по-старому мягко и нежно взял ее под руку: “Надюш, — сказал он глубоким голосом, — я давно тебе хотел предложить — хочешь под моим руководством написать кандидатскую?” Надька почувствовала, что все кости ее превратились в теплое ничто, но грубо ответила: “Не только руководством, но и членоводством”. — “Ну, не будем торопить события”, — браво ответил ее уже научный руководитель.
Грач помог написать диссертации всем своим бывшим пассиям, при этом каждая требовала возврата отношений в полном объеме. Может быть, именно это ускорило его кончину. Он умер в конце 1997-го, и на его похоронах громче всех плакала сестра из реабилитационного центра, Лиля. Лежа на спине после инфаркта, он успел ее обольстить словами — такими, которых вообще быть не может. Все плакали по Грачу — но не так горько, как Лиля: ведь им всё удалось с ним в огромном объеме. А она разговаривала с Сашей несколько дней, а потом... И теперь уже не прижаться к нему, не слиться и придется делать это с другими.
7. Свобода
1
Рулевой кафедры марксизма-ленинизма профессор Кречетов вдруг неслыханно прославился. По всему городу он читал лекции о паранормальных способностях человека. И что поражало: компетентные органы никак не реагировали! Коммунист, материалист... Раньше он исчез бы еще до первого звука первой лекции, а сейчас собирал полные залы. И всем было интересно. И люди-то всё шли особенные. Вдруг неизвестно откуда соткалось светское общество — дамы в мехах, мужчины в свежих несгибаемых костюмах, стоически переносившие каменную духоту от набившейся по углам черни.
Даже Егор как-то уговорил Лидию зайти на лекцию Кречетова. Слушал с наливающимся интересом, что-то черкнул в одной из своих многочисленных записных книжек (единственное, что он держал в полной аккуратности). Но Лидии сказал с привычно-гордым видом:
— Ничего нового! Кречетов, по существу, занимается все тем же. Сам марксизм — вид магии. И символы все из магии взяты: пятиконечная звезда, красный цвет. А хоронят шаманов как? Поверх земли, как нашего Ильича...