– Вы из Америки? А меня в Америке негр-наркоман бейсбольной битой приложил. Он хотел мой кошелек, а я не отдавала. Там было триста долларов.
– Надо было отдавать! – закричал Джек. – Такой в Нью-Йорке как бы уговор: ты отдаешь, что у тебя в карманах, и тебя не бьют.
– Как же отдать! Ведь это были мои единственные триста долларов. До сих пор помню широкую улыбку этого негра и его великолепные белые зубы. Он еще захохотал от удивления, что я не отдаю, перед тем как ударить.
– А я все отдал здесь, в Пермь, – сказал Джек. – Но меня все равно били.
Дама вздернула вверх короткие пружинистые ручки:
– Если б я знала, что полиция все вернет мне! Если б я знала, я бы без возражений эти доллары отдала. В полиции мне вернули всю сумму. Там офицер – выходец из России по имени Вася – расспросил про мою пенсию, поразился, когда я перевела ее в доллары. Он все забыл о своей бывшей родине! И поверили мне на слово, и выплатили из каких-то специальных фондов, только попросили, чтобы я им из России – потом – прислала справку о доходах.
Тут спутниковый телефон резко оборвал воспоминания Джека. Это звонили уже из Москвы его родители.
Жизнь Макса
Вы когда-нибудь пробовали его баклажаны? В теплице Макса вырастают не баклажаны, а аэростаты! Бывало, придешь к нему, чтобы помочь картошку копать... Да, впрочем, один раз только пришли, потому что у его Глафиры ноги разболелись. Так вот, пес Новобранец сначала приглядывается ко всем, а потом как начнет лапами землю рыть, только клубни летят!
А после этого Макс и выставляет синенькие в своем особенном маринаде. То есть сначала он каждый баклажан разрезает вдоль, начиняет луком, чесноком, морковью и перцем, потом зашивает и заливает чем-то, что держит в тайне. Самогон он тоже наливает щедро, при этом предупреждает:
– Шестнадцатый стакан не пей!
И только портит разнеженный вечер что? Голодный вой соседской овчарки. Макс участкового уже вызывал, а тот посоветовал, страшно сопя после самогона и фирменных баклажанов:
– Вы ее отравите, эту овчарку!
– Пробовали, – жаловалась Глафира. – Подсунули миску с кашей и ядом, так неопохмеленная соседка подхватила ее и понесла к себе в дом – с трудом вырвали. А если б мы не успели?!
Тон сопения лейтенанта изменился в том смысле, что плохо, конечно, вас жалко, а ведь пришлось бы засадить хороших людей, у которых такой атомный самогон, и отлично, что успели вырвать у соседей отравленную пищу, за это надо бы и тост.
В день рождения Макса, 29 июня, Глафира вернулась поздно, с легким сизым налетом лица. Отдышалась.
– Собрание было долгое. – По губам бегал трепет оправдания. – Парторг задержал еще, все про митинг протеста напоминал, не успела тебе подарок купить.
– Коммунизм тебе дороже мужа? – закатил глаза Макс.
– Что ты, что ты! Завтра обязательно сделаю подарок.
– Сделай мне подарок – не делай революцию!
– А вот этого я тебе обещать не могу. Посмотри, как власть унизила народ.
– Власть унизила народ – зае...ла прямо в рот. – Часто ему было нестерпимо наблюдать мертвые призраки слов, поэтому так беспощадно он свернул шею разговору.
И пошел кормить собаку. Молодой Новобранец весь засветился навстречу ему глазами (с коричневыми шерстяными очками вокруг), но не бросился с заискивающей любовью – дай, мол, покушать, – а весь вытянулся в струнку и только что честь не отдал.
Макс ухватил его за ухо и сказал:
– Вольно!
Поставил перед ним бадейку.
Полтора года назад Макс вернулся пьяный, ночью. И вдруг остановился, и перед ним появилась дверь в виде проблемы: запертая изнутри на защелку. Ну он находился в это время в другом мире, где проблемы решаются легким движением пальца и где снег не холодит, а греет. Поэтому Макс решил: под яблонькой в снегу так тепло, полежу немного, а потом на остроумии попрошусь домой... Очнулся в пять утра. Оказывается, огромный лохматый Новобранец распластался сверху и грел командира всем телом. Макс только одну почку отморозил, а так все в порядке. Да какое там в порядке! Сильно горевал: пришлось совсем бросить пить. Только гостям наливал – вот и вся радость.
Сестра ему все браслеты совала гематитовые:
– Носи на той руке, где почка. – И двигала милосердными морщинами во все лицо. – Гематит – это такой минерал, от всего исцеляет. Понимаешь, там создаются суперслабые биополя, они взаимодействуют...
Старость подсушивала ее бережно, в щадящем режиме. Яркие глаза пульсировали в такт убеждающим словам, поэтому чудесные браслеты имели необыкновенный успех.
Гематит, конечно, его почкам не помог, но зато помог Глафире – сестра дала двенадцать тысяч, заработанных на браслетах, на суперновое лекарство. И оно сохранило жене ногу. Так что спасибо всем, кто покупал у сестры!
Горыновна вдруг сказала:
– Поживу немного у вас. Скучно мне одной.
Тогда он звал ее просто тещей. Макс ответил ей:
– А хрен ли тут, тещечка, думать. Конечно, переезжай.
А она, как переехала, так сразу стала каждый день пол мыть. Грибок вот-вот от сырости заведется. А из этого дома – уже никуда. Его и еще два деревянных дома не снесли, они как в клетке – в окружении многоэтажек. Музейный хуторок такой: с печами, с огородами.
Вот как-то входит Макс из гаража – ковырялся под “Москвичом”, – а теща снова возит шваброй. Он говорит ей:
– Опять ты тут сырость разводишь.
И хотел пройти руки помыть. Да получил мокрой шваброй по затылку. Тут телохранитель бывший как взыграл в нем! Фуяк ей по челюсти! Он еще успел руку перенаправить, и удар получился по касательной, так только – вся голова заплыла, потому что теща, с этого момента уже Горыновна, улетела и об стену затылком. Он подумал, что это все – десять там или двадцать лет тюрьмы... Свобода, где ты?
Сейчас поднимут всю биографию, и прокурор, м...звон, скажет: “Подсудимый применил профессиональные навыки и искалечил...”
Эх, Вадька, покойник дорогой! Ты один бы меня понял и сказал за полбанкой: проклятье тем инструкторам, которые вбивают такие рефлексы!
А Горыновна вдруг как вскочит! У Макса в груди сбавило, и он закурил: живем, больше пятерки не дадут! Теща же к телефону, как к другому, любимому зятю, бросилась:
– Убивают! Приезжайте по адресу...
Макс собрал маленькую торбочку (сигареты, хлеб, сало-мыло, зубная паста), деньги, пятьсот рублей, засунул под стельку. Мельком он, конечно, пожалел Горыновну и ругал себя, правда, не долго: впереди лагерь маячил, но все-таки, наверное, года на три всего, поскольку Горыновна “скорую” не вызвала. Но менты ей посоветуют снять побои. А вот и они, борзые гонцы судьбы.
В отделении Макс себя уговаривал: спасибо отделу “Гамма”, многому меня научили, даже лягушек и змей поел в свое время, в лагере на девяносто процентов выживу! Считалось: если самолет, который перевозит председателя правительства, разобьется, и вдруг они окажутся в лесу или пустыне, так начальник должен все это время получать пищу.
Дознаватель посадил его на шаткий стул, чтобы седой плотный дознаваемый чувствовал себя неуверенно. Макс подумал: я вас умоляю, не надо больше фокусов, все это детский сад. Но ничего этого он не озвучил, потому что чувствовал: хрупкость жизни сильно возросла.
– Рассказывайте, – вдруг хитро сказал капитан, который на самом деле обязан был задавать конкретные вопросы: что, где, когда?
– Она первая начала, меня грязной шваброй по голове, и я сам не знаю, как я ее...
– Кого – ее?
– Тещу.
– Тещу? – Капитан переглянулся с другим дознавателем. – Нехорошо.
Однако тон уже не был осуждающим. В глазах обоих дознавателей читалась зависть: у нас есть тещи, но мы их дрессировать не смеем...
Капитан скороговоркой прочитал лекцию об отношении к женщинам...
– Сеструхам, мамухам и марухам!
Это выкрикнул еще один дознаваемый, которого, оказывается, уже давно ввели, и он смиренно ждал, когда освободится давно известный ему расшатанный стул. По бокам могучего тела его трепыхались полуоторванные рукава, и он напоминал подбитого Змея Горыныча.
– Я по нужде хочу! – вдруг закричал подбитый Змей Горыныч.
– Не выйдет! Ты убегал уже по березе из туалета со второго этажа!
– Но мы же сейчас на третьем!
– Да ты нас за дураков считаешь!
– Нет, нет! (Да, считаю, звучало в пышущем взгляде).
– Береза за это время подросла! – чуть ли не хором выкрикнули дознаватели.
Но Змей Горыныч не унывал. Во всем его облике, могуче-молодцеватом, читалось: ничего, береза еще подрастет – сбегу с четвертого!
– Можете идти, – сказал капитан Максу, пряча во взоре вот такое высказывание: “У всех ... в наличии тещи, и часто так хочется... Ох, так вмазать! Но поскольку... то делегируем хотя бы свою благодарность”.
Макса понесло по коридору, по лестнице, мимо дежурного на входе, мимо своего дома и лохматого Новобранца. Пес, недоумевая, бухнул вслед: непорядок! Хозяин должен приходить домой!
А он бежал на автобазу, мотор радости работал и нес, успевай только ноги переставлять! Это ведь счастье – внизу земля, вверху белая ночь, а он в этом промежутке летит! Раз в жизни подвезло! Слышишь, тюрьмища? Хрен тебе с бугра!
Никогда Максу не везло. Так любил в детстве футбол – себя не помнил! А попал после армии в министерскую охрану. Особенно тяжело, когда встреча с трудящимися. Ведь для тебя каждый из них – это не трудящийся, а возможный сумасшедший или маньяк.
Он поработал в этой системе пять лет. И понял, что может остаться и без ума, и без здоровья. Договорился с Вадькой Пахомычевым: давай начнем пить и будем пить до победного конца, пока не уволят. И пили, и выпрыгивали с воплями то с третьего, то с пятого этажа (чтобы прослыть хулиганами). Наконец их уволили. Правда, Вадька вскоре умер с перепою. А Макс тоже не мог выйти из пике сам – каждый день меньше стакана не выпивал. Но его остановил инфаркт – через двадцать лет. После этого он пил строго только раз в неделю (и то лишь до отмороженной почки).