Вдруг ноги сказали Ядвиге: все, хватит! Мы носили тебя восемьдесят четыре года, а ты только разоблачала всех. Не желаем больше соучаствовать. И сидит Ядвига рядом с вахтером, не дойдя до аудитории (тросточка стоит рядом), и кричит:
— Нина! Ниночка Гречаная!
Нина могла бы в ответ якобы случайно не увидеть и не услышать. Но она кинулась:
— Что, что?
— Доведите, Бога ради, до аудитории! Там у меня две пары. Голова ясная, только вот ноги.
Нина и вахтер подумали: что же ты с неходячими ногами рвешься на целых четыре часа говорения? Или инсульт, или сошла с ума.
Вызвали “скорую”, которая удивила всех и приехала вдруг скоро. Врач увидел даму с отсутствием возраста, с хорошим посылом голоса, так что все в вестибюле обернулись на них, когда она попросила:
— Поставьте мне укол, чтобы дойти до аудитории. Я должна провести четыре часа занятий.
— Таких уколов пока нет, — сказал врач.
Он отвел секунду на жалость к этой царице со струнной спиной, но безнадежно захромавшей на голову. Духи у нее такие: с навеваниями весны (но не с липкими тополиными, а словно — ненавязчивый визит нарциссов).
Вот уже Ядвига на стуле поплыла к экипажу, и когда ее поднимали, она вскрикнула, как булькнула стеклянная трубочка:
— Трость! Моя трость!
И этот хрупкий звук понес Нину на кафедру, и там она у всех стала спрашивать телефоны сыновей Ядвиги Альбертовны.
— Витенька и Пашенька? Помню, им шесть и восемь лет, — растерянно сказала преподаватель хорватского и словенского языков.
— Вы же были в тогдашней Югославии и не заметили, как ее сыновья выросли, — резонно парировали коллеги.
Но оказалось: те, кто не был в Югославии, тоже не знали никаких телефонов Витеньки и Пашеньки, которым под шестьдесят.
Муж Нины, морпех в отставке, почти все время работал в частной охране, брал лишние смены, подмены. Один сотовый куплен для Ниночки? Нет, через месяц появится другой, раскладной, это будет гораздо женственнее. Он каждую минуту радовался, что выжил в Египте! Они там были все смертники. Женившись в сорок лет, он хотел, чтобы дольше длилось светлое. А то все насквозь полосатое, как его изношенная тельняшка!
Вот он-то и возил свою Ниночку по больницам, когда она хотела навестить кого-либо из захворавших коллег.
Когда Нина сказала, что поедет к Ядвиге, а потом — разыскивать ее сыновей, коллеги не просто замолкли. Вся кафедра сначала перестала говорить, а еще на полминуты прекратила дышать.
Нина совершенно их не понимала: разве не ясно, что Ядвига Альбертовна сейчас в лучшем виде! Нисколько не интригует, а всего лишь болеет. Да, весь универ считал ее стервой, но теперь-то уже понятно, что она — литовка просто… и после захвата родины даже не могла спокойно говорить о балто-славянском языковом единстве, словно ей не хотелось, чтобы у литовцев и русских были общие предки.
— У Ядвиги Альбертовны такая аллергия на все! Больницы ведь сейчас бедные, никаких лекарств ей не подберут. А Витенька — старший — вроде, богатый, что-нибудь ей купит.
И свитый из морских канатов морпех повез свою Ниночку в больницу, хотя планировал сегодня пошабашить — повозить за деньги народ туда-сюда.
Купили что-то там фруктовое, печеное и салфетки почему-то леопардовой раскраски с надписью на упаковке: “Расцветка хищная”. Наш воин, крутя баранку, одновременно восхищенно крутил головой:
— Здорово ты придумала подковырнуть старую анаконду!
— Да ты что! Первые попавшиеся купила.
Он произнес всеобъясняющее слово “подсознание” и замолчал, борясь с дорожным движением.
Врач, похожий на потомственного мастера на заводе, угрюмо сказал:
— Инсульт не подтвердился, это банальный остеохондроз.
Нина спросила, как это все у Ядвиги пойдет в ее возрасте.
— Вот именно, что в возрасте, — сказал врач, немного постоял, поддувая снизу красивые усы, потом резко повернулся и ушел.
Нина в самом деле ВСЕ ТО забыла — идеологическую над ней казнь. Но Ядвига не забыла: ах, Ваня, у него зарезал я теленка! Помните басню Крылова?
Она подумала: кто удержится от этой сладости — библейской меры зуб за зуб! Вот не дам же ей ключ от моей квартиры, где телефонная книжка. Наизусть Ядвига номеров не помнила. В общем, вместо ключа она дала ей чеканно логичное описание:
— За Каму по мосту переедете, а дальше до остановки “ДОС-1”. На перекрестке свернете направо, на следующем — еще раз направо, и пред вами предстанет дом среди двух сосен с верандой, и оттуда выйдет Виктор…
Нина со своим верным морпехом исколесили все правобережье Камы, но никакой веранды с двумя соснами не нашли. Муж — ни слова, только от усталости стал немного нависать над баранкой иссушенным египетскими ветрами лицом. Если остался жив и не сошел с ума, хотя так и подмывало, все остальное — пустяки! Он лишь звучно хлопнул себя по залысинам, повернулся к Нине и сказал:
— Что же я за дурак! Ведь у Мишки есть база данных с адресами и телефонами!
Мишка, друг и разводящий в этом же частном охранном предприятии, безмятежно купил недавно лазерный диск с этой информацией на рынке. В общем, Витенька через час был определен, найден и введен в курс дел.
— Мы хотели маму завтра навестить, — в трубке раздавался его растерянный громоздкий голос.
— А вы часто ей звоните? — тоном, показывающим, что она не имеет права заныривать в чужую жизнь, спросила Нина (уж простите, мы коллеги с ней, не больше…).
Витенька, как кит, задышал, забурлило там что-то:
— Мама не любит, когда мы часто звоним, будто подчеркивая ее беспомощность.
Не может быть, вдруг мелькнуло у Нины, чтобы было так: не хотела Ядвига получать помощи от сыновей оккупанта, рожденных ею от оккупанта. Тут дума далеко может завести! Нина стремилась выключить это, но оно, проклятое, думалось само. Все эти годы, может, Ядвига даже в семье жила как литовский резидент, а против кого?! Вот, Литва снова зацвела возле Балтийского моря, у Ядвиги умер муж, и она могла бы поехать навстречу тоническому балтийскому ударению. Но уже любила свою работу и этот имперский язык от океана до океана. Ненависть к русским и любовь к русскому языку смешались неразрывно, как ржавая проволока и цветущий вьюнок, который обвил эту ржавчину, не разорвать, сил не хватает.
Витенька позвонил Нине дней через десять — утром в воскресенье. Сказал приглушенным голосом:
— Из квартиры мамы. Мы ее привезли.
— Она может взять трубку?
— Нет-нет.
— Как самочувствие?
— Все так же.
— Вставать-ходить может?
— Нет.
— Она все понимает?
— Н-не совсем.
— Наверное, просит таблеток, чтобы заснуть навсегда?
— Как вы догадались?!
— Виктор, так я скажу завкафедрой — пусть другого поставит в расписание.
— Спасибо, для этого я и звонил.
Наслушались они от Ядвиги всего подобного на кафедре: мол, она бы Богу молилась за того, кто согласился бы ей сделать эвтаназию, а с таблетками — ненадежно, вот ее сестра Людвига (в советское время — Людмила) заболела раком, наглоталась таблеток, но не умерла — откачали. Тогда она легла на рельсы, и так продуманно, что лицо в гробу было неповрежденным и счастливым.
— А я с тросточкой (кстати, смотрите, какие узоры, в коми-пермяцком стиле). У меня не получится так изящно лечь на рельсы.
На кафедре спорили: всю жизнь Ядвига была в тягость всем, а теперь не хочет быть в тягость никому и часами говорит об этом, что тоже не подарок.
От этих мыслей у Нины… А впрочем, ничего не успело у нее случиться, потому что вернулся с суток муж. Она стала метать ему на стол завтрак и новости про Ядвигу. Могучий морпех расстроился:
— Слушай, все внутри закипело, как Средиземное море… Сходи, купи чего-нибудь.
И она побежала, как девочка.
Из сугроба возле дома вытаяла спинка скамейки. Вот на этой-то спинке, как королева, восседала старуха из пятой квартиры.
— Здравствуйте, баба Клава! Как вы высоко забрались!
— Орлы в низине не летают.
На обратном пути Нина увидела уже трех старух (орлов). О, это великие старухи. Одна из них — в шляпке — сообщила, как диктор радио:
— Сейчас они меня поведут во дворец Свердлова, я там пою в хоре ветеранов.
Тетя Капа была уже несколько лет слепа, но даже и не думала утомлять всех дискуссиями — сдаваться, не сдаваться? Ничего ведь не изменилось: все подруги вот они, здесь, раз в неделю моют ее в ванне, но самое главное — новости!
— Нина, стой! Слышала? Валентина-то завещала свою квартиру детям Захаровых с первого этажа. Они обещали ухаживать, и вот так поухаживали: пришли поздравить с восьмым мартом, напились и разодрались. Ко мне-то она с синяками ходит, я-то не вижу, а она на улицу стесняется, без воздуха сидит.
Баба Клава пробасила, что она никак не советовала Валентине писать такое завещание.
А третья старушка объяснила, потрясываясь:
— Просто Валюшка — с правобережной Украины. Давно ее сослали из-за бандеровцев, а она так и не стала советской. В какие-то верит договора, нотариусов. Кто-то ей должен что-то соблюдать!
Нина с трудом оторвалась от этих выдающихся старух и полетела, трепеща, на свет мужа. А он был в неприятном изумлении:
— Зачем ты торт купила?
— Но ты же сам сказал: “Купи что-нибудь”.
— Что-нибудь — это “Пермскую”, “Гжелку” или “Арсенал”.
Но он тут же представил, как расскажет Мишке, какая его жена смешная, и стал с улыбкой есть торт.
— Видела бабу Клаву и вообще всех. Они молодцы — держатся… А Ядвига… Да мы же рот раскрыв ее слушали! Когда она на спецкурсе привела этот пример — русский — не человек, — я задумалась: почему русский — “криевис”.
— Почему? — спросил муж сквозь торт.
— Кривичи — ближайшие соседи Литвы. Но почему они себя называли потомками кривых? И тут меня осенило: не кривые, а кровные они друг другу, родня.
На этом месте морпех почувствовал: что-то не то.
— Там “и”, а здесь “о”. Где кривой, а где кровь? Большая разница.
— Костик, это очень просто: наша НОЧЬ — в украинском языке НИЧЬ. Чередование звуков.