Капустина:
– Мы делаем свое дело, мы учим в школе детей.
Капустин:
– Это вечный спор Пастернака и Мандельштама. Пастернак считал, что нужно иметь деньги, и брался за переводы, а Мандельштам...
Илья тут был обращен к ним своим тугим ухом и сказал:
– Я сыну говорю: поезжай ты в Москву, пусть у тебя там ничего не получится, но вернешься с потрясающим опытом. Он поможет тебе здесь рвануть с места так, что ты у всех в глазах аж зарябишь!
Он в пылу забыл, что находится не дома, схватил с шифоньера валикообразную щетку для волос, воткнул себе в прическу и рванул.
– Еще можно стратегию так делать! Как моя Юла! (он звал жену то Юлой, то Юльчиком) – Тут Илья рванул волосы еще раз – аж голова мотнулась! – Она накупила акций целое ведро. А может, два.
И он вопросительно повращал расческой в вязком море волос. Потом хотел достать ее, но не тут-то было. Илья закинул взгляд исподлобья на темя: мол, пошутили, и будет. Потом он прошептал:
– Что-то странное. Почему это?
Капустина взялась было за ножницы, но Илья закричал:
– Нет-нет! Ты мне просеку здесь проложишь на полголовы! Я дома распутаю.
Ему открыли дверцу шифоньера с зеркалом:
– Посмотри! Как ты распутаешь? Там уже все срослось. Ни на миллиметр никуда не двигается.
– Ладно, пластайте. А потом посмотрим.
Потом смотреть стало не на что. Полголовы – пустыня, а другая половина – чаща дикая. Уже было ничего не спасти.
И чего Илья так занервничал? Ведь обычно все отрастает. И Капустина сказала:
– Это просто такой сумасшедший октябрь. В лесу, говорят, от жары расцвела земляника.
БОРХЕСУ ПОСВЯЩАЕТСЯ
Все меняли водочные талоны на носки, кондитерские – на сигареты... А талоны на крупу отдавали за горох. Она же кинулась к Абсолюту – отовариваться талантом. И свою простыню талонную принесла целехонькую: вырезай сколько угодно и чего угодно, от спичек до соли. Только бы талант взамен получить. Абсолют же сидит скучный: кончился талант.
– Не одна я, значит, такая, все понятно...
Хотя ей ничего не было понятно. Критики заливались соловьями: перестройка не дала всплеска талантов, вот оттепель – та дала.
– Голубушка, ты уже давно пишешь, значит, талантишко есть.
– Мне бы большой талант не помешал. Они себя всегда узнают, мои прототипы.
Мало того, что узнают, они обижаются. Мало того, что обижаются – преследуют автора, то есть ее. Как те звери в мультике про козленка, что научился считать: раз – это я, два – корова, три – теленок. Ах, он нас сосчитал! Догоним и всыплем! Как он смел!
Но чтобы рассказ написать, нужно изображать кого-то, а для этого как раз подворачиваются обидчивые кандидаты в герои.
Тут Абсолют с жаром воскликнул:
– Вот что – возьми вдохновение!
Она задумалась: нет ли тут какого-то обмана? Абсолют занервничал, заторопился:
– Первый сорт, ежедневное вдохновение. У меня его много.
Брать или не брать? А если спросить... гениальность?
– Пожалуйста, у меня гениальности, как грязи. Есть гений риска, есть гений предвидения, есть гений, который открывает тему-метод, затем тот, который закрывает...
– А нельзя ли сразу в одном пакете риск и предвидение?
– В одни руки не даем. Так что, берешь гениальность или вдохновение?
– Вдохновение.
Она вся завибрировала, по ней пошли пурпурные полосы: ух! Если бы ты не был Абсолютом, я бы тебя... я бы...
– У нас строгая отчетность. – И Абсолют нанизал ее талоны на острие услужливо подлетевшей молнии – раз! И те запылали желто-фиолетово.
...и только попердывание грома вдалеке напомнило ей о счастливом обмене да пакет с вдохновением в руках. Интересно, что там внутри? Ага, чай, значит.
А дома ее ждали родные скептики. Чай “Вдохновение” мама купила просто в “Диетке”, а гром она всегда путает с мотоциклом, который проехал по дальней улице.
– Писатель живет больше в тонком плане, – напомнил муж, – и там он отоваривается, в собственной фантазии.
Опять она увидела жалость в его глазах: дело обычное, бедная жена в очереди снова поскандалила, обидели ее, вот и сочиняет разные истории про Абсолют.
– А, не верите! Вот сейчас как заварю ежедневное вдохновение да как запишу! Действительность, ну-ка марш сюда, я из тебя такого наделаю!
А действительность в это время ковыряла свои эрогенные зоны. Неохота мне никуда, ответила она, я трамплин для творчества, а не сырье.
Муж продолжал объяснять детям свое: Абсолют, конечно, участвует в маминой работе, но не так прямо. И не вступает в торги: ты мне талоны, а я тебе... Интересно, дорогая, какое лицо было у Абсолюта – как у тети Вали в бакалее?
– Лицо, о, незабываемое! Все время он так сильно морщится, что никак не понять, смеется он или хмурится. Такая симфония морщин.
– И на русском языке разговаривает, а?
– Нет, на языке мыслеобразов.
Но муж уже не слышал, он про Джойса вещал, который дал такой толчок Мировой Литературе, что до сих пор она летит и летит. Точнее, дело было так: идет-кряхтит старенькая Мировая Литература, а Джойс подлетает – с таким огромным... воробушком, на котором написано “Улисс”, и мощно вдувает! Старушка Мировая Литература на глазах омолаживается, но для приличия иногда вскрикивает: ах, что такое, ах, кошмар!
– Что это с тобой, дорогой? А, ты первым отхлебнул из моего стакана с вдохновением! То-то тебя понесло, а ведь не верил.
И она допила напиток Абсолюта, закинула внутрь своей души одну витаминку, и заклубилось-засюжетилось. Называлось – “Нейтральная полоса”.
Это однажды рассказал ее Литературный Начальник. И ведь на самом деле он был фронтовик и герой. Но писать, что на самом деле было на войне, ему и в голову не приходило. Ведь каждая правдивая буква смертельна, думал он, и нужно как-то выруливать между смертью и деньгами на хорошую жизнь.
Однажды в разведке на нейтральной полосе столкнулись наши с фрицами. И... прошли на встречных курсах в пяти метрах и сделали вид, что ничего не заметили. Он, который из рассказа, оправдывал себя: был туман, на то она и нейтральная сторона, чтобы нейтрально пройти, от результатов разведки будет больше пользы, чем от уничтожения этой группы фашистов, может быть, это мои галлюцинации, ведь никто же из разведчиков не сказал, что такое видел!
Сначала она хотела проследить эту историю от имени глазного тика: “Имя: Тик. Фамилия: Глазной. Я родился 15 июля 1943 года...” Потом у него (Тика) еще родной брат появляется, тоже начинает рассказывать. Кончилось тем, что она все написала попросту.
А Литературный Начальник продолжал учить ее жить: надо писать кровью! Где у тебя герои? Все какая-то корявая жизнь, а могла бы написать про современную Золушку – из коммуналки она прыгает сразу в “Мерседес”!
Однажды он не просто учил ее жить, а так закричал, что она разорила писательскую организацию своими звонками с казенного пермского телефона в московские редакции, что весь затрясся, забренчал орденами и брызнул слюной, и попал ей прямо в накрашенные ресницы. Тушь, которая хвалилась на этикетке, какая она вся устойчивая, тут же растеклась, и слезы полились из глаз от разъедающей боли.
Когда напечатали ее “Нейтральную полосу”, она пришла в союз писателей ненакрашенная... мало ли что... опять меткая слюна...
– На европейском уровне! – размахивая еженедельником, хвалил ее Литературный Начальник. – Европа закачается!
Муж ее выслушал, когда она ему все это пересказала, вздохнул:
– Закач Европы.
г. Пермь
* * *
Журнальный зал | Вестник Европы, 2005 N15 | Нина Горланова
ШКОЛЫ БОДУЭНА
Представьте себе семью, где родители считают себя людьми интеллигентными, у них такие разговоры: мол, какая тоска, что прах Вышинского все еще в Кремлевской стене, нужно бы пойти с плакатами «Уберите эту гадость!», - так говорит мать семейства, лежа на диване после рабочего дня и листая тетрадь сына по сольфеджио, муж не сразу, но отвечает - не нужно волноваться, мы там лежать рядом не будем, это можно гарантировать; мы не будем, а дети или, может, внуки будут, и она показывает (честно признаться, это я и есть) тетрадь сына из музыкальной школы, где задано написать песню про войну и тут же сочиненная ребенком песня. «В окопе» называется, ноты идут, рядом правило: «Гармонический минор - такой, у кот. повыш. 7 ступень на полтона». Какой он умный у нас! Муж сопротивляется: во-первых, внуки и дети не будут в Кремлевской стене, потому что к тому времени уйдет этот обычай, во-вторых, не надо надеяться на что-то особенное, он вот не надеется, и когда не исполняются его надежды, не приходится расстраиваться.
- Папа, а татаро-монгольское иго здорово повлияло на нас? - поинтересовался в это время сын («Ну очень он умен для второго класса!» - подумала я).
- Конечно, подействовало. Смотри, какие у нас скулы, даже у Марины Влади такие же очаровательныекочки на щеках, а не будь ига, не светила бы ей, может, судьба актрисы.
- У нас в классе говорят, что все нецензурные слова от монголов.
- Еще чего! В любом языке есть такие слова, но ведь не все нации были завоеваны монголами. Многозначит история народа. У эскимосов слово «неумеха» - верх неприличия, не для женских ушей. И уж не для детских. Если такое о себе услышал, надо отомстить!
- А вот если услышал о себе слово такое... пиздёныш - надо отомстить? - сын по лицу матери прочел, что уже теперь не лежать ему в Кремлевской стене - с такими-то интересами к таким-то словам, но что де лать - ответ родителей был для него важнее сейчас, чем любое заслуженное местечко во всех пантеонах.
- От кого ты такое услышал? - у меня голос съехал от удивления.
- Да так, от одной старушки... с усталым лицом... мудреца, но пьяной. Ласковой еще, - вот так замысловато он вспомнил человека - он вообще любит сложно выражаться, про книгу может сказать так: «Перечитывал Булычева, жуя виноград, он хорошо идет под виноград, в сочетании с чем-нибудь вкусным, Стругацкие хороши сами по себе, а Булычев - под виноград...»