- Наверное, теперь не хватит денег на «половинку» виолончели? - спросил я.
Мама от волнения так трогательно выкатила глаза, что стала похожа на нашу милую жабу, которая исчезла.
- Ты плакал - просился в музыкалку, сам выбрал виолончель, а теперь хочешь бросить? А дальше что: жену полюбишь, а потом тоже захочешь бросить, да?
И мне купили новую виолончель - «половинку». Я ее положил возле батареи - говорят, в тепле дерево может рассохнуться. Но мама заметила это - положила ее на шкаф.
Тогда я собрал всю силу воли и в результате долго болел. Папа делал у шкафа отжимания, раскачал пол, и виолончель упала ему на голову. Раскололась. Точнее, треснула.
- Все твоя голова виновата! - кричала мама.
- Мэа кульпа, - по-латыни отвечал папа (значит - «моя вина»).
Так я бросил музыкальную школу. Но виолончель нам очень пригодилась. Мы катались на ней с горки. Где взяли такой хороший лак для лакировки виолончели? Он очень скользкий, и на виолончели нас уносит далеко - до самого Дворца культуры.
* * *
Журнальный зал | Новый Журнал, 2005 N241 | Нина Горланова, Вячеслав Букур
Вот и новое тысячелетие близится! Кажется: вот-вот новые герои нагрянут. Или герой... А вот уже и приближается: машет нам рукой. Но что же это? Старый друг Гера Морданов. Надо же – не узнали (синяк новый у него на лице, и еще – словно весь он сжался). Мы поинтересовались, откуда у него такие изменения в имидже.
– Вы же знаете, что я в Балатово живу! Это такой район нынче... Нападают!
Плечи Геры заслоняли горизонт – кто ж на него нападает? А если какой-то безумец и найдется, то как он пробьется к лицу Геры? Видя наше недоумение, Гера вмиг сменил версию:
– Да жена... позвала меня встречать Новый год к матери, в деревню! – Весело сияя пожелтевшим синяком, он щедро развернул картинку семейного космоса. (Ирина ему кричала: мол, как новое тысячелетие встретишь так его и проведешь. “Но все равно большую его часть мы пролежим в разных гробах!” – парировал Гера.)
Он занял у нас десятку – сразу расправил плечи, натянув их на более широкий мысленный костяк. А мы еще несколько минут обсуждали между собой семейную его драму. Мы поняли это так: Гера стоял посреди своей квартиры в виде мускулистого стога, а Игрень (Ира), нет, что-то не так... в суровые минуты она у него Игрень... в общем, жена кричала: “Вместе надо встречать миллениум!”, при этом как низкорослый турист мелко семенила вдоль подножия мужа. И вдруг приложилась к зубу! Тут мы пустились со всех ног бежать с этого места, где слишком много жалости накопилось.
А через неделю... О, через неделю Гера пришел со своим другом Ю. В., который был инобытием Морданова: не только без излишков плоти, но даже и без необходимых кусков ее. Если бы Гера не отодвигался вместе со стулом в дальний от нашего внимания угол, мы бы, может, и не заметили, что у Морданова нет двух зубов спереди.
– Я у вас в прошлом десятилетии занимал десятку – вот пришел отдать! (Он развернул полиэтиленовый пакет: там оказался букет в виде... собачей головы! Сам купил цветы и так составил – мол, предан вам и все такое прочее!), при этом у него длинная нитка выпала из свитера и вьется. Что это? “Травма свитера”. В самом деле: словно кровь малиновая потекла, текстильная венка такая.
И чтоб быстро отвлечь нас от этого, показал Гера на телеэкран, где говорили о борьбе Абрамовича за кресло губернатора в Чукотке:
– А предвыборный лозунг у него – “Абрамович, однако”?!
Что было особенно ценно у Геры с Ю. В. – они снисходительно относились к нашим причудам (отказу от водки) и поэтому пришли с добрым массандровым портвейном. Крым, овеществленный в виде золотистой жидкости, обнял нас, мягко покачивая. И мы почувствовали себя загоревшими, отдохнувшими, забегали в приготовлении каких-то закусок... И на кухне наткнулись на курящего Ю. В. Из его рта поднимались струи дыма, как из Этны, и бродили между волос, как туман в лесу.
– Это же сын бьет Геру, вы не поняли? Якобы за то, что матери жизни нет от алкоголика. А как это может быть? Студенты Геру так любят! Он войдет хоть в какую незнакомую компанию, слова не сказал еще, а его уже все любят... – тут на ницшеанском лице Ю. В., не приспособленном для чувств, проступила вдруг скорбная нежность к другу.
Грех-то, грех какой! Сын отца бьет!
– Тсссс... Букур, не баси! Гера услышит. Он и так страшно, страшно переживает.
Бог-то накажет сынка!
– Нина, молчи!
Это было молодость назад. На день рождения Геры мы пришли (уже не помним, по какой причине) раньше времени. Гера вышел навстречу с гантелями, голый по пояс. На эти мышцы было страшно смотреть! Зацепившись за мышечный выступ, висел его сын Вадик. Он хвастался:
– А у папы здесь солнышко из вен! А у вас нет.
Да, солнышко было, оно казалось перевитым синими корягами, а не лучами... такая сила прет. Гера разговаривал с нами в прихожей, как это бывает в Перми, и положил гантели. “Вадик укати”. И сын увидел, что он не зря выехал к знакомым на отце – будет участвовать в настоящем мужском деле. Громыхая, покатил гантели на место, в спальню. Оттуда он кричал деловито:
– Сегодня еще Козявколенд! Явка провалена. Личинки в гестапо...
– Пусть жук-олень пошлет шифровку Юстасу! – откликнулся Гера. – И приготовь карты, схемы, вылепи муравьеда – старого уже расстреливали раз десять, он износился весь... Вспомнилось, что года три назад Ира родила второго сына. Или четыре года назад? Кажется, в году девяносто седьмом. Потому что Гера просил о разводе. Она подстраховалась, что ли. Удержать хотела? Тогда случайно знакомая нам рассказала о Гере: как он приходит к ее подруге Нэле...
У Нэли били невероятные, “нефтяные” глаза размером со столовую ложку. “Нефтяные” до такой степени, что даже какая-то радужная пленка зарождалась в зрачках. Он заметил ее в группе здоровья, где подрабатывал психологом. Для появления в жизни жгучего булькающего цемента, скрепляющего вокруг себя умных мужиков, нужны были деньги. А Морданов – не просто кандидат наук, но и автор книги! Его всюду звали тогда. Сначала он заметил в Нэле эту испаряющуюся смуглость... именно так, такой была ее кожа. А потом нефтяной взгляд! Гера сделал так, что в работе с парами Нэле не досталось партнера. Он предложил себя. И она положила свою руку (узкий пролитый кофе!) на его крабовидную лопату. Он стал что-то объяснять про психическую энергию, а у нее вместо восьмеричного движения получился смуглый обвив... Потом к нему подошел один: “Ты знаешь, что у Нэли группа инвалидности? Хочешь воспользоваться несчастьем смуглянки?” Наверное, просто Гере позавидовал.
Гера подыскивал слова для Нэли:
– Вот сегодня напечатал “перестойка” вместо “перестройка”! А это говорит о многом! (он ведь не только издал книгу о психокоррекции для пермяков с их гиперинтимностью – из-за сбоя щитовидки, который, в свою очередь происходил из-за нехватки йода в воде... он еще и рассказы писал, фантастику. “Перестройка в Букашкинленде” – цикл такой).
Она пригласила его в гости. И встретила на пороге квартиры. В ее взгляде на этот раз было два взгляда. Но Гера не испугался. Квартира Нэли развернула перед ним убогий набор: гитара, Дали, икона и еще позеленелый Будда. Но сама она... она верила каждому его слову! А о себе вчистую все рассказала: брат ворочает перекупами, отделяет ей на жизнь, у нее группа инвалидности, потому что не понимают люди, что демоны достают всех.
Неля закосила глазами еще сильнее, притиснулась двумя симметричными упругостями. – Да когда же поговорить? – запаниковал Гера.
– Я сразу же, что ли, должен платить? И свирепой грустью смяло сердце.
Потом она рассказала подружке: ну, не лез бы, если сердечко прихватывает! Иди, мучай свою жену. Всю ночь вокруг него носилась с корвалолом, в конце пришлось-таки вызвать “скорую”... Утешала еще: не за этим я тебя сюда позвала. А как же не за этим?!
Жизнь обложила со всех сторон, понял Гера. Жена с каждым днем все меньше жена, сын эмигрировал из сказочной страны Букашкинленд и отрастил широкие кулаки. Остается... да, остаются друзья.
Но друзья однажды сказали так:
– В тебе все-таки сто двадцать килограммов! Мы надорвались уже – тебя домой привозить. А твоя Ира еще не принимала груз...
И вообще он заметил: они вдруг стали все какими-то деловыми. Бегут по институту, мимо все: “Извини, старик, меня ждет машина”. Какая такая машина? И выясняется, что Матвей – уже проректор. Да пошли вы! Я тоже могу не пить. Это просто не проблема. Все-таки я сам психолог. Ученик самого Мерлина. Любимый притом... После смерти профессора так долго страдал, а вдруг недавно шел по Компросу и подумал: а ведь нет ее, смерти, нету! Жив он во всех нас... И тут ветка сама вдруг хрустнула – значит, Мерлин оттуда дал знак, что я на верном пути, что он жив... Хотелось об этом с кем-то поговорить, с красавицей какой-нибудь? Но для этого ее нужно разморозить, а чтобы разморозить, нужно ведь ее... понятно. Да и к тому же как освежишься огненной каплей, сил остается только искать в радиусе протянутой руки... а в этом радиусе нет сейчас никого...
Что делать? С женой не поговоришь! Она сразу: не пей. Один раз было: день не пил, два не пил. На третий жена загадочно говорит: “Что-то мусор не выносится”. Мусор выносит, день-два-три, не пьет при том. Жена свое: “Ремонт что-то давно не делали”. Гера не пьет, мусор выносит, ремонт делает... И тут слышит: “Денег совершенно не хватает”. Тут уж он, конечно, напился...
А Ира думала: у Лизы Василий дачу сам построил, у Вали муж на трех работах и всегда трезвый... Что Гера мог на это возразить?
С тех пор, как сын начал его бить, Гера две ночи старался поздно прийти, чтоб на глаза не попадаться. А они (вся семья), как ненормальные, в два ночи не спят! Ждут его! Такая обида взяла, что сказал – получил по зубам! Не так... сын тогда отминусовал еще один зуб. Сын думал, что отец превратился из солнца в выродка тьмы (не словами это у него выражалось, а в виде сгустка черноты при мысли об отце).