– Ну и правильно, это лучше, чем ночами гоняться за мертвой Поздеевой. Видел я в одном фильме: по ночам рыбы-мутанты выползали из воды, залезали на березу и пели – как соловьи.
ЗОЛОТОЙ КЛЮЧИК
В воскресенье встретил Пилю, и он повел меня в одно место. Дошли мы до окраины городской и оказались в какой-то хреновине: темно, сыровато и грязь. Компания там только мужицкая, сразу видно: не притон никакой, что женщин там вообще не бывает. Понял сразу: сегодня не пито, хотя время к обеду. Сидят угрюмые, один – молодой – картошку чистит. Пиля мне шепнул, что это, мол, сын хозяина, Петька-склонник, в армии не дослужил, спрыгнул с ума немного, но так ничего, смирный, картошку вот чистить любит.
– Так ты заявил? – спросил Петька у отца, который вернулся откуда-то озабоченный.
– Шум будет. Сам явится.
– Думаешь, явится гад?!
– Куда ему деться-то.
Я спросил:
– Что случилось?
– Да вон!
Смотрю: ребенок сидит в углу, играет бутылками. Года три-четыре. Иногда недоверчиво поглядывает на нас с Пилей – потому как новые.
– Сухаревского знаете, в пятом цехе раньше работал? – спросил хозяин.
– Он же бросил пить! Завязал давно, женился.
– Вчера шел мимо, на минутку заскочил – просто посидели, и перед закрытием уже нашли два рубля, вот его отправили добывать. Не вернулся, паразит! И про пацана забыл.
Пиля закричал:
– Что?! С нашими деньгами! Да убить его мало! Ешкин-плошкин... – закончил он невинным ругательством и покосился на мальчугана.
Ребенок захныкал. Решили кормить.
– Чем детей-то кормят, Саша? У тебя мать в садике ведь!
Я подумал.
– Ну... молочное все. Котлеты можно в столовой взять – свежие, если и не свиные.
– Почему это не свиные?
– Потому что печень у ребенка не то, что у тебя! Ты вон политуры банку можешь выпить и ни... и ничего!
– Ничего, – гордо повторил Пиля, считая копейки. Всего набралось чуть более двух рублей.
– Конфеты ему купи! “Золотой ключик” или что! – крикнул нам вдогонку Петька-склонник.
– На бутылку не хва...
– Молчи! Пацан есть пацан!
Пошли в столовую. Пиля спрашивает у раздатчицы про котлеты: можно ли детям. Та ему не верит, что у него кто-то может быть.
– А Сонька-то, сестра! – убедительно стал доказывать свое Пиля. – Она ведь замужем, и мужик непьющий попался, вот приехала в гости с сыном. Его оставила, а сама... а сама... в деревню укатила, к матери!
Раздатчица сказала, что котлеты хорошие, можно брать.
Когда мы вернулись, все было по-старому, только один мужик – Вася Бас (Бас – это фамилия такая) домывает пол. Мальчик сидел на коленях у Петьки и смотрел на его ловкую работу:
– Дядь-Петь! А картошке больно, когда ее чистят?
– Ишь ты: молодой да ранний! – и Петька обнял мальчика, стараясь не запачкать его красную рубашку.
– Конфеты-то купили?
– Нет... Вот что: накормите его и сдайте! – сказал я. – Он вот сейчас грязными руками за котлеты – заболеет не дай бог еще!
– Нельзя! – отрезал хозяин. – Не поверят нам. Начнется знаешь что! Вы специально, мол, напоили, то да се. Нельзя!
– Ну, давайте, я отведу, скажу: на улице нашел. Ешкин-мошкин...
– Не-ет, придет же этот гад, должен прийти!
Я понял: есть тайная мысль с отца побольше содрать за все – мол, не пили, не ели, все на ребенка ушло.
– Слушайте, а если не он, если жена его придет да в волосы кому-нибудь вцепится!
Но жена не пришла. Пришел сам отец, пьяный, да еще принес много всего с собой, потому как вину чувствовал. Ребенок сразу повеселел. Сидели недолго. Мужики все корили Сухаревского: ладно вот, на порядочных оставил, конечно, не бросили, не заморили, а мало ли что бывает, вот говорят, на Блошихе тараканы ядовитые появились, одного ребенка искусали. Дуст, что ли, внутри у них, даже, мол, раздавишь, так не мокрые, а порошок выскакивает. Одно слово – ядовитые. До смерти могут. А мы вот пол вымыли. Могли бы сдать бутылки, нет, не пошли на это – оставили на игрушки...
Сухаревский разжалобился, дал еще пятерку. Пиля пошел.
– И не пели на ночь-то вчера! Вон гитара висела и висит, не пели.
Сухаревский прослезился, всех расцеловал, но сидеть дальше не стал, ушел, не дождавшись Пили.
Сразу же вослед понеслось:
– Отец называется, туда его растуда, подальше и за тридевять земель, и конец на холодец... Вот мы уж пьем, так хоть детей не заводим, потому что понимать нужно.
– Отец называется, откупился пятеркой, и все!..
– А заметили, как дети меня любят! – похвалялся Петька. – Он все “дядь-Петь” да “дядь-Петь”!
– Любят! – передразнил его Вася Бас. – Ты бы хоть раз в месяц пол тут мыл! А то я скреб-скреб, едва до досок не промыл!
Пиля вернулся и первым делом спросил:
– А где эта... красная рубашонка?
Оказалось: купил-таки “Золотой ключик”.
– Племяннику унесешь, – сказал я.
– Кому-кому? – обиделся он.
– Ну, сестра-то Сонька у тебя ведь, не у меня.
– Нет у меня никакой сестры, откуда ей быть – я в общаге живу, сам знаешь, ешкин-разматрешкин! – он огляделся, сообразил, что ребятенка уже нет, и употребил выражение покруче.
Пустили эти конфеты на закуску. Так себе закуска из них, но все равно. Вообще, хорошо в тот раз посидели, а когда уже все было пусто, и Петька спал, а его отец и Вася Бас еще соображали, шаря по своим карманам и считая мелочь, Пиля пытался вернуть меня к обсуждению происшествия:
– А кто мне сказал: печень-то у ребенка слабая, не то, что у тебя – из цемента...
На другой день Петька всех убеждал, что ребенок так полюбил его, что с родным отцом не хотел уходить.
Об этом говорили каждый день, все прибавляя и прибавляя срок пребывания ребенка: он стал жить не день, а неделю, потом – две, наконец остановились на месяце. И все не пили, не ели, только кормили да водились...
Потом другие истории затмили эту, но до конца уничтожить так и не смогли:
– Помнишь, как гуляли в Караганде, в командировке, и Вася упал в костер?
– А помнишь, Сухарь оставил ребенка, и все ходили вагоны разгружать, потому что кормить нужно, а печень-то у детей...
ЗООПАРК В ВИОЛОНЧЕЛИ
(Дети, сами расставьте восклицательные знаки, там, где нужно)
Хирудо
Эх, когда я был маленьким, мечтал о котенке или щенке. Но у тети Любы была чесотка от животных. И я стал просить у родителей хотя бы пиявку. Тогда пиявки продавались в аптеке. В огромной банке они красиво извивались и ныряли. Каждая по двадцать копеек. И если у больного было большое давление, то они его могли отсосать.
– Мама, пиявки погоду предсказывают. Если свернется клубком, выползет из воды и присосется к стенке – к морозу. А если у тебя давление подскочит – она отсосет.
Мама дала мне двадцать копеек. Я побежал в аптеку и купил пиявку. Выбрал такую яркую, длинную. Мы назвали ее Красавица. Она жила у нас на столе в трехлитровой банке. И предсказывала погоду, такая умница, ни разу не ошибалась. А как она развлекала нас своими превращениями! То сожмется, станет короткой и толстой. То разожмется в длинную, тонкую, извилистую, ну как девушка. Я кормил ее своей кровью. Потому что папину руку она брать не захотела. Кожа у него слишком толстая. А я помазал свои пальцы вареньем, и она присосалась. Мама была кормящей матерью, потому что родила очередную сестру для меня, а я был кормя... донором я был для пиявки...
Очень жалко, когда надо солью ее посыпать, чтобы отпала от пальца. Так она извивается, бедная. Ну, промываем сразу в воде нашу Красавицу, потом сажаем обратно в банку. Мы все в семье очень любили ее. Только наши гости любили не все. Некоторые кричали:
– Если вам жалко этой колбасы, так прямо и скажите, а не нужно разных намеков в виде поганых пиявок кровососных подставлять! Какие вы хитрые, специально купили, чтобы аппетит отбить у нас.
Папа им доказывал, что наша пиявка прекрасна, как все живое. А мы много раз рисовали нашу Красавицу, сколько про нее стихов сочинили. Весело было с нею. Но однажды мы уехали летом к бабушке. Я капнул варенье на марлечку, что банку закрывала. Думал: поест без нас. А она ела-ела марлю до тех пор, пока не прогрызла. И вылезла. Может быть, она соскучилась одна и пошла искать нас. Но обратно в воду залезть уже не смогла. Мы по приезде нашли как будто мертвую улитку вместо пиявки. Похоронили ее во дворе, цветы положили на могилку. “Прощай, хирудо!” – сказал папа. Хирудо – по-латыни пиявка.
Я хотел новую купить, да тут развал медицины усилился, и в аптеке перестали продавать пиявок. А я так надеялся, что мой палец, высосанный пиявкой, немного усохнет, и меня не будут посылать в музыкальную школу.
Новая жительница
И вот солнечным сентябрьским днем я возвращался из музыкалки очень печальным. Потому что получил двойку. Роза Михайловна сказала, что у меня получается не “Полет шмеля”, а “Полет мамонта”. Очень мне не хотелось идти домой. Я слышал, что в городе появилось много грабителей, и шел, размахивая дорогой виолончелью. Я думал, что ее захотят украсть, вырвать из рук. Вместо этого моя виолончель сбивала листья с кустов. Желтые. И вдруг упала гусеница. Огромная, красивая гусеница. Довольно-таки волосатая. Я обрадовался, взял ее с веточкой и побежал домой.
– Мама, можно у нас будет жить гусеница?
Мама в самом деле отвлеклась на новую жительницу и не спросила про мои оценки. Так я полюбил в этот миг милую гусеницу. Она была такая добродушная. Мы назвали ее тоже Красавицей. Сестры устроили ей домик на подоконнике, из веточек. Но ночью она упала на пол, где лежал скрученный бабушкин половичок, и как-то закуклилась внутри. Однажды она выползла из половичка и стала пускать мыльные пузыри. Потом оказалось, что это выдуваются ее крылья. Очень разноцветные. Она их подсушила, взмахнула и полетела к свету, на стекло. Мы поймали ее осторожно в целлофановый мешок и выпустили в форточку нашу Красавицу.