зы, чтобы передать за рубеж, все оказывается, что они попадают в руки стукачу, не слушай его, Володя, он просто меня ревнует к Боре, и тут звонок в дверь, входит Боря (я уже не могу называть его имя без мысленного квадрата вокруг головы), а с ним американец, который к тому же негр! Знакомьтесь, Гарри, а это Нина, Гарри при этом высок, красив и свеж, как ананас, а я – рыжая от шампуня, и вся семья моя – рыжая от шампуня, но в меня с детства вбивали, что белый ест ананас спелый, а черный – гнилью моченый, кстати, у нас сейчас продают свежемороженые ананасы, вкусом похожие на мороженую картошку, но для моей семьи и они не по карману, в общем, пока Гарри раздевается, в моей груди зреет тон разнузданного восхищения – так я подсознательно думала продемонстрировать, что отношусь к нему, как к равному, пока в замешательстве делая комплименты Боре и его загару: куда он ездил, где успел так прекрасно загореть, потом еще раз о том, как он божественно выглядит, чудесно, о, южный загар, куда же Боря ездил? Муж: “Если ты еще раз скажешь это, Боря снова уедет туда и больше не вернется – я буду частями его тебе оттуда присылать, сначала более загорелые части, а потом – менее”. Американец сел и от смеха рассыпался грудой, значит, он так свободно понимает русский язык, этот американский негр, к которому я решила относиться, как к равному, для чего улыбалась более широко, чем обычно, на запас, чтоб все сомнения отринулись, но вряд ли он будет относиться ко мне как к равной, ведь я не могу свободно выехать из своей страны, как он, не знаю свободно его языка, даже чаем не могу напоить, нет ни песка, ни заварки, но оказалось, что Боря все предусмотрел и принес, и они с моим мужем уже заваривают что-то на кухне, пока я развлекаю гостя, вдруг дикий грохот на кухне, “что случилось?” – удивляется Гарри – ничего-ничего, просто два философа на кухне собрались. В это время пришел Сережа, художник, и наша кошка Мирза сразу же стала нарасхват, и как объяснить Гарри, что у нас в доме кошка – индикатор, она никогда не садится на колени к стукачу, поэтому гости наперебой ведут борьбу за право подставлять колени кошке, как на заводах у нас борются за переходящее красное знамя, не знаю, как это все объяснить, но это неважно, главное, что я отношусь к нему, как к равному и немножко лучше, на запас, чтоб ничего не подумал. У нас вообще-то была четкая иерархия, когда я говорю с бюрократом любого ранга, я чувствую, знаю, верю, что я – выше его по культуре, поэтому нужно относиться снисходительно, в то время как любой бич, деклассант, пьяница – выше меня по смелости разрыва с общепринятым, значит, с ним нужно разговаривать уважительно. Примерно, такая схема:
бич
я
Бюрократ
Куда поместить Гарри, негра, писателя из Америки? Я не успеваю решить, как в этот миг наш сосед по кухне, в доску пьяный, залетает в нашу комнату. Он направляется в туалет, но его качнуло, и он решил сделать вид, что просто зашел поговорить. Сын мой сразу же спросил Гарри, знакомо ли тому понятие “коммунальная квартира”?
Гарри сейчас сидит здесь, рядом со мной и не даст соврать. Он тогда ответил сыну так: “Я жил в Гарлеме, у меня было одиннадцать братьев и сестер”. – “О, мама, слышишь, нам давали бы килограмм сыра и еще сто грамм”.
– Не понял, – сказал Гарри.
Дело в том, что в Перми многодетным семьям раз в месяц выдают на каждого ребенка по сто грамм сыра, а если бы у нас было не четверо, а одиннадцать детей, то нам выдавали бы целый килограмм и даже еще сто грамм!
– Не понял.
Я достала из сумки книжку многодетной матери и показала гостю. Он пролистал ее, недоуменно пожал плечами и очень осторожно положил на стол, на мгновение тень его матери с многодетной книжкой – средь изобилия продуктов в США – промелькнула в воздухе, в тонком плане, и тут я быстро начинаю задаривать Гарри значками, картинами дочери (жаль, что лучшие на выставке в Японии, но кисточки уже пущены в дело, готова такая вещь, как “Даешь сто процентов коллективизации”, там букет из колосков, плакат про сто процентов и череп как напоминание о голоде – результате коллективизации). Гарри посмотрел на предложенные картины, на выбор, и сам сразу же оценил эту, с черепом, “мементо мори”, сказала я, он кивнул, сразу же приколол значок Пушкина, спросил: Пушкин как бы отнесся к перестройке?
– Исходя из своих имперских взглядов, он вряд ли бы одобрил перестройку, – с тоской сказал муж.
– Но он наверняка одобрил бы гласность? – спросил Гарри.
– О, да, – поспешно киваю я, укоризненно глядя на мужа: – С чего ты затосковал?
– Тоска, которую ты видишь в моих глазах, это тоска самопознания, – сказал муж.
Как объяснить Гарри, что муж – фантаст, а в союзе публикуют фантастику в одном издательстве “Молодая гвардия”, где засел Щербаков и его щербакоиды.
– В США каждый штат имеет свой журнал по фантастике, – говорит Гарри.
– А нам хоть бы один на страну, – ною я.
– Еще скажи: один на галактику, – бросает муж.
“Ну и как выглядел негр-американец в вашем доме?” – будут спрашивать меня друзья. Он выглядел, как миссионер, несущий свет темным массам белых дикарей в нашей стране. И вдруг с улицы вбежала Агния, наша четырехлетняя дочь, в колготках задом наперед и в свитере наизнанку, сразу видно, что на улице она бегала раздетая, а перед приходом в дом так ДОГАДЛИВО оделась опять.
– А что ты хочешь! Она похожа на обоих дедов. Один дед – молдаванин в шестнадцать лет увидел танки на улицах своей деревни (сталинская оккупация), а другой дед вообще был сдан в детский дом, чтоб жизнь его сохранилась, чтоб не ехал он с раскулаченными родителями в Сибирь (сталинская коллективизация). С тех пор оба деда делают все невпопад, две жертвы сталинизма. Гарри, – обратился муж к гостю. – Мы так нашу Агнию и зовем: две жертвы сталинизма, в дедов она...
Я прямо восхитилась вылуплением мысли из самой себя – тело мысли, такое прекрасное, могло быть совсем не видно Гарри, но тут, к счастью, Боря разлил чай, и разговор переключился. Муж мой начал: Гарри, вот Боря – неомарксист, он и литературу любит, но не взаимно (намек на неудачные стихи Бори – понятен ли он Гарри?). Главное: они мечтают захватить власть в свои руки, семьдесят лет марскизм-ленинизм ставил эксперимент на выживание, им все мало...
– Воды в туалете нет, – на ходу сообщил мой сосед, проходя по коридору мимо нашей двери.
– Эксперимент по выживанию продолжается, – ответил муж.
Надо перевести разговор, думаю я, вот на полке томик Огдена Нэша, кто ваш любимый поэт, Гарри?
– Я Набокова, между прочим, люблю. Дело в том, что я учился в ФРГ, и хотя русский мой основной предмет, я люблю и немецкий...
– Берите икру минтая, – предлагает сын, – или вы ее не едите?
– Я все ем, но мое любимое блюдо – орвл... такие желтенькие, растут, едят с солью, не знаете? Словарь можно найти в доме? Я вам покажу в словаре...
Он произносил нечто вроде ОРВЛ, мы не понимали, словарь не нашелся, русско-американские отношения висели на волоске, и я решила относиться к нему еще на порядок более, как к равному. Гарри не знал, чего от него хотят, потому что равность моего отношения в тоне выглядела так, словно от него чего-то хотят, наконец он что-то понял и в свою очередь врубил ответную равность, и в воздухе бешено закружились сталкивающиеся потоки прав личности и этнического самосознания, на мгновение показался и исчез Авраам Линкольн, но почему-то загорелый очень-очень.
О Сэлинджере, может, спросить? А где наш Сэлинджер? Я помню, в книготорге всем победителям соцсоревнования раздавали по Сэлинджеру (чувствуете, дзен-буддистский момент – Сэлинджера за соцсоревнование!), и в том числе бухгалтерше, старой деве, любящей детективы, то есть она не старая дева, она каждое лето ездит в Грузию, то Грузия и забастовала, опять она едет, надо ее удовлетворять, может, ты, Гиви, займешься, а? Нет, я лучше под танк, погибну, как мужчина... в общем, у нее я выменяла Сэлинджера, а его не видно на полке. На нашей убогой книжной полке, ободранной, но ведь если идет продукт духовной деятельности, то вокруг дворец, и какая разница, какого вида полки стоят вокруг, в то время как никакие полки не украсят лачугу, в которой нет продукта духовной деятельности.
– Как же вы живете, если сто граммов сыра на ребенка в месяц?
– Друзья бесплатно деньги дают, вот Боря в том числе, помогают.
– Это результат вашего обаяния или человеческий фактор? – спросил Гарри.
“Человеческий фактор” – что имеется в виду? Мы никогда в своей жизни не пользуемся этой языковой единицей.
– Человеческий фактор, – спешит ответить мой муж, и слава Богу, а то недавно в одних гостях я похвасталась, что собачка ко мне кинулась, мол, вот как далеко я продвинулась по пути самоусовершенствования, что животные меня выделяют, а потом оказалось, что собачке просто захотелось моего пряничка.
– Я езжу по следам Кеннона, который сто лет назад был в вашей стране и написал книгу... Хочу тоже написать.
– Гарри, у нас есть друг, Рудик Веденеев, он хотел лепить Кеннона, очень увлечен, вам нужно с ним встретиться. Это удивительная судьба, он сидел – много – строгий режим – годы застоя – диссидент – распространял письма Раскольникова Сталину – суд...
– Но я через час в гостинице должен встретиться с одним человеком, я завтра могу с Рудиком... Как вы можете охарактеризовать Пермь? Что стало самым главным за последнее время?
Нитраты, все время отравляемся, феномен Перми изучают даже социологи, почему так тихо, ни митинга, ничего, а пещерный быт отнимает все силы, самый голодный город, был всегда закрыт для иностранцев, поэтому не заботились, нет шампуня, мыла, порошков, а наш Капитолий! Вы видели это здание в центре, похожее на цементный завод! Обкомовцы вот вокруг своего жилого дома на Швецова нарастили забор, боятся возмездия, которое к ним, им кажется, идет медленно, но неумолимо, как взрыв в Чернобыле, собираем подписи против строительства АЭС, угроза землетрясения из-за плохой дамбы, СПИД...