Стихи для утренника Вика тоже не в состоянии запомнить, но мама ее очень просила, и Софья Вячеславовна все же дала ей две строчки к Восьмому марта: “Лучше мамы моей никого не знаю, ведь она у меня самая родная”. Вика с восторгом прочитала:
Я мамы своей вообще не знаю,
Потому что она самая родная!
Но зато только окликнешь ее, Вика обернется-улыбнется: “Ась?” — и летит, руки раскинет — через секунду она уже в объятиях Софьи Вячеславовны. Так вот получается. Или полетит вдруг обниматься со всеми проверяющими! А проверки очень часто случаются!
Видимо, так ее мама обнимается со всеми своими гостями (водку принесли ведь они). И вот только тети-дяди входят в группу, Вика руки раскинула — уже летит к ним со своей свекольной улыбкой: зда-а-а-сте! И начинает обнимать их за ноги!
— Какие у вас дети гостеприимные, — говорят тут проверяющие, — нигде мы не встречали таких детей!
Мама Вики — тоже со свекольной улыбкой, но логопед дал задание вырезать слова с буквой “Л” из газет — не вырезали…
И вот эту Вику ударила детеныш Ксюха, а разве можно обижать такую! Софья Вячеславовна целый день спрашивала, почему она ударила Вику.
— У меня без папы все облупилось: сапоги облупились, ранец облупился и нос облупился, — ответила наконец детеныш Ксюха.
— Нос облупился от солнца — при папе он мог тоже облупиться.
— Нет, папа напоминал, чтоб я бейсболку надевала…
Это была первая жаркая неделя — на площадке пахло протухшей рыбой. Видимо, бомжи ели, зарыли остатки. Запах раздражал сильно, все воспитательницы на своих участках искали-обыскались, где зарыто, — не нашли ничего.
И вдруг Вадик приносит Софье Вячеславовне ветку цветущего боярышника: сорвал у ворот — вот он, этот запах! Так пахнет боярышник! Почему-то рыбой. Просто нынче в первый раз много цветов...
— А когда мы ездили в Питер, там на всех улицах города сильно-сильно пахло свежими огурцами, но оказалось — корюшкой! — сказала нянечка Лида, когда дети ей все рассказали в группе.
— Еще раз расскажите, — попросил Вадик.
— Надоел! — Детеныш Ксюха с размаху ударила его ногой по яйцам.
— Ты с ума сошла, — зашипела на нее нянечка, — у него же детей может не быть.
Даха тут оч-чень заинтересовалась словами няни: мол, как это, интересно, у Вадика вообще могли быть дети, он ведь не женщина!
Это была среда, в четверг был день рождения Селестины, ее папа-коммерсант всегда устраивает роскошный стол вечером — праздник для всей группы.
Мамы с завязанными глазами должны были угадать своих детей. И вот Софья Вячеславовна заметила: дети, имеющие пап, долго пересаживались, шутя, подсовывая “слепой” маме одного ребенка много раз, а безотцовщина… о, они совсем иначе себя вели — рвались к мамам, быстрее хотели попасть в родные руки!
И после всего подходит к Софье Вячеславовне папа Вадика. У них фамилия Сверко. Он неизменно сверкал серьгой в ухе, серьгой в губе, а сегодня вдруг — в белой рубашке с галстуком.
— Я на новой работе, там требуют, чтоб строго… Софья Вячеславовна, вы приедете в суд — сказать, что я всегда Вадика приводил и забирал?
— А что случилось?
— Жена от меня ушла к … (прозвучала фамилия известного миллионера) и хочет сына забрать.
— А может, с мамой Вадику будет лучше?
— Но я с ума сойду!
А в это время Софья Вячеславовна поссорилась с мужем, он несколько дней жил у своей матери, и ей как-то было не до суда — дел невпроворот. Да еще ее старший сын — четырехлетний — описался в группе, не спал… И она поняла, что он так переволновался из-за ссоры с родителями. Всего-то три дня и длилась эта ссора, а уже сын описался! Нельзя ссориться.
А у детеныша Ксюхи вообще развелись мама и папа — это еще страшнее. Значит, надо как-то ей помочь успокоиться, но как — вот в чем вопрос…
В раздевалке, как всегда, сидели два ребенка-тормоза и беседовали.
— Я потеряла носок, — говорила Вика.
— А ты в шкафу смотрела? — спрашивал Вадик.
— Я и под шкафом смотрела.
Детеныш Ксюха подлетела к ним и начала их буквально встряхивать: мол, надоели вы, растяпы, из-за вас всегда на прогулку долго не выходим.
Софья Вячеславовна подошла к ней и в наэлектризованном воздухе громко сказала:
— Слушай, ты одна, что ли, тут несчастная такая?
— А?
— Ты не одна такая! Чего уж так нервничать — у всех ведь проблемы! У Кати папа ушел, у Вадика, наоборот, мама ушла от папы и забрала сына в другую семью вообще…
Дальше вдруг такое началось! Произошло то, чего не ожидала сама Софья Вячеславовна: дети на прогулке просто бросились рассказывать Ксюхе о своих проблемах:
— У нас папа маме зуб выбил позавчера! Они дрались-дрались, а потом зуб на полу я полчаса искала…
— А у меня папа маму ударил, и ее паралицевало!
— Как это?
— А так: половину лица… паралицевало.
— Парализовало?
— Да.
Дети все окружили детеныша Ксюху и сыпали, и сыпали все свои горести:
— Мама моя выгнала папу, нашла дядю Леву! Папа часто блюет, а дядя Лева редко блюет!
— А мой папа гадал в Новый год по книжке, ему выпало знаете что — “внимание противоположного пола”. И я сказал: “Папа, противоположное полу — это потолок. Ты должен внимание ремонту потолка уделить!” А он меня схватил за уши! А что я такого сказал?
И только одна Оля Нежненечко имела план — как наладить в семье снова хорошую жизнь. Она хотела… нарисовать родителям свадьбу, чтоб не ссорились.
— Нежненечко ты моя! — обняла Олю Софья Вячеславовна.
Вдруг детеныш Ксюха сказала: она тоже нарисует родителям свадьбу!
С тех пор детеныш Ксюха опять повеселела, носилась по группе с Натахой, хорошо ела и отлично отвечала на занятиях. Когда нужно было назвать признаки осени, а все тридцать четыре ребенка уже назвали, Ксюха нашлась:
— Батареи отопления включают! — и покраснела от похвалы.
Это называется “разделенность опыта”. Софья Вячеславовна слышала, что есть на Западе целые уроки такие: о смерти, о страхе… всё дети друг другу рассказывают.
На следующий день детеныш Ксюха принесла в группу горшочек:
— Это детеныш фиалки!
* * *
Журнальный зал | Урал, 2006 N7 | Нина ГОРЛАНОВА, Вячеслав БУКУР
Сначала разговорились, а после познакомились.
Студенты, прожорливые, как гусеницы, как бурсаки, наводнили кухню. Со всего общежития они тянулись сюда, неся в себе мерцание невыносимого молодого голода. И старались быстро сочинить какую-то пищу. Казалось, что все так здорово подходит друг другу: объявление на стене о курсах художественного свиста и растянувшийся под ним налим с усами, как у запорожца, блестящий. БЕДНЫЙ ТУРГЕША, ГОНЧАРОВ ЗАДАВИЛ ЕГО ПОДОЗРЕНИЯМИ В ПЛАГИАТЕ!.. Эти слова вырвались из общего гула — кухня была еще и клубом, где беспрерывно перебирались четки слов.
— Ну и целуйся со своим Бахтиным!
Через четверть века Василий Помпи снова оказался на этой кухне — по делам журнала. И за этот миг он успел услышать: “Ну и целуйся со своим Батаем!”
А сейчас, в начале 1975 года, Василий Помпи сидел на подоконнике: он наблюдал за банкой сгущенки и курил. А еще он привязывался сердцевиной к молодоженам Вязиным. И это для них он каждый свой верлибр читал, значительно подъёкивая интонацией, как лошадь — селезенкой:
— “Вий” — это Мона Лиза
Русской литературы
С ее таинственностью...
— Нет, “Вий” — это наш Кафка, абсурдизм наказания в этом мире, — басил Вязин.
Вася перевел взгляд опять на сгущенку посреди кипящего океана в кастрюле, и его наполнило ощущение собственной большой НОРМАЛЬНОСТИ! Он не идиот, Вася Помпи, не уникальный выродок, как ему внушали и в школе, и в семье, и во дворе. Поступив на первый курс, он окунулся в целое общежитие таких же — ведь все они выросли, не сгинули, а каждый из них мог пропасть, надломиться. Благодарность переполнила его и выступила через глаза. Он отвернулся к окну.
— Едкий табак какой: глаза дерет, — пробормотал он. — На биофак бы я ни за что не пошел. Природа — это фильм ужасов... Личинку стрекозы видали? Как череп, у нее все есть, даже весла: гребет и гребет, как на лодке, и хавает, хавает...
Мощный хлопок, затмивший все шумы! И тут же кипящий конус взметнулся к потолку и усеял его маленькими коричневыми сталактитами. Это взорвалась банка сгущенки.
Оказывается, Марта курила в противоположном углу кухни и сразу оказалась возле Василия. Он ее, впрочем, уже заметил, но руки не доходили это осознать (только принимал покрасивее позы на подоконнике). Волосы Марты были словно из первородного металла: они так слепили Васю, что золотые пятна поплыли перед глазами. ТО, что он подумал про золотые фильтры, произошло в каком-то нулевом пузыре времени — между взрывом и суматохой, поднявшейся вокруг. Но чудом никого не обожгло, лишь брюки молодожена Вязина стали, как бутерброд с маслом.
— Наша сгущенка — самая гуманная сгущенка в мире, — выдала Марта.
Юмор эпохи застоя таким и был — незатейливым. По внутренней, бешено бегущей строке промерцало: “...смыслоокая... уральски окает...” В общем, Помпи понял, что самая, самая встреча в его жизни произошла.
— И паничка поднялась не очень большая, — успокаивал он всех.
Марта замерла: два тысячелетия, которые стояли над средиземноморским лицом Василия Помпи, равномерно обсушили его черты, но настой италийской красоты еще плескался во всех впадинах лица. А тяжелые монгольские веки ему, видимо, достались от маминых предков. Вася подпрыгнул и, взлягнув воздух, сделал несколько гримас, отвергающих случившееся.
— Что это было, а? — многозначительно сощурилась Марта. — Почему оно взорвалось?
— А просто мир показал, что он непредсказуем, — сказал аспирант-молодожен Вязин.
Подстегнутые такой фразой, все еще глубже въелись в разговоры, чтобы отогнать злые случаи плотными телами слова.
— Сказали: вдоль берега моря бегай — сердце вылечишь...
— Ходят слухи, что в Свердловске свободно мыло продается!