“Саша, возвращаю письмо о вашей жене, зачем оно мне. Передайте его ей”.
А он ей тогда написал, оказывается, вот что:
“Роза, из-за тебя мы поссорились. Может, ты и не понимаешь, но семейная ссора — это гражданская война не только между двумя людьми, но и внутри одной души. Ира говорит, что обида — это один сорняк внутри, а корней-то, корней напускает: и в сердце, и в мысли, и в ноги. Я ее вчера нашел ушедшую из дома — еще немного, и она совсем была бы под снегом. Просто не знаю, что ей подарить на день рождения, чтобы она забыла твое письмо”.
Он прочитал аккуратно все до конца. Хорошо, что эта Розик, эта ссора — все случилось, ведь потом столько шуток было по этому поводу. “Иди, твой Розик ждет, прижимая Брюсова к груди”, — если он где-то задерживался. А он глуповато вытаращивался: “От вашей ревности, мадам, я шкоро лишусь вшех жубов”.
Саше показалось, что в окно виден дождь. Почему-то он вспомнил, что дождь индейцы называли “слезы богов”… Это последний дождь в этом году, подумал он.
Руки холодеют. Можно вызвать “скорую”, но лучше уйти сегодня вечером вдогонку за женой, поэтому он поспешил все приготовить: выложил на стол документы, деньги. Как мало сделал, а ног не чувствую, значит, я уже на выходе. Взял молитвослов, начал читать покаянный канон, но буквы задвоились на “иже делы и мысльми осквернився”.
Изнеможенный, он прилег.
Вздохнувши, один Светоносный над ним сказал другому Светоносному (голос такой звучный):
— Здесь наша служба вокруг них заканчивается.
На поминках депутат Коробко сказал так:
— Вот поздравлял я Ирину Николаевну с Новым годом. А она — меня. И сказала: “Желаю, чтоб не было хуже, чтобы статус-кво…” А я сразу: “А если невзначай новый год будет лучше, мы его примем, так и быть, — хотя бы в третьем чтении?” А Саша, простите, Александр Палыч, кивнул: примем!
Зазвонил телефон. Марина прогарцевала к аппарату большими красивыми ногами, потому что соболезнований хочется без конца. Но это был Филипп, сын Регины.
— Маринка, я сейчас в израильской армии. Звоню тебе с поста по мобильнику. Говори быстро, а то сейчас мефакед придет…
— Кто придет?
— Да командир! Слушай, я тут заглянул на сайт Перми. У вас новый маршрут пустили троллейбуса, тринадцатый, расскажи подробно, где он ходит.
— Филя, мы поминаем маму-папу, они умерли в один день.
— Марина, дорогая, отбой, я сейчас маме сообщу…
* Рассказ написан в соавторстве с Вячеславом Букуром.
* * *
Журнальный зал | Знамя, 2004 N5 | Нина Горланова
От автора
Лет десять тому назад Маша Арбатова спросила меня: “Вижу, что ты больше всего любишь Пермь — уже завещала свой скелет краеведческому музею?”.
А теперь я думаю, что больше всего люблю — свободу!
На выборах в Думу я голосовала за СПС, но случилось то, что случилось. После подведения итогов я потеряла сон.
Неужели Россия опять скатится к тоталитаризму?
Да, знаю: вектор развития мира — демократический и рано или поздно моя родина встанет в ряд свободных стран, но… сейчас-то что делать?
Пока каждое утро начинаю с молитвы: “Господи, помилуй нашу бедную Россию — помоги ей стать цивилизованной и демократической страной!!! Прошу Тебя горячо-горячо!!! Горячее некуда!!!”.
Розыгрыш
“Георгий, то есть дорогой Гоша!
Я — как подсолнух — голову всегда поворачиваю в твою сторону, а ты этого даже не замечаешь! Вот сейчас пишу тебе на лекции — ты сидишь на два ряда впереди. Иногда бросаешь свой коронный взгляд за окно…
Больше всего меня трогает, когда ты так учтиво беседуешь с девчонками из своей группы — даже с некрасивой Аней!
А сейчас рядом с тобой сидит Н.Н. в платье с хищным рисунком. И с ним рифмуется ее лицо — лицо быстрого реагирования. У меня от этого левый бок в груди ноет, как будто дверью прищемило.
Прозвенит звонок, и дальше — у тебя занятия в своей группе, а у меня — в своей…
Да, мне нелегко первой написать. Что-то теснит грудь — но не сердце, а легкие. Я дышу торопливо, вдруг замираю, почерк от этого ухудшился. Но все равно это жизнь, это лучше, чем сидеть сложа руки и ручку.
Время — это или воспоминание, или ожидание. Я решила бросить вызов ожиданию. Как говорит моя бабушка: смородина, если спелая, льнет ягодка к ягодке, тогда пора ее собирать. Пришел, видимо, момент прильнуть мне к родному человеку — созрела я к пятому курсу для этого.
Я начала с подсолнуха, потому что трудно мне — после Донецка — переносить эти холода. И вот я пишу, чтобы не замерзнуть, чтобы дожить до лета. Хочется тепла и разноцветья событий и разговоров уже сейчас, в белом декабре.
Внутренний мир — это мир внутри себя, а мне нужно, чтоб была жизнь снаружи, а не только учиться и учиться. Хочется делиться печалями. Ты ночевал когда-нибудь на вокзале? Когда я езжу домой на каникулы, то часто в Москве приходится ждать пересадки, я читаю или дремлю, но сердце неспокойно: столько вокруг заброшенных одиноких людей, и всех так жаль!
У тебя над правым ухом (вижу сейчас) прядь волос поднялась и похожа на первую букву моего имени — Э — Эва. Так что ты к нам приходи, приходи, только виду не подавай, что получил письмо, а то я буду смущаться и краснеть. Наша комната в общежитии номер 124. Эвелина Малинченко.
Постскриптум: “Одинаковое счастье — быть победителем или побежденным в битвах любви” — писал Гельвеций”.
Дочитав до упоминания Н.Н. (в платье с хищным рисунком), Георгий стал искать дату, но не нашел. Что за привычка — не ставить число под письмом! Кто эта таинственная Н.Н.? Когда она сидела рядом с ним?
Дойдя до конца письма, Георгий подумал: эх, Гельвеций, Гельвеций, сразу видно, что Эвелина не переживала безответной любви! А он уже пережил — в старших классах… и даже вспоминать не хотел.
Да кто же эта таинственная Н.Н.? В общем-то он замечал, что девушки порой на него смотрели, и дело даже не в том, что Гоша высокий и интеллигентный, а в том, что на него падает отсвет его гениального брата Станислава, который только недавно закончил университет и сейчас учится в аспирантуре. Стас — всеобщий любимец, но не скрывает, что писать сатирические стишки для самодеятельности ему помогает младший брат…
Но все-таки Гоша старался не особенно много думать об однокурсницах. В груди у меня бьется каменное сердце, внушал он себе, не хочу я вновь терять голову — она мне сейчас нужна для учебы — скоро сессия…
Он пошел курить на площадку. Там он обнаружил, что взял два коробка спичек. И понял, что уже теряет голову! По этим двум коробкам… Взял один, задумался о письме Эвы, забыл, что взял, — снова коробок прихватил. Бессмысленная золотая радость поселилась внутри.
Ему уже стало казаться, что была и раньше между ним и Эвой некая силовая магнетическая ось, просто никто из них двоих не хотел нанизать на эту ось поступки, а теперь Эва решилась сделать первый шаг.
Известно, что влюбленность — лучшее лекарство от лени. Он, покурив, схватил молоток и стал достраивать книжную полку, которую давно начал, но потом бросил. Брат посмотрел на него с укором: не мешай! Он спешно писал последнюю главу диссертации по Толстому. Стас так любил Льва Николаича, что носил на груди его овальный портрет (как сам Толстой носил на груди портрет любимого Руссо).
Гоша подумал: не попросить ли у брата портрет — на вечер… Надену, Эва будет поражена. Но ведь это же смешно! Надо быть самим собой.
Брат так много говорил о Толстом, что Гоша мог представить, как Лев Николаевич входит в комнату, начинает раскладывать пасьянс: женить Нехлюдова на Катюше или нет…
Сцепив пальцы рук и положив их так на голову, Стас смотрел в окно странным прищуренным взглядом. Не зря же Эва написала про “коронный взгляд за окно” — видимо, у нас это семейное.
Гоша стал думать, хорошо ли с его стороны показать письмо другу Толе, но вспомнил, что между ними произошла на днях нелепая ссора.
Завтра воскресенье — пойду к ней в гости в общежитие! И кто же, в конце концов, эта Н.Н.? В платье с хищным рисунком! Гоша перебрал всех в своей группе, но такого платья не мог припомнить. Впрочем, он и не был очень-то внимателен…
Эва, Эвелина из группы “б”! А он и не знал, что она такая: “Я, как подсолнух, голову всегда в твою сторону…”. Только южанка может такие образы… солнечные образы находить.
Полночи он думал о пряди над правым ухом, о которой она писала. Может, сзади для нее это была правая прядь, а я для меня — левая? На всякий случай в воскресенье за ушами долго причесывал волосы: то за одним, то за другим… Даже опрокинул сухой букет, что стоял на полочке у зеркала.
Потом он долго перед зеркалом в ванной (чтоб мама не увидела) репетировал маску простого любопытства. А ведь еще позавчера, когда по радио передавали Шуберта (“Ночь и сны”), душа разрывалась от волнения, неясных, но счастливых предчувствий… И они сбылись — получил такое письмо! Так зачем же репетировать маску простого любопытства? Это пошлость какая-то! Да, пошлость, но ведь ситуацию я не могу спрогнозировать, поэтому попробую срежиссировать.
Однако доро’гой он долго искал хорошую коробку конфет и забыл начисто про эту защитную маску…
Постучал в комнату 124, но в ответ — никто не вышел. Гоша нажал на дверь — она была заперта на ключ. Он спустился на вахту — ключа не было, значит, в комнате что — просто спят?
Гоша покурил на улице, затем снова поднялся и еще раз сильно постучал. Послышался поворот ключа, и выглянула Эва — в странном синем рабочем халате, заляпанном чем-то коричневым. Он привык, что у нее египетские глаза (тогда все девушки так красились), а тут увидел впервые ее без косметики. У Эвы оказался умный собачий взгляд и легкая украинская усмешка.
— Все наши в кино, — сказала Эва. — А я фотографии печатала. Это ты стучал пять минут назад?
Он догадался, что она учится на ФОПе — факультете общественных профессий (по фотоделу).
— Можно войти, Эва? — спросил Гоша, чувствуя, что голос сел и сдавленно сипит — весьма некрасиво.