— Вы с ума сошли — топать через нашу квартиру! Один раз пройдите, а потом обходитесь как хотите.
Бригадирская злоба, видимо, была расписана по служебному сценарию:
— Тогда вас будут шесть, десять машин гонять по двору.
Серафима выступила с ответным злобным словом:
— На такой высоте работаете сегодня и ничего не боитесь! Бога вы не боитесь — он с вашей люлькой знаете что может... сделать?
После разговора “ремонтники” продолжали болтаться в люльке, чем-то громко шаркая в стену, а в это же время приходили из домоуправления с пожарной инспекцией, потом заявились газовики, к вечеру пришли трезвые сантехники. Чтоб сантехники, к вечеру, трезвые? Страшный прокол! Сколько же они “жучков” навтыкали, говорил Валуйский.
Вязин, Помпи и Р-в приехали к восьми вечера и предложили:
— Может, нам здесь остаться на ночь?
— Да у меня “Карбозоль” припасен: сразу в глаза, и все. — И Валуйский слабым колесом выгнул грудь, а взглядом, как грозным гвоздем... ну, тут все сразу замолчали.
Тогда Вязин и Помпи начали сладострастно бить в стены и кричать: ничего, господа стукачи, если оглохнете, то вам дадут пенсию!
Потом они замечтали, каждый о своем. Вася: вот бы найти хоть один жучок и загнать. А на эти деньги можно издать книгу молодого какого-нибудь пермяка. А Вязин: вот бы исследовать процент больных вуайеризмом в КГБ... в детстве, наверное, эти мерзкие подглядывали за родителями в постели.
На партконференцию вместо УстрИцы поехал глава “Саланга” Т-ник. Потом на клубе “Диалог” он рассказывал своим безликим, но громким голосом (будто он все, кроме силы, оставил в Афгане):
— Ельцин слезно попросил реабилитировать его еще при жизни. Тут само собой что-то случилось. Без всякого сигнала люди пошли к Борису Николаевичу. Много! Я тоже вне себя выскочил и побежал с балкона по лестнице... Но сразу бодрые ребята в штатском профессионально выкрутили руки и бросили в комнату без окон. Там таких дверей много — по бокам лестницы. Представляете: меня — представителя миллионной Перми — затолкать в комнату без окон, практически — карцер! Но и других в это же время заталкивали. Всех рассосали по одиночкам.
— Так вот вы лично-то... зачем к Ельцину пошли?
— Ну как... защитить, тепло свое передать.
— А когда вас выпустили из комнаты без окон?
— А в перерыв... молча. Бешенство кипело, не помню: сидел я там или ходил, вроде ходил... и сразу побежал Бориса Николаевича искать: пусть не думают, что афганца можно запугать! Руку ему пожал.
Вот какое пересечение сил было, выходящих из груди — из множества грудных клеток, из сердец высоковольтные токи к Ельцину тянулись: на, включай, где твои провода?! А он, сами знаете...
Мы потом хотели подойти к Т-нику, узнать все в мелких деталях: была ли у него только мысль сопротивляться, когда заталкивали в комнату без окон, или он в самом деле начал дергаться в крепких руках. Но вокруг него на два метра стоял все время словно фрагмент афганского боя, который он выломал и унес с собой из-под Кашгара. Казалось — приблизишься и услышишь взрывы, дикие крики, стоячая волна ужаса исправно продолжала им выделяться. При внешнем спокойствии и сухой уверенной силе. Мы не смогли через это прогрестись — через невидимое дрожание и воздуха, и неба, в общем — через эту портативную часть Афганистана, которую он носил с собой...
Лестница в Домжуре роскошная, в имперском мраморном стиле, пока спускались (после “Диалога”), тоже наговорились. Десять человек в ряд шли, с удобством заглядывая в лицо друг другу. Вязин дал камертонный настрой: читали ли поэму Кальпиди “Правила поведения во сне”?
— Это голый Бродский, — сказал Помпи.
— А я вот о своем сне расскажу, — прервала его Серафима. — Странный сон. Я — шар такой, текуче-твердый, плавающий в океане. В бескрайнем. Изнутри на полюсе рождается вещество в виде лица и стекает вниз. Много лиц. Живых. Они все рождаются, выпукло спускаются, касаются поверхности океана и начинают плыть, как пена... К чему бы этот сон, странно?
— А все просто, — сказал немного невнятно Помпи, вдруг разволновавшись. — Все эти лица — мы... жаль только, что начали расплываться в океане жизни.
* * *
Вязин смотрел на зуб Маринки Кондеевой. Лет двадцать тому назад на верхнем резце была уже маленькая притягательная червоточинка. Казалось, что скоро чернота захватит весь зуб и он рассыплется. Но прошло вот сколько лет, а он по-прежнему притягивает взоры.
— Нулевая ты наша, — ласково сказал Вязин, наливая гостье чай.
Кондеева была пострижена очень коротко и очень модно.
— Я порвала с Борей, — это был Боря, который был после Кости, а Костя — после Ивана.
— А дети где?
— У бабушки... А мне негде ночевать. У тебя Софья с дочерьми у матери? Ну так пусти меня на диван.
— Извини, но у меня не гостиница. — Вязин понял, что она хочет принять дозу его, Вязина, как наркотик.
Это был девяносто четвертый год, все помешались на МММ.
— У меня денег нет на такси, все в МММ вложено, — весело пожаловалась Маринка. — А то бы я к Марте уехала. Ты знаешь, что она сейчас — почти глава пермского отделения МММ?
— А я тут при чем? Я не увлекаюсь этими игрушками.
— Влад, что с тобой жена сделала: где твоя романтика?
— У каждого своя романтика. У меня жена. У тебя — Мавроди. Скорее всего, МММ лопнет. Это пирамида, деньги из воздуха не могут поступать бесконечно...
— Легко вам рассуждать, не участвуя в строительстве капитализма! — Маринка легонько стукнула чашкой по блюдцу. — А я не халявщик, я партнер. Для детей... все будет.
Влад никогда не видел ее такою: горящие глаза, стучит чайной чашкой... Да, Помпи не зря твердит: деньги имеют темную энергию.
Маринка же знала одно: вот эти жалкие слова про пирамиды — они неудачниками придуманы еще тысячи лет назад. Слипшиеся толпы неудачников окружили эту вот соль земли: мавродиевцев! Это все она уже думала, сидя в такси — Вязин все-таки напрягся и дал ей денег.
А Влад долго ходил по квартире неуспокоенный. Есть же такие! Кондеева с сочной кожей и медленно расходящимися коленями (когда она сидела) мелькала то на стене, складываясь из трещин, то в полировке шкафа.
Зачем они стараются как можно больше знакомых вовлечь в мавродство? И с презрением смотрят на тех, кто отказывается. Мифологема мировой горы встала перед Владом, окутанная облаками надежд, и бьют молнии, в которых сгорают тысячи жизней враз. А на вершине — боги, в подножии — по преданию — злые духи. Вязин не сомневался, что пирамида МММ рухнет на днях. А ведь Мавродиевая Маринка с ее воздушной раскосостью и хорошо вылепленной грудью чуть не втянула его в этот курган. Ради успокоения он вдруг начал красить оконные рамы... “Хорошо, что меня тошнит от краски”. Он уже знал эту эмаль: однажды промучился сутки после ремонта. И теперь думал с облегчением: сутки-то мне обеспечены отдохновения от всяких мыслей.
На следующий день заглянул Помпи. Вязин лежал отравленый. Голос плавающий, щеки ослабли, слова застревают. Вася сбегал за молоком, чай заварил, отпоил.
— Вчера красил рамы, отравился, была Кондеева...
— Ну, Влад, ты бы так сразу и сказал! А то краска-краска...Что такое химия рядом с Кондеевой! Милая эмаль, — берет банку, целует, — досталось тебе зря! Да ты амброзия по сравнению с некоторыми... Маринка на диван к тебе просилась, да?
— Кроме того, она еще призывала меня вложить деньги в МММ и идти в первых рядах строителей капитализма.
Вася бросился бурно закрывать все окна: поедем отсюда! Надо продышаться. Только к Марте заедем — сыну деньги передать.
Вязин поднялся. Он все еще выглядел, как массивная колонна, но уже покосившаяся слегка от времени. А Помпи почти не изменился в своей хворостинности, только волосы стали пегого оттенка, на грани с серебром. Они остались волнистыми, но это было уже море, уходящее туда, в сумеречную сторону. Он надел свое пальто об одной пуговице, но это было уже кремовое пальто с такими вкусными крупными строчками. К нему имелась аспидного цвета шляпа. Все было на один размер больше, чем нужно, что придавало Васе какую-то особую ловкость внутри одежды. Вязин никогда так не выглядел, как Помпи: на его раздутых мышцах вся одежда мучительно трещала и собиралась в горестные массивы.
Медленно, но неукротимо, с помощью Вязина, они прошли сквозь сбитую, как масло, толпу у офиса МММ. Раньше в этот кинотеатр люди ходили, чтобы зачумить себя волшебными картинками, а теперь... очередной миф рушится: МММ закачался! Сам же кинотеатр стоял бодро: еще одно сказание — не последнее, я их готов принять сколько угодно!
— Вчера ведь только сказано было Кондеевой: скоро лопнет пирамида эта!
— Ну, если ты в момент оргазма это говорил, то неудачно выбрал время, — зубоскалил Вася.
Деньги не взять, а передать кому-то там? Это страшно удивило охрану, их пропустили. Та часть кинотеатра, которую арендовали под сказку о всеобщем богатстве, была отремонтирована в стиле “евро”. Марта взяла у Васи деньги из конверта, а конверт бросила в урну, которая была похожа на оргтехнику: со скошенными углами, умными полосками черного цвета на сером.
— Урна с компьютерным управлением у вас? — спросил Вязин.
— Да нет, просто рукой открываем, — ответил начальник Марты, у которого один глаз был с желтизной, а другой блистал небесным здоровьем и проницательностью — он был искусственный.
Наши друзья не удивились, что тут же объявилась Кондеева с потной шерсткой на голове: она хотела немедленно получить свои суммы от Марты.
— Слушайте вы, там дураки ничо не понимают, — с болью сказала Марта, тряся перед собой своими красивыми пальцами. — Но я-то здесь, мне-то верьте! Это все сделано для того, чтобы свои могли по дешевке скупить! Я бы на твоем месте, Маринка, прикупила еще на миллион, а ты бросилась на меня!
Снова втроем они миновали охранника в пятнистой форме: мысленно он давно убежал, каждый в толпе был жиже его, но вместе, навалившись своими некачественными телами, они могли превратить его в слякоть.