Люди кишели вокруг, как эмульсия из мелких капель надежды и разочарования. И каждый сливается с другом, соседом и мыслит себя как что-то мощное, величиной во все тела сразу. Все за него! Я, мы — большое тело, которому все дозволено. Там было и несколько оргазмов, впрочем, непроизвольных, случившихся, когда появился человек с портретом Мавроди и горячо говорил, что виновато государство, которое преградило, как всегда... Крики боли и сладости участились, и Вязин с дрожью почувствовал, как челюсти толпы начали сжиматься вокруг него, Васи и Маринки, но тут Кондеева быстро-быстро стала прикупать пучки “мавродок” у сомкнувшегося вокруг них тела, бормоча: “Послезавтра они втрое вырастут”. В конце она уже запела, камлая: “Близнецам — по дубленке, а старшему — компьютер”.
Примчалось ошарашенное послезавтра. Из телевизора выпадали грубые и каменистые новости. По сравнению со сказанием о счастье они были несъедобными. Мавроди скрылся. Марта не звонит. Еще этой ночью Маринке грезилось: будущее обнимает и проникает в нее, ласково шепча, и обещает, обещает.
Она все же пыталась проломиться к Марте в офис по телефону. Занято. Вечно занято. Навечно? Понятно: у каждого там своя родня, нужно ее спасти от разорения. “Я поеду!” Автобус полз так медленно, будто ехал в обратную сторону. Марты в офисе не было. Зачем же тогда Маринка дала охраннику пятьдесят тысяч?! На эти деньги можно было бы до САМОЙ ЦЕНТРАЛЬНОЙ КОНТОРЫ В МОСКВЕ доехать.
Прошло трое сплошных суток без разделения на дни и ночи. У Кондеевой пропала чувствительность левой ноги и левый глаз стало резко, с болью, дергать. Но это лишь усилило манкость ее красоты в сочетании с чернотой на резце, потому что намекало на другие, сокровенные судороги. Дальше произошло совсем неправдоподобное: из слипшихся человеческих тел возле МММ вышел красавец и широким жестом посеял в воздух веер “мавродок”. Он показал, что умеет достойно проигрывать. Облапошили так уж облапошили. Пойдем жить дальше. Не пропадем. И видно было, что он в самом деле не пропадет. Маринка обгоняла его, ничего такого не думая (клянусь! клянусь!), пробегая по своим делам, но получилось так, что левый глаз дернулся, спасибо ему, и мужчина сказал:
— Не плачьте! Пойдемте, давайте обсудим, что с нами сделали...
Он оказался разведенным преподавателем политеха — похож на артиста Ширвиндта. Маринка была разбита, нога приволакивалась, как будто кусок чужого мяса пристегнут вместо нее, но... в будущем-то захочется красавцев, и если сейчас не пошевелиться через силу, то он уплывет в свои бескрайние жизненные воды. Она еще раз весело мигнула больным слезящимся глазом и пошла с ним в бар...
Через три недели позвонила вдруг Марта:
— Приезжай с билетами! Мавроди разрешил своим сотрудникам вернуть... Только быстрее!
Маринка словно вылетела прямо через стенку кухни в логово МММ. Марта сказала:
— Нечего было ночей не спать! Через день мне звонить... Кстати, проценты я беру себе. За услугу.
— Пол-лимона? — вскликнула Кондеева и спохватилась: — Ладно... Миша как раз просил меня добавить: машину будет нам покупать (и подумала: прощай, Марта!).
* * *
Родители говорили: отдыхай на даче с нами, а Марте вдруг странно захотелось домой. Оставив сына на даче, поехала в субботу вечером — на автобусе. Причем что-то цепляло ее за джинсы внизу, у туфли, но некогда — надо в этой давке забраться в автобус! Она стояла в гуще статных мужиков, но думала: что же там, в брючине, внизу? Живое? Переливающийся мешочек, не мышь ведь? На осязание все кажется бОльшим или ОНО на самом деле такое огромное? Марта пыталась стряхнуть ЕГО, изогнуться, сложиться, чтобы достать этот ужас, но мужики вокруг чувствовали, как хорошо им от ее движений — они еще упорнее спинами вжимались в Марту, громко жалуясь на тесноту. Автобус на остановках подбирал еще энное количество дачников, и Марта поняла: надо терпеть до города! Но ЭТО пробиралось по ноге — все выше и выше! Похоже... на мужской половой член, но этого не может быть... Конечно, она знает про размножение осьминогов, например, когда у него нога с органом отрывается и плывет в океане в поисках... а когда же осьминог получает удовольствие? Когда нога отрывается? “Я отрываюсь! Отрываюсь!” Не сошла ли я с ума, думала Марта.
Когда она вышла на конечной остановке и сильно затрясла правой ногой, из брючины выпала... огромная гусеница, вся в глазках! Пушистая, можно залюбоваться, и Марта бы залюбовалась, не заползи она в джинсы! А так — превратила ее в лепешку, и все. Только что была упругая и какая-то скрипящая гусеница, вся в переливчатых глазках, и вот уже лепешка. Марта зашла в кафе и выпила два коктейля, чтобы успокоиться.
Подъезд в доме Марты был недавно покрашен в ярко-желтый цвет — от него во рту появлялся вкус пирожного из бисквита. Это все благодаря МММ она смогла переехать в новую двухкомнатную квартиру! И вдруг сегодня вместо кондитерского вкуса — во рту резкая кислота, ощущение судорог за ушами, как от щавеля. Зияющий вход в квартиру, как в могилу, она заметила еще с нижней площадки... не может быть... Может, еще как... Марта не знала, как перешагнуть через границу, ведущую внутрь.
Вынесли все: ковры, мебель, аппаратуру. Одни стены.
Значит, так: гусеница дала знак поспешить. Ну, поспешила бы я, и что? А то: лежала бы сейчас, как сломанная мебель! Как раз подошла бы в “удобный” момент. Чтоб грохнули... Нет-нет, гусеница была послана, чтоб спасти меня, отвлечь, в кафе отправить, задержать. Вдруг Марта почувствовала гадость в животе, как во время промывания печени оливковым маслом. Воры своими клейкими погаными пальцами дотрагивались до стен!
Пыль какая-то не золотистая, а золотушная напротив окна стоит после их шарканий. Марта наконец позвонила в милицию. Ей бодро рявкнули: “Выезжаем!” Ну, это значит, что еще несколько часов она будет здесь сидеть одна. Кому бы позвонить? Кондеевой. Но ведь у нее сейчас уже нет Кондеевой! Она Марте взглядом тогда сказала: “Прощай!” Но так нечестно. “Я взяла у Маринки только проценты, а воры взяли все”. И железную дверь вместе с упроченным косяком выдавили. Недавно телевидение просветило пермяков, как это делается. Марта видела, как на экране пухловатый капитан ловко собирал устройство для выдавливания дверей и беспрерывно говорил: “Распорку они приносят просто в сумке, раскладывают ее на две части, смотрите вот... одна упирается в дверь, а другая — в противоположную стену. Оригинальная, видите, гидравлическая система: масло по принципу домкрата подается...” Марта даже запомнила, что его работа сопровождалась эротическим чмоканьем нагнетаемого масла.
“Осталась одна как перст”. И друзья какие-то гады, не придут на помощь, не дождешься! Что за судьба такая! Ох, встретила бы я судьбу свою — все бы у нее выдрала, но... если есть судьба, то уж я не виновата. Не я, не я. Позвоню Василию! Повеселела сразу. Он хоть и не муж давно, но сразу пообещал приехать. Однако уже и милиция прибыла и убыла, а Помпи все не шел. Он в это время занимал деньги на установку двери. Банки были уже закрыты... Купил бутылку водки, банку огурцов и салями.
— Выпей, затуши реактор!.. Мужика, извини, не захватил — спешил. А гусеница тебя спасла знаешь за что? Помнишь: ты хотела организовать фонд имени меня, Помпи! Чтоб знакомые каждый месяц по три рубля давали мне, а я б сидел и писал... Ну да никто не захотел давать по три рубля...
* * *
С вечера дочери требовали позолоченные серьги, как у Леонтьева — в пуп! Софья хотела обличить их в моральном упадке, но Вязин вовремя перевел разговор на магию кольца, которое в то же время воздействует на точки здоровья на пальцах, а живот — это ведь не европейская традиция! Понятно! Но отроковицы бились, не сдаваясь, Софья тут прибегла к образу раскаленной адской сковородки, на которой со временем все кольцепупые будут вертеться... в общем, заснули поздно, очень поздно.
Страшные световые копья вдруг разодрали безлюдную улицу, по которой идет Вязин. Но если направить эти острия в другой мозговой участок, то сразу ясно: это сердитые бесконечные звонки в дверь.
Так, начало седьмого! Кипя на злодея, лишившего его крупиц отдыха, Влад, шатаясь, дошел до дверей...
Дустик и Денис, белея головами, ввалились в прихожую. Забинтованы были не только головы, но и отдельные конечности.
— Врач мне меряет давление и удивляется: как у кабана, а кровь хлещет, — хвастливо стал развивать Денис.
Дустик только тихо постанывала: “Я... мы... за все беспокойство вам заплатим, у нас после смерти мамы осталось. Мы тут из “травмы” к вам притащились”.
Влад сразу их на кухню затолкал и начал бросать в жадные рты чай, колбасу, все подряд.
— Нас хорошо перевязали, нам бы отлежаться часа два, вот здесь прямо — на полу кухни...
Влад внимательно посмотрел на Дустика: раньше бы она хозяев сбросила с кровати, а не молила. На человека, что ли, похожа? Но с каждой секундой предсмертная скороговорка у нее все более переливается в медовое струение слов, мед, правда, еще жидковатый, но перевязочный тюрбан уже кокетливо сдвинут над избитым лицом. В это время Денис, похожий на Васю Помпи, выращенного в пробирке, начал объяснять:
— Дуньке захотелось посреди ночи пива, ну и грохнули нас сзади — у самого ларька, как только деньгами стали крутить... Мы лежали в крови!
— Потом сползлись и обнялись, как Ромео и Джульетта, — счастливо объяснила Дустик. — Так нас и забрали в “скорую”.
Глумливый телевизор внутри Влада показал эту картину: особенно понравились ему двуспальные носилки и шитые золотом замасленные санитарные камзолы. Он бросил на пол надувной матрас, белье и хотел оставить их на кухне и самому немножко прикорнуть, хотя бы еще двадцать минут. Но у Дениса пошла кровь из носа. Кривясь истощенным младенческим лицом (ему было девятнадцать), он сморкался под краном и клялся:
— Я урою этих уродов!
— Наркотик мой! — куртуазно позвала его с пола Дустик. — Иди сюда, — и она нежно поводила в воздухе забинтованной рукой.