– А Оля Боева?
– Обзывала. Она говорит, что раз я Галдобин, то всегда должен галдеть.
– Света никого не обзывает.
– Света – вруша! Она говорит, что если ее фамилия Журавлева, то ее прапрабабушка была журавлем. И что на Черном море она видела такую акулу: от улицы Газеты “Правда” – и до Камы. А такой акулы не может быть все-таки, может только от Газеты “Правда” до Комсомольской площади.
Наталья Васильевна вспомнила, как в прошлом году сказала Савичу, что стала заведующей детсадом. Но ведь тогда в самом деле она целый месяц выполняла обязанности заведующей и справлялась. “Скажу ему, что теперь я опять воспитательница”, – решила она.
– До чего ты привередливый мужчина, Саша! Что же ты скажешь о Нине?
– Как я могу дружить с Ниной, если она все время болеет заболеваниями!
– Какими?
– ОРЗ.
Наталья Васильевна начала мрачнеть. Ведь она в последние годы слишком часто стала хворать, и все ОРЗ да ОРЗ. “Закаляться нужно бы”, – неуверенно решила она про себя. И спросила у Саши:
– Ну, а Марина чем тебе не подходит?
– Марина? А к ней неудобно ходить, вот! – обрадованно заявил мальчик. – Мама не отпустит меня через три улицы переходить.
– Может, с Наташей будешь дружить?
– Не знаю…
Пока он раздумывал насчет Наташи, дошли до бассейна. С минуту пришлось подождать выхода предыдущей смены, и дети облепили Наталью Васильевну, оттеснив Сашу. Одни что-то говорили, другие – спрашивали, третьи просто взбирались на нее и повисали, как обезьяны на пальме. А громче всех звучал рассказ Лены Михайловой о их кошке Клепе, у которой родилось двадцать шесть котят, которые потом слились в одного котенка до трех метров. Не успел этот трехметровый котенок никуда улететь, как позвали в раздевалку.
Только-только разделись и вошли в ванну, как Лена уже начала:
– И вот дедушка повел меня в лес, и мы увидели, что на лужайке медведи водят хоровод, а в середине жених и невеста. Невеста-медведица в платье из листьев и в фате, украшенной белыми ромашками…
– И тут жених и невеста слились в одного медведя?.. – продолжал было Саша Галдобин.
– Отойди! – отрезала Лена.
Саша совсем не хотел обидеть ее, поэтому предложил Лене очки для плавания. Но она уже взяла Димины очки. Тогда он жвачку ей хотел отдать, но Лена сказала, что Виталик уже подарил ей целых пять пластиков. Наталья Васильевна знала, что Лена была капризна с мальчиками в меру: невозможного не требовала ни от кого. В группе она просила читать ей, потому что сама еще не умела. А здесь, в бассейне, просила, чтобы не толкались. И стайка мальчиков охотно слушалась ее.
Из бассейна шли быстро: спешили на обед. Наталья Васильевна уже не перечисляла Саше оставшихся девочек, а спросила так:
– Сам-то ты кого бы выбрал из девочек?
– Лену Михайлову, – непреклонно ответил он.
– То есть как Лену? Почему Михайлову?
– Потому что… Потому что я ее люблю.
– Любишь, толстую?
– Она средняя. И уж не Кащей Бессмертный мне нужен, конечно.
– Но она тоже врет!
– Наталья Васильевна, она – фантазирует, все выдумывает. А когда она врет, я знаю.
– И болеет часто!
– Так она ж не виновата!
– Да чем же она лучше других?
– Поделки хорошо делает – раз. И знаете: все-все в мире выполняют ее желания! Да! В прошлом году она пожелала, чтобы войны не было, и не было же!
* * *
Журнальный зал | Знамя, 2007 N10 | Нина Горланова
От автора| Мне в этом году исполняется шестьдесят лет. Написано три романа, двенадцать повестей, десять пьес, много-много рассказов. Каждая строка принесла столько радости! В то же время читатели мне нынче пишут редко — в этом году написали лишь две читательницы и один читатель. Я имею в виду — новых. Со многими, написавшими прежде, я давно подружилась, и наша переписка уже скорее переписка родственников, чем читателя и автора. Я понимаю, что литература сейчас сместилась на периферию, но не жалею, что вся жизнь была в ней. Если помогла скоротать кому-то вечерок, на минуту улучшила настроение — вот и пригодилась. И довольна. А в Перми недавно поставили две оперы: одну по “Бедной Лизе” Карамзина, а другую — по “Чертогону” Лескова. Так что нужна литература! Хотя бы для музыки…
— На Васильевский остров она едет умирать — вместо Бродского?! Ну и ну…
— Продала квартиру и купила комнату!! Са-авсем филологи с ума посходили…
Так говорили наши знакомые про Георгину.
Нужно ли говорить, что она — тоже наша знакомая. Даже больше — я жила с нею в одной комнате общежития. Когда ее распределили в село на юг Пермской области (мы это называли: южная ссылка), она писала жалобные письма, и я поехала навестить.
— Ты мой Пущин! — закричала Георгина, вытаскивая меня из автобуса. — Мой Пущин!
Там она, правда, вышла замуж за учителя немецкого языка, так что ссылка оказалась полезной.
После Слон, муж Георгины (с детства имел такое прозвище, потому что громко топал), ей в Перми начал изменять. Сначала мы даже не знали, что именно любовница устроила ему поездку в Чехословакию — руководителем группы. Он привез роскошную по советским временам чешскую вазу и поучал меня:
— Надо все трудом своим зарабатывать!
Ну, все выяснилось, когда ушел он к этой любовнице-чиновнице. Она могла многое тогда устроить! И фамилия-то у нее была говорящая: Богатая!
На днях, кстати, я Слона встретила в редакции газеты “Звезда” — оказывается, давно он с клюкой бродит по редакциям газет и просит опубликовать рассказики (писал всегда, но говорил, что для себя).
А она так переживала тогда, Георгина! Помню, как после их развода мы повели Георгину в оперетту. В автобусе на обратном пути она уже почти весело отчитывалась о своем впечатлении:
— Сначала я думала о Слоне, что он — подлец. Значит, на сцене дело плохо. Но после переодевания героев забыла о подлеце.
— Да, тогда артисты разыгрались, — я обняла Георгину.
Когда сын Георгины удачно женился, а сама она вышла на пенсию, вдруг растерялась, оглянулась… А что у нее в жизни-то есть? В жизни остался только Бродский.
Она и раньше мне говорила: все внутри молодеет только от Бродского.
А уж как раздражили ее мои мудрствования: “Почему у Бродского сложный характер? Потому что недостатки — продолжение достоинств! А достоинств много…”
— Нина, какие недостатки! Иосиф был ангел!!
— Так она на Васильевском прямо купила? — спрашивали у нас.
— Что вы! Ведь сказано: “на Васильевский остров яприду умирать”.
Это на первый взгляд — история потрясающая. Но на самом деле скольких жен в России мужья ревнуют к Бродскому — не мне вам рассказывать!
И меня вот на днях Слава тоже ревновал к Иосифу! Я смотрела по ТВ две серии о нем, а Слава ходил вокруг и нервничал:
— Нина, твоя мама хотела уехать к Петруше, который “прокати нас на тракторе”, а ты — к Бродскому!
— Слава, Бродский умер, ты хотя бы об этом подумал!
— Петруше тоже было девяносто лет, когда твоя мама собралась к нему… — и начал декламировать:
Сердце жмет от восторга, что ли,
Все равно нам с тобой по пути!
Прокати нас, Бродский, на гондоле,
До площади Дожей прокати!
И в тот же вечер я получила электронное письмо от Т.М.:
“Я смотрела про Бродского с диким влюбленным выражением лица, и муж приревновал. Спросил:
— Как это такой великий поэт может обладать таким противным козлиным блеянием!
А я ему ответила, что это все остальные козлы, кто пытается читать Бродского, потому что он прекрасен, и точен, и вообще!..”
Но вернемся к нашей Георгине.
Помню: на прощальной вечеринке она сказала:
— А я ведь, Нина, увожу в Питер твоего ангела с мужицким лицом!
Сама уже — с отчаянно-гордым лицом. Морщины под глазами — зигзагом, редкостное явление — обычно полукружья, а тут зигзаги — следы пылкого характера, резких движений. При этом она совершенно не боролась с полнотой, никогда!
— Бабушка мыла меня в ванне и приговаривала: “С гуся вода, с Георгины — худоба”. Разве после этого я могла вырасти худенькой?
Кстати, однажды она уже в Питер ездила. Рассказывала так:
— Привезла оттуда массу впечатлений, селенит и бронхит.
Но в то же время это не было простодушие ромашки! Нет, нет.
От страсти ее глаза делались чуть ли не косыми, переглядывались друг с другом: где бы чувств нежных урвать. И при этом она говорит:
— Не уведу твоего мужа, Нина, не уведу твоего красавца — возраст не тот.
А один ее глаз другому говорит: может, еще ничего, еще получится?
Ее небольшие глаза работали за пять пар больших.
А молодая писательница С., полная некрофилка (панночка русской литературы), сказала на той вечеринке:
— Говорят: питерские бомжи даме первой вино наливают! — и в ответ на мой удивленный взгляд добавила: — Бродский, с его ломким профилем Серебряного века, наверное, в гробу переворачивается от всего этого!
Задним числом выяснилось, что эта панночка С. год назад выбила грант на защиту пермских писателей. Мы живем, ничего не знаем. А она нас неустанно защищает. Приоделась за этот год!
Ну, дальше что было? А — вот! — Георгина перед отъездом позвонила мне:
— Нина, держись, ты всем своим нужна, ты — матрица!
— Похожие слова мне говорил один геолог. Он потом ушел в бокситы, и жена его ушла в бокситы.
— Все, ушла в бокситы, — вздохнула Георгина и повесила трубку.
— Ну что — все? Тень Бродского ее усыновила? — спросил меня муж.
Я кивнула.
Впрочем, чего скрывать! Я немного была рада, что Георгина уехала. Потому что тревожило меня ее неизбежное припадание к груди моего мужа. Даже когда Георгина бывала у нас еще со Слоном своим, выпив водочки, в конце концов она произносила одно и то же, страстно припав к моему мужу и целуя его:
— Нина, полюбила я твоего красавца Славу! Но не беспокойся, уже не отобью — возраст не тот.
Головка уже тряслась, но она удачно маскировала это под задумчивое кивание.