Господи, когда проблем со здоровьем так много, уж лучше я спину полечу.
— Гриша плюс Ульяна уезжают в Париж? — спросила Валентина через пару дней.
— Ну да, мама. Мы ждали, когда ты выздоровеешь.
— Почему Париж?
— Я сменил тему диссертации. Теперь у меня будет постимпрессионизм. В общем, у меня там намечаются параллели с эллинизмом, который тоже ведь реакция на классику…
Ну, подумала Валентина Михайловна, “мы отдохнем, мы отдохнем!”
Так нет!
Вот послушайте.
Приезжает тут из Калитвы “сынку”. В командировку.
— Слушай, — говорит ему Валентина, — хочу к вам поехать, похватать ультрафиолета. Гриша на полгода отправился по своим луврам, я по всем соскучилась.
— Мама, — устало вздохнул “сынку”. — Эх, мама! Проводница приговаривала: все едут — кто за счастьем, кто за несчастьем…
Валентине показалось, что она уже где-то встречала эту фразу. Сын продолжал:
— Куда ты поедешь. Там у нас такое творится — прямо возрождение бандеровского движения!
— Прокоп Пропьич? — всплеснула руками мать. — Эх, сват, сват, что ты затеял опять?!
— Собрался к Ющенке ехать. Я, говорит, с советами воевал? Воевал! В схронах гнил? Не без этого. В незалежность неньки Украйны вклад внес? Теперь ноги ломит, не могу спать. Поеду к Ющенке — пущай медаль дают.
— Да, у свата мозговое-возрастное… Сколько ему сейчас?
— Девяносто пятый пошел.
— “Шел я учора из вечора, краще тэбэ полюбыв…”
“Cы2нку” беспокойно нырял вокруг матери запавшим лицом:
— Что? Да какие мозговые! Много красных повалил! Покойница теща как с ним выпьет биберу, синяков огребет, так и бежит к нам. Шепотом жаловалась: пришли москали, а Прокоп еще неделю по чердакам прятался…
— Неужели ночами отстреливал соседей? Ну да — он считал их врагами, раз они за коммунистов...
Валентина быстро домыслила конец той истории. Прокоп достал новые документы — и бросок в Ростов…
У нее вдруг под коленками дрожь пошла:
— А сват в полном объеме вспомнил свою молодость? У них было что-то вроде лозунга: бей жидов, москалей и комиссаров!
Лицо “сынку” еще больше запало:
— Внуков-то любит. А они квартероны — я ж наполовину еврей.
Валентина задумалась: как же теперь быть? Наверное, соседи уже пишут на дверях лозунги!
— Мы каждое утро начинаем с того, что поим его самогонкой, — продолжал “сынку”. — Но он ведь рано или поздно вырвется и начнет хвастаться борьбой с советскими оккупантами.
Тут с такой невыносимой яркостью по Валентине ударило будущее! Сбегут из Калитвы, опять поселятся здесь, она увязнет по шею во внуках! Эх, если бы у Прокопа была родня на Украине. Так их не сыскать — они вымерли в голодомор после революции.
Из одного тупика в другой! Валентина заплакала. Один только что от фашистов немецких пострадал — через столько лет посетив Освенцим! Она его чудом из скелетов подняла, в Париж отправила. А тут у другого — тесть за фашистов воевал!
Вдруг что-то рассвело в голове, и тупик как-то стал превращаться в выход:
— Cы2нку! А если вам в Израиль? Я ведь храню свидетельство о рождении твоей бабушки Софьи Абрамовны.
— Так Прокопа мы не оставим одного. И представь: в кибуце он всем объяснит, что за фашистов был…
— Справку оформить от психиатра.
— Мама, мы не знаем, как врача вызвать. Он с такими ясными подробностями все вспоминает, что никакой сумасшедший не придумает. Спусковой крючок такой след оставляет на пальце, что он боялся месяц на работу устраиваться!
Вдруг в голове еще раз воссияло. Она весело посмотрела в стремительно прокисающее лицо “сынку”:
— Нужно сказать: Ющенко ведь должен дать медаль не Прокопу, а как его?
— Миколе Нечуйвитеру.
— Да. И Ющенко не может дать медаль, пока Прокоп не докажет, что он на самом деле Микола! Поэтому он должен сначала написать мемуары о своей той жизни.
“Cы2нку” уехал с этим планом мемуаров, а Валентина отправилась на первую исповедь в своей жизни.
— Есть у меня старший сын — “сынку”… есть у меня младший сын Гриша…
Батюшка, смуглый грузин отец Марк, сначала кипяще сигналил глазами: прекращай это! Потом жгуче впивался кофейным взглядом, поневоле вовлекаясь и спрашивая:
— А Прокоп Прокопыч согласился писать мемуары? Надо же… А Гриша что?
У отца Марка было лицо ястреба, который решил стать вегетарианцем. Ну, такой поймет, решила Валентина. И воинственно приступила, чтобы вырвать успокоение:
— Ну ладно, старший — “сынку” — полуеврей… он плачет да ухаживает за бандеровцем-фашистом!
— Так ведь как старика бросить! — вздохнул батюшка.
— А вот младший сын Гриша — тоже полуеврей — бросил тему холокоста! Это разве хорошо?! Святое было дело-то!!!
— Если ему не по силам, то и правильно, что сменил тему, — спокойно сказал отец Марк.
— Да, да, он чуть не умер, Гриша. Значит, правильно, что сменил тему?
Отец Марк повел носом доброго коршуна:
— Кто-то найдется посильнее и продолжит тему, — и слегка уколол ее взглядом: посмотри — у меня тут полный храм народу…
Но речь этой сестры в Боге с фиолетовой волнистой прической лилась не прерываясь:
— Есть еще у меня любимый человек. Я с ним поссорилась, потому что ему нужна любовь втроем.
— Молодец, что поссорилась! — воскликнул отец Марк. — Мало ли что ему нужно!
— Мало я помогаю своим внукам! — огненно загоревала Валентина.
— Так у них родители есть! — чуть не развеселился отец Марк.
Валентина летела дальше:
— Еще нагрешила я. Осудила свою подругу. Но как тут было удержаться? Учит она меня беспрерывно жить.
— А тут стоп! — поднял батюшка могучий нос. — Нужно осуждать, спору нет, но не человека, а поступок.
Потом его так захватил и понес поток ее жизни, что он только изредка перебивал, оплескивая кофейным взгдядом:
— А невестка что? А второй внук что? А мой Гидеон учится в православной гимназии. Так он знаете что сказал?..
Отец-настоятель два раза выглядывал из бокового притвора и качал головой, а прихожане, устав слегка, разбрелись и смирно расселись, ожидая своей очереди на понимание.
Трофимка
Солнце круглое. Ветер теплый. Трофимке недавно исполнилось пять лет!
С сегодняшнего дня он в отпуске. Ну, вместе с мамой. И тут же старший брат Вася. Уже в школу пойдет. Вася мечтает, что вырастет — раздаст все деньги бедным и за это получит первую премию и медаль. А мама ему говорит:
— Ты нам скажи, где будешь деньги раздавать, мы с папой придем.
Разговор был вчера.
А сейчас (солнце круглое, ветер теплый) мама достает из кармана розовую расческу:
— Это девочка. А вы достаньте свои синие гребешки… Эти синие — пацаны — отобрали у девочки тетрис. Она — вся в слезах. Что вы будете делать?
Брат Вася стал синих учить:
— Слушайте, вы лучше заработайте много денег и купите всем детям тетрисы. И тогда получите премию и медаль.
А Трофимка вскипел, бросил синий гребешок на асфальт, стал его топтать и кричать:
— Вот тебе, вот тебе, не обижай девочек!
Мама тут сказала:
— Солнце такое сильное. Пойдемте всем купим очки.
В магазине “Мэй, Ли, Ди, Сянь” быстрый китаец (почти такой же быстрый, как Трофимка) выбрал каждому темные очки: для мамы — важные, для Васи — задумчивые, для Трофимки — шустрые.
Они шли по тротуару. Трофимка увидел дождевого червя, взял в ладонь:
— Мама, смотри, он со мной играет — щекочет.
Но маме некогда вникать: она говорит по мобильнику. Трофимка огляделся: кому бы показать веселого червяка. Вася занят своим делом: достал из кармана светящегося зубра и искал среди летнего дня темноту, чтобы полюбоваться. Нашел темноту в кулаке и смотрел одним глазом на зубрика. Это надолго!
И тут Трофимка увидел знакомого пса. Пес тоже заметил его и оживился: вдруг кинут что-нибудь на клык.
Кто не мечтал в детстве о собаке? И Трофимка туда же. Он отпустил червяка на землю, а сам примерил на собаку свои темные очки: хорошо сидят! Но у пса оказалось другое мнение: побежал, мотает головой — хочет эту ерунду сбросить.
Мама продолжает говорить по мобильнику:
— …Чайный сервиз весь вдребезги. Мы проанализировали: это он хочет оставаться маленьким! Мы сказали: ты уже большой — хватит все ронять-разбивать…
Трофимка понял, что самое время догнать свои очки.
Он побежал за псом. И чем дальше бежал, тем сильнее его сердце тянуло вперед. Но пес исчез, а дома вдруг повернулись спиной и стали словно говорить: мы не твои, нет, мы сами по себе, живи, где хочешь.
Трофимка вспомнил, что возле их крыльца стояли две плакучие ивы и один безногий “Москвич”. Такая примета: где ивы с “Москвичом”, там и дом с родителями. Он стал ходить по всем местам, а они оказались такие неожиданные: ни мамы, ни брата, ни даже драндулета. Холодное вдруг что-то заползло в живот.
Что-то надо делать. Тут адрес в голове забился: скажи, скажи меня ментам, и они тебя приведут… куда надо приведут.
Ментов нигде нет, когда они нужны. А о прохожих мама говорила, что встречаются бандиты и украдут.
Все вдруг сразу обрушилось: солнце спряталось, ветер зазубренный, мама глупая, теряет детей. Надо теперь строить дом. Он огляделся: сломанный стул прилег отдохнуть среди одуванов, ящик от письменного стола с двумя мокрыми бумажками — высовывается из лужи квадратной скулой.
Начал сочинять стены из всего этого. Могу черепаху завести — одуванчики прямо в доме растут, она будет их есть. И вдруг сам остро захотел есть. Храбрость от голода сразу закончилась: пока сделает газовую плиту, пока где-то возьмет еды — тут и дождик пойдет. И заболеешь, и попадешь в больницу навсегда.
Тогда он заговорил на своем, Трофимкином, языке:
— Нужна БОЛАТОРИЯ… я построю машину времени и прилечу в тогда, когда мама говорит по телефону, а со мной играет червяк — щекочет!
И он вспомнил, как показывали по телеку булькающие колбы и бородатых ученых. Мама тогда спросила:
— А куда мы полетим на машине времени? Наверно, в прошлое, к динозаврам?