— Я хочу полететь в тот день, когда я родился, — размечтался брат Вася.
— А что там особенного? — удивилась мама. — Ты родился и закричал, как все.
— А почему я закричал? Наверно, потому, что кругом незнакомые тетки.
И вот сейчас оказался Трофимка среди незнакомых дядек и теток, и ни одного бородатого ученого! Надо закричать, решил он.
А тут идет пацан лет двенадцати, на ходу пьет кока-колу, выделывается. А ведь пацаны уже похожи на взрослых, учатся и еще не бандиты.
— Где улица Свиязева, дом номер семь?! — закричал Трофимка.
— Ты, мелкий, вообще не догоняешь, что ли? — удивился пацан. — Вот этот дом, только обойди.
И в самом деле: и “Москвич”, и плакучие ивы казались именно тем самым местом, где должен был стоять их дом. Это было лучшее место в мире.
Чужие дома, которые только что великанами громоздились вокруг, вдруг съежились и стали нормальными.
Теперь надо было пройти сквозь закрытую дверь подъезда.
Повезло быстро! Вышел пьяный и запел:
— Ох ты, реченька Кама, как любимая мама!
А плакучие ивы, где же все ваши сливы?
Трофимка мимо него в открытую дверь — скольз! И по лестнице бежал-бежал, считал-считал. Вот он — четвертый этаж.
Но, оказывается, на железной решетке звонок высоко. И бандиты могут подбежать! Тогда Трофимка спрятался за угловым выступом возле мусоропровода и стал шептать:
— Господи, сделай так, чтобы мама приехала на всемирном изобретении человечества!
Он думал: вдруг Бог еще не знает этого слова — “лифт”, и вместо “лифт” сказал так…
Тут плавно прилетел по воздуху бутерброд с колбасой, потом яблоко величиной с воздушный шарик. Трофимка немного откусил от него, а оно как рявкнет:
— Ты где был?! Мы с ума сошли! — И дальше яблоко, оказавшись папой, как начало, как начало! — Меня с работы вызвонили! Мама с сердечным приступом! Вася вообще онемел от ужаса!
Вася стоял рядом и вздыхал:
— Я даже зубра светящегося потерял.
— А тебе трех своих отдам! — пообещал Трофимка, чтобы больше не потеряться, потом спохватился: — Одного-то точно дам… Выбирай: лося или волка!
По тому, что его смазала по затылку мягкая материнская рука, он понял, что они уже в квартире. Он побежал мыть руки.
— Дайте мне как бы бутерброд! — горячо попросил.
— Иди на улице попроси! — сердито сказала мать, наливая ему суп.
Тело супа колыхалось внутри тела дома.
Все были вокруг: папа, мама, брат, черепаха Машка и животные. Светящиеся!
Трофимка одной рукой гладил черепаху, а другой схватил светящихся животных и полез под одеяло, чтобы полюбоваться на них.
Вдруг он резко обиделся:
— Почему не сказали мне адрес бабушки, дедушки. И еще что-то давно я не слышал, где тут в городе живут мои тети и дяди. Жаль, что вторая бабушка уже ушла к ангелам.
И правда, что откладывать. Суббота подскочила — тут как тут. Позвонили бабушке и дедушке и поехали.
Трофимка поглядывал в окно по-деловому: запоминал, где лежат выброшенные тумбочки, досочки, обрывок ковра. Вася спросил как будто серьезно:
— Что, подыскиваешь, из чего можешь срочно сляпать дом, когда опять потеряешься?
Трофимка тут не задержался с ответом:
— А ты не мог прочитать письмо девочки.
Вася сделал суровое лицо, но тоже не задержался:
— У нее плохой почерк.
В детсаде на выпускном вечере Ксюша Плешакова протянула Васе листок: ДОВАЙ ВСТРЕТИМСА ТОЛКА ШТОБЫ НЕБЫЛА ЛЮДЫ. Вася тут же показал маме, она ему прочитала.
— Порви, — брюзгливо сказал сын.
Он думал: подарили мне трансформер, папа обещал закачать с флешки новую игру, мама сегодня будет дочитывать “Скандинавские сказки”, а тут еще глупая записка!
Бабушка вскрикнула:
— Ой, я сейчас вас обниму! Только я еще не покурила! — и скрылась в туалете.
Дедушка протянул руку внукам, застонал:
— Какие могучие рукопожатия!
Закатил глаза и упал в обморок. Лежа в обмороке, он спел внукам на иврите “Голубой вагон”.
— Послушай, — стал трясти его Вася. — Вчера Трофимка, наверно, хотел получить первую премию и медаль: он отдал свои очки собаке. В общем, убежал и потерялся…
— Да я уже дом построил! — сверкнул на него глазами Трофимка. — Только на крышу не нашлось. А вот сейчас ехали мы, и я две досочки заметил. Как раз на крышу.
— О родителях ты подумал? — вздохнул папа. — Мы с мамой, как две плакучие ивы, склонились друг к другу, рыдаем! Чуть весь город наизнанку не вывернули — искали тебя.
Мама в очередной раз сделала открытие: Трофимка весь в бабушку. Всем колхозом ее искали, когда она убежала в поле ржи. В детстве.
Родители заехали в храм — поставить свечку, что Трофимка нашелся. Вася написал хорошими буквами: О ЗДРАВИИ МАМЫ ПАПЫ ЧЕРЕПАХИ МАШИ И ШТОБЫ БРАТ НЕТЕРЯЛСЯ.
* * *
Журнальный зал | Знамя, 2009 N5 | Нина Горланова
Об авторе| Нина Горланова — пермский прозаик, наш постоянный автор с 1998 года.
Нина Горланова
Несколько фраз о Перми
Европа начинается с Перми.
Пушкин в “Борисе Годунове”: “Вот пермские дремучие леса”…
Мандельштам: “Как на Каме-реке глазу темно, когда
На дубовых коленях стоят города”.
— Помните: из Перми на Пролетарку ехать — знак был: “Осторожно, лоси!”
— А летом 2005 года на Каму прилетали белые лебеди…
— Кама с утра — это не “Камасутра”. Еще недавно за Камой рыси водились.
— Иногда кажется, что Кама укоризненно смотрит на нас: я вам служу, а вы меня гадите!
В Перми люди едут на работу с такими лицами, словно уже отпахали.
В Перми появилась улица Земля.
В благословенной Перми — так писала я десять лет назад… меня даже однажды спросили:
— Нина, ты так любишь Пермь — уже завещала свой скелет краеведческому музею?
— Пермушка, — так называет родной город моя подруга из прекрасного германского далека, добавляя: — На улице Чкалова важна не наличность, а личность…
Пермь — Юрятин в романе “Доктор Живаго”. Я пыталась собрать деньги на памятник Пастернаку, но появилось открытое письмо в пермских СМИ: мол, лучше поставим Астафьеву (как будто места мало для двух)…
Зато во Всеволодо-Вильве все фотографируются в ракурсе Пастернака, как на известной фотографии — близко к обрыву.
Ильер французы переименовали в Комбре — в честь романа Пруста. Стало: Ильер-Комбре… А Пермь-Юрятин слабо?
Я очень горжусь, что закончила Пермский университет, что в нашем городе живут Веденеев, Беликов, Дрожащих, Ваксман, Гладышев, Гашевы, люблю наши театры, музеи, галерею.
Есть у меня такая картина “Стефаний Пермский заглядывает в окно галереи и вопрошает: когда же храм вернут верующим?”. Говорят, что работники его видят. Правда, мой друг З. говорит:
— Пить надо меньше работникам галереи.
Но я точно знаю, что они не пьют ничего крепче кофе.
Экскурсия по пастернаковским местам? Да вся железная дорога от Москвы до Перми — сплошное пастернаковское место…
Постмодернистов из столицы возили по Перми, по “Юрятину”, потом Бавильский в своем ЖЖ написал: “Помочился во дворе домика Лары”. Стало тяжело у меня на сердце. И через год домик Лары снесли.
— В Усть-Качке все время Пастернака не хватает, чтоб описал эти леса и это мелколесье — только он умел так Урал описывать!
Пермь — самый рисующий город России.
А по другим параметрам — отстает. Пользователей Интернета всегда в два раза меньше, чем в Екатеринбурге. И прививок от гриппа в Перми ставят в два раза меньше, чем в Екатеринбурге!
В Перми больше не носят клетчатое! Раньше в Чайковском выпускали клетчатые ткани, и все мы были в клеточку. Отчасти потому, что Пермь — закрытый был город, в клетке мы сидели, иностранцев к нам не впускали, то есть можно было о благоустройстве не заботиться — не для своих же делать что-то... Но клетка — одновременно и символ свободы, ибо все стороны квадрата смотрят во все стороны света. Пришла свобода — не стало клетки…
Проезжали мимо указателя: “Песьянка — Большое Савино”. От руки намалевана стрелка, надпись: “Таня Петрова”. А у нас на тротуаре белыми буквами: “Солнышко, я соскучился”.
Читала в Интернете, что пермские ученые изобрели деревянные суставы, но не могут внедрить. А Курган уже использует это изобретение.
Существует так называемый лунно-пермский патриотизм — обрабатывают лунный камень якобы лучше всех…
Правозащитник Роман Юшков три дня читал судье стихи Бродского вместо ответов на вопросы (его взяли тогда за акцию протеста против утилизации ракетного топлива).
В то же время у молодых пермяков архаическое сознание! Знакомый юноша покончил с собой из-за того, что наши проиграли в футбол (древние к слову относились магически — зло-слово разрушит мир, так и нынче — боятся критики).
В пермских лагерях побывали многие: Шаламов, Щаранский, Буковский, Ковалев… Мандельштам был в Чердыни в ссылке и там выбросился из окна второго этажа… Когда ко мне на съезде ПЕН-клуба в Москве подошел писатель и сказал, что сидел в Перми за диссидентство, я развела руками:
— Пермь такая гостеприимная…
Да, есть Пермь небесная и Пермь подземная. Из-за лагерей — много сгустилось темного…
Андрей А. (бард) написал мне: “Если бы это было возможно технически, то памятник Мандельштаму надо бы поставить не на пермской земле, а в пермском воздухе — в полете. Его и везде-то земля не очень держала, но в Чердыни случилась катастрофа”.
Нравится мне слово “пермистика” — в нем и Пермь, и мистика.
Пермский прозаик К. получил из столичного журнала вместо гонорара письмо: “Скажите спасибо, что вас — провинциалов — печатаем!”. Ответил телеграммой: “Едем вас бить”.
Я приехала в Пермь из маленького поселка, не зная имени Хемингуэя. И Пермь дала мне все: образование, друзей, мужа, детей, сюжеты.
В Перми нет йода в воде, щитовидка у всех сбоит, отсюда гипертимность. Достоевский говорил: широк человек (он бы сузил). А в Перми словно еще шире. Даже атомную тревогу сыграли однажды поутру! Больше нигде в России такого катаклизма не случилось. Недавно выяснилось, что с похмелья человек нажал кнопку учебной тревоги… Как писатель я выигрываю — сюжеты сыплются справа и слева. Когда спрашивают, почему я дарю, а не продаю картины, отвечаю: “В воде нет йода”.