— Прости! Я же над тобой столько издевалась — хамила, могла прийти и как заору: заткнись!
Тут она принялась за старое, но с вариантами: то сама с четвертого этажа хотела прыгать, то Вику в окно пихала…
Еще к обеду позвонили из города К.:
— Витька ушел в тайгу и пропал, его весь институт ищет.
Вика помчалась опять к бардессе: там верные аспиранки две облеванных подушки замывают, а Полюдова говорит не своим голосом:
— Он волк, он зверь, он там подохнет, пусть он подохнет.
И тут Виола приходит. Полюдова взяла хлебный нож, ее, конечно, скрутили.
Еще и мы в этот миг заходим — разбежались тоже спасать талант. Нам кричат:
— Уходите, Нинка, Славка! Ой, уходите, не до вас.
Потом, лет через десять, мы с сестрой Вити встретились в одной компании. Она говорила:
— Правда, я после Полюдовой никого слушать не могу, потому что не сравнить же. Вот у мамы в редакции есть такая Вера, поет, все ее слушают, а я не могу, ухожу, это просто никак… И брат уже чужой — он на Виоле женат. Как пришел из тайги с воспалением легких, как отлежался, так со мной и не разговаривает по душам.
Удивительно, но кроме Вити у Полюдовой никого не было.
Каждый раз молодые мужские толпы, с наслаждением послушав ее концерт в универе, разбегались по быстрым радиусам, шепча: это же буря, а не стоит знакомиться с бурей — голову оторвет.
Кажется, терпеть ее могли только рыболовы и охотники, поклонники Торо, им природные стихии только подавай. После Вити она нашла другого промысловика, родила ему пятерых детей, а тот даже не дрогнул, бегает с ружьем уж не знаем по каким оставшимся чащобам, кормит семью. А она отбросила псевдоним, стала Покедовой — по мужу, 9 мая звонила нам из своих глухих чащоб:
— Мне нужен адрес “Нового мира”. Я написала поэму про всех репрессированных поэтов… А теперь расскажите мне подробно, как вы провели День Победы.
— А ты как? — отпарировали мы.
— Я записывала застолье на видео — чтоб послать невестке — она поволжская немка и уже два года в Германии. Как звонит, всегда просит: пришлите песни, которые мы все пели в застольях.
— И что вы записали?
— Всё: “Вот кто-то с горочки спустился”, “Каким ты был, таким остался”, “А я люблю женатого”…
На занятиях по освежеванию и выделке шкур Витю в институте охотоведческом всегда хвалили: казалось, все делал одним непрерывным движением.
Он тогда любил рассказывать дзэнскую притчу о мяснике, пережившем просветление. Этот мясник делал один сложный разрез-удар, и со стороны казалось, что шкура сама падает с туши, а туша под счет раз-два распадается на куски.
В общем, институт был вскоре брошен, и компания-коммуна друзей уехала в тайгу добывать зверя. Лютые морозы, личные олени, лайки, которые спали в сугробах при минус пятидесяти, и, как ни странно, бомжи, невесть откуда выходящие к их зимовью из тайги. Там какое-то время все было хорошо, он даже у жены роды принял, дочь назвали Искра.
Но потом что-то не поделили, чудом друг друга не поубивали из карабинов и разъехались в разные стороны.
Помню, что Витя звонил нам и выговаривал:
— Вы же были старше меня, — почему не предупредили, что жизнь такая тяжелая?..
— Не стони, Стоножко, — вяло отбивались мы, сами выпитые жизнью.
У нас была своя тайга — дремучий город, хоть и центр; и свои бессмертные бомжи — соседи по коммуналке.
Затем Витя с женой развелся.
С новой занялся новым делом — мебелью.
Уже была рыночная эпоха, и опять у Вити оказался необыкновенный талант, хороший доход. Долетали до нас слухи, что его фирма делает персиковую мебель, что такое — до сих пор не знаем; и нам обещал недорого сделать гарнитурчик ради старого знакомства, но мы не врубились.
В пятьдесят лет он бросил вторую семью и сел писать рассказы.
Принес нам сразу целую папку! Выпив третью рюмку нано-водки, застучал по столу отнюдь не нанокулаком:
— Через девять лет и восемь месяцев у меня будет мировая слава!!!
А через сколько часов и минут — не сказал…
Давно мы уже дали зарок не браться за чтение никаких рассказов у знакомых. Однажды произошла история. Разбогатевший знакомец (пиар-технологии) пригласил нас к себе в загородный дом на выходные. Мы, конечно, всячески отбояривались, но он больно напирал на общую дружбу в юности и еще сказал, что написал рассказ и мы должны его оценить.
В общем, в субботу утром он за нами заехал на “Лексусе”. Отдал рассказ у входа в бассейн, который, как шторы, окружала матовая пленка:
— Ребята, читайте, а я поплаваю, чтобы скоротать время. Что-то я волнуюсь. Потом вы тоже — у меня там для гостей полно купальников.
Мы пошли к журнальному столику, плюхнулись на диван в форме огромной капли, начали читать каждый свой экземпляр.
— А знаешь, что-то есть… Тянет читать дальше.
— Но основного нет — любви к героям.
— А еще нет новизны, подтекста, юмора.
— Нужно ему сказать, что тяга дорогого стоит, что это почти готовый киносценарий…
— Но ничего отрицательного не скажем. Любой пишущий, тем более олигарх, не выносит указаний.
Мы отправились к бассейну — хвалить. Но опоздали навсегда: наш автор валялся на кромке — синий — и в руке сжимал край матовой шторы. Мы кричать — прибежали слуги, охрана. Как мы боялись, что нас обвинят! — все окружили, волками смотрят…
Вскрытие показало: ишемическая болезнь сердца.
Теперь о сестре Вити. Мы заговорили о ней, в отчаянии стараясь уклониться от Витиной папки. Мол, виделись с Викой на днях — на приеме у мэра, там были еще знаменитые многодетные семьи Перми. И одна выступила, детей вывела… Ну, тут Вика нам комментировала:
— Да, да, семья — это всё, еще скажите, что Пушкин был однолюб и оплот семейственности…
— Да, да, — кивал Витя в ответ на наш рассказ, — это для нас — в общем — больная тема…
С женихом Вика познакомилась на четвертом курсе.
Он тогда еще не подозревал, что она назначила его женихом, и невинно преподавал политэкономию. Рикардо, Адам Смит — и вот уже в койке лежит, ошеломленный такой. А все дело в том, что она сидела на первом ряду и щеголяла своими красивыми руками, вся в черном, как Гамлет, и рассыпала по столу угли маникюра. Он заметался: приносил студентам показать свою коллекцию трубок, демонстрировал им кошелек в виде бульдога: “Здесь вся моя движимость и недвижимость”, — ничего не помогало. Свадьба приближалась неумолимо, подобно астероиду.
Политэконом сдался. Решил пошутить перед загсом: залез под ватное одеяло и не заметил, как уснул. Его все обыскались.
Мать невесты все твердила:
— Я тебе говорила, он на тебе не женится. — И заглянула зачем-то на антресоли. — Он же без пяти минут доктор наук. Я же говорила, он не женится.
И так было сто раз. И крах уже начал прописываться отдельной строкой в паспорте Вики.
Брат вдруг заметил:
— Смотрите: кошка спит и двигается вверх-вниз.
Вика бросила в него букетом:
— Замолчи! Какая кошка — от меня жених сбежал!
Витя все-таки заглянул под одеяло, — а там жених!!! Схватила невеста кошку, стала ее тискать:
— Муся, Муся, мы навсегда твои!
И любили, баловали эту Мусю много лет, но не помогло: муж сбежал.
Витя хотел сестру утешать, а она прихохатывает:
— Насилу дождалась, когда этот дундук исчезнет:
А из соседней комнаты как завизжит племянница:
— Не дундук! Сами вы!
И прилетел в проем двери изжеванный, истрепанный лев, в незапамятные веки сделанный из крепкого коричневого велюра. Он приземлился на левую разбухшую щеку, выражаясь всем видом малоцензурно: ни хрена себе… я вас так безоглядно… а вы… но если вы… такие убогие, то посмотрим…
Первый муж ушел, а власть советская вот она: переминается с копыта на копыто, хотя уже озадаченно, фыркает прямо в лицо… А что фыркать, когда полки в магазинах пустые? Пора уходить!
Но и в эти пустынные времена — холодильник полон у Вики, все время полон — бразильский растворимый кофе на столе каждый день… Мужик товарного вида из другой семьи почуял запах уюта, запрядал ушами и прибежал: напои меня. Оставил жену, сына.
Мы хорошо его тоже знали еще по общежитской поре и звали “скульптурный Валера”.
Потом мы идем с внуками на карусель обозрения, с трудом узнали Валеру: товарный вид в кубе, мышцы уже вообще от макушки идут, лежит на руле “Геца” и громко шепчет: “Я больше не могу, не могу”.
Вдруг сорвался молодец в командировку в Москву и сообщает: встретил свою одноклассницу, она вдова, я не вернусь.
Тут Вика, как всегда в опасный момент, стала резко хорошеть: вставила две счастливых подковы зубов, вколола ботокс и бросилась в столицу. Но когда вернулась — все лицо было в мелких мешочках. Жизнь победила ботокс.
Быстро вернулась, значит, и рассказывает:
— Открывает мне какая-то старушка с букольками. Это его Лаура, Беатриче, как там еще… Увидел меня. — достал гармошку и заиграл.
— Гармонисту за игру нужно премировочку, — рассудительно сказал брат, — коечку, периночку да лет под сотню девочку.
— По гармошке я поняла, что Валера никогда не вернется в мой салон, где разговоры о Леже, романсы, весь свет и цвет города…
Витя затрубил:
— Но-но! Горевать некогда, дел полно. Выставка твоя в Америке — столько нужно сил, еще не вся херамика запакована.
Приглашение в США у нее было уже полгода как. Почти живая у Вики керамика: все эти коты-рыбы-облака сейчас, кажется, запоют, но не хватает до гениальности последней безоглядности.
Нано-водка закончила нежное течение свое.
Не говоря худого слова, Витя раскрыл папку и начал читать.
Один человек потерял трудовую книжку. Ездит по старым работам, восстанавливает. На одной работе — старая любовь, которая его бросила… на другой — друг, который его уволил, когда стал успешным… Все клонилось к тому, что главный герой один хороший.
И стиль был яркий, но страшно было заглубляться в этот текст: ослепительно, холодно и в конце ничего в сердце не остается.