Когда она вернулась, по коридору шел сын, качаясь, но ища такую позицию, чтобы не качнуться на мать.
– Пррри-ехала! Мамка!
– Ты чего? А Таня где?
Таня была вся тут и сразу начала рассказывать, как вчера Василий попал в милицию.
В отделении Василий встретился с Алексеем Ильичом. Поэт не узнал друга по вендиспансеру и заново рассказал ему свою жизнь:
– Сначала я боялся: а вдруг я – как все, а потом стало страшно: вдруг я – не как все!
И вдруг оказалось, что какие-то друзья уже искали поэта, приехали в милицию, дежурный выпустил по их просьбе и Василия тоже.
– Мам, мне так его жалко – Алексея Ильича! У него что-то с памятью – он меня не узнает! – с отчаянием стонал Василий.
Впрочем, когда в человеке осталось так много человеческого, об отчаянии говорить рано.
1986–2003
* * *
Журнальный зал | Волга, 2010 N3-4 | Нина Горланова, Вячеслав Букур
Нина Горланова, Вячеслав Букур
Нина Горланова родилась в деревне Юг Пермской области. Окончила филологический факультет Пермского университета (1970). Работала лаборантом в Пермском фармацевтическом и политехническом институтах, младшим научным сотрудником в Пермском университете, библиотекарем в школе рабочей молодежи. Методист в Доме пионеров и школьников. Автор девяти книг прозы и многочисленных публикаций в толстых литературных журналах (“Новый мир”, “Октябрь”, “Знамя”, “Урал”, “Волга” и др.). Замужем за писателем В. Букуром. Живет в Перми.
Вячеслав Букур родился в 1952 году в городе Губаха Пермской области. Окончил Пермский университет (1979). Работал редактором в Пермском издательстве, сторожем. Сотрудник газеты “Губернские вести”. В соавторстве с Н. Горлановой пишет прозу, публикуется в толстых литературных журналах. Член Союза российских писателей. Живет в Перми.
Моя тихая радость
Вошла, широко размахивает закуклившимся зонтом, слишком широко.
Ермолай – повезло или не повезло? – вчера только устроился в отдел и впервые увидел начальницу. Она вернулась из отпуска. Он стал наблюдать за ней, чуть ли не ворожа (начальника, начальника, не трогай меня). Ведь карьера, судьба!
– На трех каналах сразу,– бурлила Стелла Васильевна, – мародеры тащат вещи из домов в Багдаде, а один с веселым видом несет букет искусственных цветов! Все хватают дорогие вазы, мебель, ковры, а он – цветы! Нужна людям красота! Этого мародера я почти полюбила – за то, что цветы…
На первый взгляд – не железная леди, решил Ермолай.
А на второй взгляд что будет? На третий?
А дальше было то, что в тот же вечер он случайно встретил Стеллу – выходила из музыкальной школы с дочкой лет семи. У той была кошка – белая с огромным пышным хвостом. Приглядевшись, он понял, что это мягкая игрушка, точь-в-точь размером с живую.
– Ты из-за тройки расстроилась? Три балла из пяти набрать – это надо уметь. Не расстраивайся.
Дочь ответила:
– А у некоторых дома братьев до потолка. У них весело.
Вдруг сентябрь взял свою рыжую гитару и стал вызванивать Ермолаю: все, все сбудется.
Когда через день Стелла вскрикнула на планерке, признавая свою ошибку: “Каюсь! Забросайте меня помидорами!” – он на своем внутреннем дисплее сразу увидел, как под душем истомно отмывает ее от яркого помидорного сока.
Ермолай потому так смело производил подобные клипы, что уже знал: с мужем-алкоголиком Стелла была в разводе, и где он сейчас затерялся в бескрайних просторах белой горячки, никто не ведал. Причем он исчез не один, а вместе с двумя собутыльниками. Они однажды сбились в одну сущность из трех людей, когда их личности почти до нуля сузились. Поэтому их притягивало друг к другу. Может, поэтому русские так часто пьют на троих.
В обступившем их со всех сторон сентябре Стела впервые водила машину и приезжала на работу вся порозовевшая от адреналина, хлопала себя по щекам:
– Видите, какая я. Оказывается, они все мешают мне, виртуозу вождения. (Смеется).
В отделе работала такая Крылышкина – ей было за полсотню лет – из диссидентов. Точнее, жена диссидента, который отсидел в застой за распространение “Архипелага Гулаг”.
Она, Крылышкина, осталась тогда с грудной дочкой. Еще в ту зиму, рассказывала, в лютые морозы, лаяли городские собаки каждую ночь до самого утра.
Вдруг Ермолай мимоходом видит: изображает в лицах Крылышкина свой вещий сон: дочь привела в дом медвежонка, а он стал всех кусать.
Разумеется, через день дочка заявила, что выходит замуж за майора ФСБ!
– Сон в руку! Медвежонок стал кусать! Медведь. Они опять к нам подбираются!
Муж, который недавно перенес шунтирование сердца, отмахивался:
– Я уже не пью, не курю, мне нечем успокоиться… – Подумал и добавил: – Дорогая.
Он лег и отгородился книгой “Менструация родины”. В общем, перекрыл он этот канал аутотренинга, змей.
Пришлось успокаиваться, напрягая коллег:
– Когда Крылышкина посадили, меня сразу с кафедры вышибли, друзья на другую сторону улицы переходят! И только соседка Октябрина поздно вечером появляется, сигареты сует, продукты ставит в холодильник и несет какую-то ерунду про своих любовников, у нее для них было свое клише: “одни деятели”: “Одни деятели тут приезжали, я им сказала про тебя – обещали найти деятеля и для тебя”. Я так смеялась, что лопнул сосуд в глазу… И как пережить, что вдруг это чудо-юдо, дочь моя – я ее пять лет одна поднимала, клубки вен вздулись на ногах, хирурги потом их выдирали… а как я бешено курила – все платья, все кофты были прожжены…
Тут Крылышкина мгновенно умерла: посинела, веки почернели и запали. Через секунду она отмерла и выкрикнула
– И вот она выходит за опричника!!!
Выйдя со всеми из кафе, Крылышкина бешено закурила.
Тогда Стелла произнесла целую ответную речь, там было и про немецких оккупантов, в которых влюблялись, и про дочь Цветаевой, полюбившую своего стукача, то есть, когда узнала – почти совсем разлюбила, но принимала от него посылки с теплыми вещами, потому что в лагере надо было выживать. Видно, и он ее любил, да быстро же его расстреляли.
Речь не помогла.
Тогда Стелла достала из души рассказ о своей матери:
– Дед-украинец ушел на фронт, а бабушку и маму угнали в Германию на работы. Повезло: никто из соседей не донес об их еврействе! По дороге состав разбомбили, и бабушка погибла… Маму отправили на ванадиевый завод, ей было семнадцать, и в разговоре с начальником-немцем выяснилось, что она знает наизусть со школы всю таблицу Менделеева. Перевели работать лаборантом, там тепло и чисто. Начался ее роман с французом-лаборантом. Морис умолял после окончания войны остаться с ним, ведь она от него родила дочь. Эта девочка, когда выходили из бомбоубежища, спросила о лежащих в разных позах телах: “Мама, почему столько поломанных кукол разбросали?” Ну, недавно эта моя единоутробная сестра уехала жить во Францию – присылает вот парижские костюмы…
Ермолай видел: лицо Стелы трепетало, как свеча на ветру… и взгляд его стал самостоятельным и пустился путешествовать вниз от этого трепета – по гитарным изгибам. Последняя трезвость его покидала…
Тут прилетела оса (откуда она в сентябре?), пробралась под брюки, ужалила и вернула человека в рабочее состояние. Он раздавил осу и слушал дальше:
– В общем, закругляюсь. В ссылке мама вышла замуж, в шестидесятом родила меня. И постоянно ее вызывали. Сначала с ней беседовали сержанты, потом лейтенанты, а в конце – полковник. Он ее не допрашивал, а только беседовал на разные темы. Когда уходил в отставку, сказал: “Никто уже вас не будет беспокоить, я уничтожил всю документацию”. Так что всюду встречаются люди.
Крылышкина кричала:
– Люди! О чем ты?! – Ее лицо зачугунело на миг надбровными валиками. – Вспомни хотя бы, как КГБ создал двойника Солженицына, который распутничал в Москве и всем говорил, что он и есть тот самый Солж…
А у Ермолая отец прожил жизнь в музыке, как на острове, ничего советского не замечал. Разве только баб. Но их тоже нельзя отнести к чему-то советскому. Маму он рано бросил, ушел к барабанщице из джаза…
Ермолай думал: если б отец, допустим, сел за распространение Архипелага… да, возможно, это было бы матери легче перенести… и не исключено, что тогда не ушел бы родитель так рано из жизни!
Он вышел в коридор и позвонил матери, а она говорит:
– Хористка приходила.
– Какая хористка?
– Что, не помнишь? К которой он ушел от барабанщицы. “Дайте, – говорит, – фотографию молодого Вани. Я оцифрую и вам верну”.
– Ну, а ты?
– Что-то не нашла, некогда искать.
А через день УЗИ показало, а врачи сказали: у Крылышкиной подозрение на самое худшее. И вдруг она стала говорить: все теперь не так важно – пусть “эти деятели” женятся как хотят!
Пошла потом на томографию. Там ей похожий на престарелого лорда врач сказал:
– Мадам, успокойтесь. Ничего страшного у вас нет. Это ультразвук отражается от газовых пузырей.
Крылышкина закатила такой юбилей! Пригласила весь отдел и дочь – уже с мужем из невидимого фронта. Он купил в подарок гармошку собраний сочинений Солженицына и вошел, неся ее в широко расставленных руках.
У наших зятей много затей, подумал Ермолай.
Была на юбилее и соседка Октябрина. Она с годами перестала пылать, одевается в черное, всем говорит, что у нее – родство с самим Пушкиным. Или с Пущиным. Недавно ей перепал даже шкафчик… В общем, один из потомков то ли того, то ли другого упомянул ее в своем завещании. Октябрина уверяла, что, судя по ароматам, хранили в этом шкафчике (!) штоф с чем-то крепким. Но не предполагали предки-дворяне, даже хватив изрядно крепкого, что в их роду будет такое имя – Октябрина, то есть по имени Октябрьского переворота.
Ермолай пришел с гитарой: пусть Стелла услышит, пусть поймет хоть что-то. Он мечтал исполнить свою композицию, в которой соединились романс, фолк и рок-н-ролл.
Выбрал момент и начал разудало:
– Я словом разрушу полсвета…