Им и мать невесты показалась недообслуженной, но к определенному выводу они не пришли даже после длительной конференции, устроенной в камере после свадьбы.
— Отец этой Буратины, бля, Мальвины крепко понужает. Видно же по каждой клетке его красного хлебальника.
— Конечно, пей, мужик, и за нас тоже, кто же против. Но сильно не увлекайся, а то твою жену будет кто-нибудь другой окучивать.
— Га-га-га-га! Гы!
Фомину первое время было обидно сидеть невинно: не убивал он хозяйку, у которой снимал квартиру. А его отпечатки в другой ее квартире — так это он помогал ей мебель передвинуть. Он-то думал, что как бывший десантник все-таки через все пройдет и выйдет, но его три месяца били-пытали, и, когда побежала кровь из всех отверстий, он написал признание. Дали ему десять, и вот уже четыре позади. Вдруг с неба упало: задержали банду, у которой среди прочих злодейств было убийство той хозяйки, и ему начальник тюрьмы деловито сообщил, что готовятся документы на выход. Вот почему, расчленяя свой кусок торта подрагивающими руками, он не мог остановиться и рассказал историю из своей могучей цветущей юности. Короста лица его зашевелилась и расправилась. Хотя Тарас слышал этот сериал Фомина несколько раз и сейчас в его жениховской голове плыли горячие картины, он присвистывал, поддакивал и хлопал по колену — то своему, то Мальвины. Сейчас все было хорошо, об этом он догадывался по улыбке матери. Все шло вперед, к ослепительной вспышке, поэтому история Фомина легла естественно, как масло на хлеб.
— Вот как мы с вами сейчас сидим… сидели мы — десантники — с погранцами. Я поспорил: спрячусь в лесу так, что ни один пограничник с собакой не найдет.
— На сколько бутылок поспорили? — спросил отец Мальвины.
— На две, но спирта. Ночь я взял на подготовку. Утром в этот лес два погранца с собакой скользнули, ничего под ногой не хрустнет! Она сначала взяла след, привела к дереву, а потом встала в недоумении: аф, аф! Кинолог орет: “Падла, ищи!”. Она откликается и на падлу, хотя в паспорте была записана кличка Бояр.
— Боярский, в смысле?
— Нет, типа боярин — шуба у пса важная. А другой погранец верещит: “Заварили, суки, нюх у собачки — дали горячего вчера!”. Они потоптались, а потом кричат: “Выходи, Фома, бери свой спирт!”. Тут кусок дерева отваливается, и выхожу я. За ночь выдолбил ствол изнутри по своему росту. Пес обрадовался, запрыгал: вот он, вот он. А погранцы вызверились: “Мы и сами его видим, падла! Две бутылки придется отдавать!”.
Когда их оставили одних на трое суток, Мальвине хотелось поговорить о школьном театре со скорлупой, вспомнить о Станиславском-Сраниславском и как Тарас провожал ее по слабо светящемуся снегу, а лицо его почти пропадало в приполярной пермской тьме. Вместо этого он был механически неутомим. Правда, успел сказать одну фразу перед многочасовым мощным сопением:
— Я не убивал, я только мобильник до угла донес, меня друзья попросили.
Неутомимость Тараса утомила Мальвину до такой степени, что она по стеночке, как раненый, добиралась по коридору на кухню ставить чайник.
— Силикатники, родные! — звала она громкими мыслями. — На помощь! Усыпите вы его хоть на два часа своей продвинутой нанотехнологией! А то бедный зародыш не сможет завязаться.
Но жители земного ядра не вылетели из ближайшего вулкана и не помогли — они были заняты освоением параллельного мира. И с тех пор мысли о силикатниках никогда больше не захлестывали сознание Мальвины.
— Тарас, я фотографии тут привезла. Вот, смотри: здесь я нашла белый гриб весом четыре килограмма.
— Потом, потом.
— Мальвина, узнаешь? Это я, Полина Понизова. В “Одноклассниках” узнала, что ты вышла за Тараса. Поздравляю, конечно.
В этом “конечно” чувствовалось что-то не то.
Мальвина, начитавшись романов, говорила о Понизовой всегда воздушно:
— О, это роковая женщина. В нее все влюбляются, один топился.
— Ну, конечно, топился, — отвечали одноклассники. — Заразила его гонорейкой. Она же всем давала.
Мальвина зашла в “Однокласники” и прочла у Понизовой:
“Водила собаку к астрологу, сука плохо ест, сука, звезды для нее неблагоприятно сложились: Венера на Марс пошла. И астролог посоветовал ее три дня не кормить”.
Папенька Понизов был богат не только по уральским меркам.
Мальвина почувствовала: “не то” нарастает.
В школьном театре режиссер Вишнёв говорил:
— Понизова, дорогая, от тебя, как от кошки, невозможно оторвать взгляд. Ты всех забиваешь, Полина. Не уходи от нас!
Но Полина тогда закрутила роман со студентом политеха и из театра ушла.
Мальвина набрала номер Тараса. Химически красивый голос сообщил, что он недоступен, посоветовал позвонить позднее. Может, надзиратель наложил лапу на мобильник?
Недоступен неделю, недоступен две. Когда проползла бесконечная третья неделя, Мальвина позвонила Нонне Степановне. Та первым делом озабоченно спросила:
— Месячные были?
— Были.
— А! — не удержалась свекровь (и это был явно не крик разочарования).
— Почему-то я не могу дозвониться, и он не звонит.
— И у тебя течет, и во всем мире все течет и меняется, как сказал Гераклит, — лекторским тоном произнесла свекровь.
Не составило труда узнать через одноклассников, что Понизова обещает Тарасу подарить свободу уже чуть ли не через три месяца. Где-то на петлистых тропах власти ищется человек, на которого магические зеленые бумажки особенно действуют.
Вот так, значит, отбили тюремного мужа!
И Мальвине не удалось урвать генного материала ни для сына, ни для дочери. Ну и ладно, а то что: двухметровый красавец, плечи у Тараса от стенки до стенки, а все равно ощущение чего-то мелкого… Ну да, он говорил: встает на час раньше — в лагере — и тренируется до того, чтоб наполнение силы отступало. Но — может — родилось бы от него какое-нибудь… и сидело бы оно по будущим тюрьмам с кондиционером и киберментами.
Да еще звонили одноклассники Витька и Оленюшка и кисло-сладкими голосами рассказывали:
— Понизова настояла, чтобы он называл ее по телефону только “Зяблик”.
А в это время жизнь подносила кофе знаменитому режиссеру Вишнёву и подрагивающим горячим голосом спрашивала:
— Этот буфет ближе к рампе передвинуть? Но тогда бассейн не войдет…
Русский — очень откровенный язык. В слове “отбить” есть корень “бить”.
Все до развода не доходили руки. Сначала папа плавно соскользнул из юбилея в белую горячку, пришлось обе семейные заначки — Мальвины и мамы — просадить на частную клинику.
Потом в “Книгозоре” началась ревизия, Мальвине не давали отгул для загса.
И тут бабушка умерла, а дед девяностолетний переехал к закодированному сыну, то есть отцу Мальвины. Дед этот участвовал в выселении чеченцев, и Мальвина один раз ему проклокотала:
— Довыселяли! Теперь женихов в России нет.
Дед сверкнул глазом по приобретенной на Кавказе привычке, но смолчал и ушел на кухню, где готовил хинкали на всех.
Вдруг прошел слух, что колдовства мертвых президентов не хватает, и Тарас не просочился сюда, в наш мир. Будет досиживать. Поговаривали: начальник тюрьмы оказался честным человеком.
Впервые Мальвина задумалась о цене свободы: что бы она могла за нее отдать, а что нет? Но ничего не надумала, а позвонил Тарас:
— Ничему не верь. Знаешь, какие люди вообще, а здесь особенно. И не для мобильника это, приезжай, расскажу: сколько всего я перенес за это время.
— Что, сопли некому подтереть — схлынула освободительница?
— Бей меня, мне некуда деться, но прости.
Она вспомнила стихи Тараса, когда он встречал ее в школьном театре:
О бей меня, народ мой, бей!
Но справку при себе, что ты народ, имей.
Тик, похожий на улыбку, прошил ее лицо.
— Позвоню через час, — сказала она и пошла в общую комнату.
Закодированный отец и мать смотрели телевизор, взявшись за руки.
— Я раньше этого инспектора разгадал, кто грабитель, — печально сказал отец.
— Давай до конца досмотрим — может, там хорошо закручено, — тихо попросила мать.
Отец посмотрел на Мальвину и стал ее успокаивать:
— Ничего, ничего. Врач сказал: это называется скорбное бесчувствие. Продлится еще месяц.
Мальвина ушла в свою комнату, села в позу лотоса и сказала:
— Это моя карма.
Потом вызвала на экранчик номер Тараса:
— Ты хочешь, чтобы я к тебе приехала? Приеду, что делать.
* * *
Журнальный зал | День и ночь, 2010 N4 | Нина Горланова
Родные люди
«Здравствуйте, дорогие наши: сынок Саша, сноха Света и внуки! Сообщаем, что получили вашу открытку, за что большое спасибо.
Саша, наши дела: сентябрь начался с именин, но с именинами закончили, и я купила 17 ящиков помидор и назакрывала много банок. Погода в Казахстане нынче холодная, у отца была пневмония, а у меня ноги болят и диабет. Пришлите ксилит, сорбит и шоколад лечебный. И чаю индийского. Нет уже никаких сил — хочется индийского. Витенька учится, а вечерами моет машину. Пусть моет, всё ему достанется. Вот и все новости. Ты, сынок, напиши, что тебе послать на день рождения, ведь скоро у тебя 25 лет. Я послала вам две посылки с яйцами, пишите, как дошли. На этот раз пересыпала солодом, должны дойти. Целуем дорогих внучат. Мама, папа, Витя».
«Здравствуйте, мама, папа, Витенька! Получили ваше письмо. Саша, как всегда, не может собраться ответить, и я вот села написать несколько слов о нашей жизни. Всё, в общем, по-старому: я пишу диссертацию, Саша учится, получает стипендию, дети часто болеют. Осень у нас тоже очень холодная, все стены в общежитии сырые. Посылку вам пошлю со своей стипендии, это 12 октября. Аспирантам дают раз в месяц. Пока же денег нет. Ваши посылки дошли: яйца все до одного разбились, больше не посылайте, пожалуйста. До Урала ведь очень далеко, они не доходят. А на день рождения Саши пошлите майку и трусы (если хотите) — у него всё бельё кончается. Целуем, желаем здоровья. Ваша сноха Света».