М. ГренинаНина Сагайдак
Ветер гнал по пустынным улицам сухие скомканные листья, шуршал голыми ветками деревьев, завывал в трубе. С наступлением темноты город словно вымирал. С тех пор, как Щорс заняли гитлеровцы и установили комендантский час, никто не показывался на улице вечером. Каждого, кто нарушал этот порядок, фашисты расстреливали.
Дома все давно были в сборе. Поужинав, Нина ушла к себе в комнату. Там она постелила постель, не спеша разделась и легла. Но уснуть, как ни старалась, не могла. В соседней комнате поскрипывали половицы. Это ходила бабушка, хлопоча по хозяйству. Потом и она легла. Нина слышала, как бабушка долго ворочалась, охая и вздыхая. «Тоже не спит, — думала девочка, — всё терзается, что в доме нечего есть, что мы ходим голодные…»
Совсем недавно была другая, счастливая жизнь. Была школа, любимые учителя, увлекательные пионерские сборы, самодеятельные концерты… Ах, как любила Нина танцевать! Все кругом говорили, что она непременно будет балериной. Нина и сама так думала. А потом вдруг решила стать лётчицей, как Полина Осипенко. Вот это героиня! «Научиться бы летать, как она. Стать такой же смелой и мужественной. Может, даже свой рекорд установить»… Будущее казалось ей простым и ясным — кончит школу и поступит в лётное училище.
Война сломала все планы. Жители маленького полесского городка изведали ужасы оккупации.
Нина вспомнила то, что случилось два дня назад. Она возвращалась домой, когда вдруг увидела двоих арестованных. Совсем ещё мальчишки. Одному лет десять-двенадцать. Другому не больше четырнадцати. «Что же они босые-то, — вдруг забеспокоилась Нина, взглянув на ноги арестованных, — холод-то какой!». Их израненные ноги, казалось, не чувствовали ни боли, ни холода. Лица посинели и распухли от побоев. Они брели, глядя прямо перед собой, подгоняемые грубыми окриками конвоиров.
Нина повернулась и пошла следом. Она и сама не знала, зачем это делает. Но что-то словно толкало её вперёд, и она шла. А потом стояла в толпе людей, согнанных немцами к месту казни, и, не отрываясь, смотрела на то, что происходило у разрушенной пожарной каланчи.
Ребят повесили, прикрепив каждому на грудь таблички с надписью, «Партизан».
Они держались мужественно и смерть приняли молча.
Нина бежала домой, не разбирая дороги, не видя встречных. С тех пор она не могла спокойно спать.
— Партизаны, — в который раз шептала девочка, тяжело вздыхая. — Значит, борются не только взрослые, но и ребята. Значит… А я? — Нина приподнялась на локте. — Что же мне делать?
Она тихонько встала, подошла к окну. Мирно светила луна. У домов залегли глубокие тени. Тихо. Словно и нет войны. Словно не было и тех двух ребят.
Нина закрыла глаза и тотчас ясно увидела разрушенную каланчу, а на ней покачивающиеся на ветру тела казнённых. Ей даже почудилось, что она слышит поскрипывание перекладины.
«Нет, этой тишине верить нельзя. И надо действовать сейчас же, сию минуту»…
Нина решительно повернулась и направилась к этажерке. Достав карандаш и бумагу, села к столу.
«Щорсовцы! — писала девочка. — Бейте проклятых фашистов! Мстите за поруганную землю, за кровь замученных людей! Идите в партизаны! Вашей помощи ждёт Красная Армия!»
Быстро одевшись, Нина осторожно выскользнула из дома. «Надо пробраться к площади, — подумала она. — Днём там всегда много народу. Прочтут». Хоронясь в тени, она перебегала от дома к дому. Вдруг замерла, прислушиваясь. Так и есть. Сзади шли двое. Их шаги гулко раздавались в тишине. «Патруль», — догадалась девочка.
Шаги всё ближе, ближе… Нина сжалась в комочек, затаила дыхание. Патруль остановился совсем рядом.
«Сейчас найдут», — только и успела подумать девочка.
Чиркнула спичка, на мгновение осветив лицо гитлеровца, и тут же погасла. Он попытался зажечь вторую. Снова не вышло. Немец выругался и, стараясь укрыться от ветра, подошёл ближе к дому.
Нина крепко зажмурилась и втянула голову в плечи.
Закурив, патрульные двинулись дальше.
Нина перевела дух. Немного переждав, она осторожно вышла из своего укрытия. Огляделась. Быстро приклеила листовку к стене и, пригибаясь, побежала вдоль забора обратно.
Вот и дом. Тихонько пробравшие в свою комнату, Нина юркнула в постель. Она долго ещё не могла отдышаться. Но страха больше не было.
Утром ей не сиделось дома. Пообещав бабушке быстро вернуться, Нина наспех оделась и выбежала на улицу. «Скорее, скорее», — подгоняла она себя и еле сдерживалась, чтобы не побежать. Но чем ближе девочка подходила к тому месту, где ночью оставила листовку, тем больше волновалась. Завернув за угол, она сразу же увидела тот дом, а возле него группу людей. Они что-то рассматривали на стене. «Читают», — пронеслось в голове. Нине стало радостно. Она решительно направилась к дому. Хотелось самой увидеть свою листовку, послушать, что о ней говорят. Но вдруг что-то произошло. Толпа рассеялась.
К листовке медленно подходил полицай. Вот наклонился. Прочёл. Лицо исказила злоба. Сорвав листовку, он сунул её в карман и зашагал прочь. «В гестапо понёс», — догадалась девочка и бросилась бежать домой…
Нину мучили сомнения — сказать Зойке о листовке или нет. Мысленно она уже несколько раз рассказывав подруге о том, что произошло ночью. Нина представляла себе, как ойкнет и всполошится Зойка, как округлятся от удивления её глаза и как она, перебивая на каждом слове, начнёт фантазировать, что же произошло потом. Зойка всегда очень хорошо слушала и не столько слушала, сколько переживала за всё, словно это произошло с ней самой.
Подруга умела хранить тайну. Это Нину не беспокоило. Она предвидела другое. Зойка непременно спросит: «А что дальше?» И Нина не была готова к ответу.
«В самом деле, что дальше? Сколько человек успело прочесть ту листовку? Трое? Пятеро? Пусть даже десять, Всё равно мало. Одна листовка это очень мало. Нужно больше, а значит, нужны и люди, которые бы их писали и расклеивали…»
«Если привлечь ребят… Но кого?» Она вспомнила свой класс, мальчишек и девчонок. Одни из них учились лучше, другие хуже. Одни больше занимались общественной работой, другие меньше. Но все были своими ребятами, и Нине казалось, что каждый из них сейчас поступил бы так же, как и она.
И всё-таки нужна была осторожность. К тому же многие эвакуировались из города, и среди оставшихся предстояло выбрать самых надёжных. Нина остановилась на четверых: Зое Санько, Танечке Залепихе, Лёше Иванкове и Пашке Колеснике по прозвищу Воробей.
Зимой темнеет быстро, поэтому собраться решили засветло, часа в четыре. К назначенному сроку почти все были в сборе, ждали лишь Пашку Колесника. Окно на всякий случай занавесили. Бабушка внесла керосиновую лампу и прикрутила фитиль…
— Что-то невесело у вас, — проговорила она, оглядывая притихших гостей.
Разговор не клеился. Нина просто не знала, как приступить к тому важному, ради чего собрала она у себя ребят…
Выручил Пашка. Он влетел в комнату не раздеваясь, еле стряхнув с валенок снег. Заговорил быстро и горячо, будто долго сдерживался.
— Это ужасно. Это просто ужасно. Ворвались в дом. Выволокли человека… Раздетого… На мороз… И давай его бить… Бить… — Пашкино лицо выражало такую отчаянную муку, словно все удары пришлись по его худенькому телу.
— Ты это про кого, Паш? — робко спросила Танечка.
Пашка замолчал, споткнувшись на слове, заморгал ресницами, сдёрнул с головы шапку и сел на стул.
— Соседа нашего, — глухо проговорил он. — Потом в машину и — увезли. А я стоял и смотрел и ни-че-го не мог сделать.
— Воробышек, ты ж маленький, — мягко проговорила Нина.
Пашка вдруг страшно рассердился.
— И ничего-то вы не понимаете. Если я маленький, так я что меньше вижу или меньше слышу? Я что меньше чувствую? Я… ненавижу этих гадов…
Пашкино возбуждение передалось ребятам. Все сходились на том, что нельзя сидеть сложа руки. Они должны что-то делать. Вот только что?
— Листовки, — сказала Нина. Сказала тихо, словно ненароком. Все повернулись к ней.
— Мы можем писать листовки, — увереннее и громче повторила она.
— О чём? — удивились ребята.
— Обо всём. О том, что слышим от взрослых. О том, что видим и чувствуем сами. Чтобы все в городе знали, что мы не сдались, не покорились гитлеровцам. Что мы очень верим в нашу победу, что…
— Ни-инка, — тихо проговорил, уставясь на неё Пашка, — а ведь ты молодец!..
По улице шли двое: плотный, коренастый, ничем не приметный с виду мужчина и юноша лет семнадцати. Со стороны посмотреть — старый мастер с учеником. Встретились случайно да и разговорились.
— Так ты говоришь, хорошо её знаешь? — в который раз спрашивал старший, искоса поглядывая на юношу.
— Хорошо, дядя Петро, — убеждённо отвечал тот.
— Что ж, там большой отряд?
— Ну, отряд не отряд, а человек шесть-восемь будет.
— А верховодит ими эта девочка, как её?..
— Нина, — подсказал юноша. — Нина Сагайдак,
— Так. А кто-нибудь о них ещё знает?
— Насколько мне известно, нет. Они держат всё в тайне.
Несколько шагов прошли молча.
— Что ж, — проговорил он наконец, — я думаю, попробовать можно. Листовки уже у тебя?
Юноша утвердительно кивнул.
— Будь осторожен, Володя. О тебе, кроме неё, никто ничего не должен знать. Понимаешь?
— Да, дядя Петро, будьте спокойны.
Старший улыбнулся и положил ему руку на плечо:
— Мне бы очень хотелось быть спокойным, сынок, но время не то. А за таких вот, как ты, как те ребята, сердце вдвойне болит…
В тот же вечер Володя Янченко передал листовки Нине.
Жизнь в городе становилась день ото дня труднее. Гитлеровцы угоняли в Германию не только взрослых, но и подростков. Нина ходила встревоженная.
— Не знаю, Володя, что и делать, — говорила она. — У меня же здесь бабушка, братишка с сестрёнкой. Что с ними будет, если меня увезут?