— Постой, — встрепенулся Янченко, — ты ведь, кажется, неплохо танцуешь?
Нина пожала плечами.
— К чему это?
— Сейчас объясню, — продолжал юноша. — В клубе по приказанию немцев возобновляются концерты. Слышала? Там нужна балерина.
— Да, но… — неуверенно начала было Нина.
— Знаю, знаю, — перебил её Володя, — ты не артистка. Ну и что? Попробовать можно. К тому же… — Он перешёл на шёпот. — К тому же это может стать и твоим заданием. Надо только кое с кем поговорить. Согласна?..
Имя Нины Сагайдак появилось на театральных афишах. Юная балерина быстро завоевала успех. На концерты с её участием собиралась вся военная знать оккупированного городка. Этим решили воспользоваться партизаны.
В городе заметили, что гитлеровцы готовятся к какому-то событию. Это видно было по всему. Днём у прохожих то и дело проверяли документы. Чуть ли не каждую ночь устраивались облавы. Гестапо свирепствовало.
Партизаны были начеку. Через своих связных установили, что ожидается приезд высокого начальства и что по этому случаю гитлеровцы решили устроить в клубе большой концерт.
Партизаны разработали свой план.
Володя передал Нине задание: «Тянуть время — танцевать как можно дольше, да так, чтобы немцы глаз от сцены оторвать не могли…»
— Надо завладеть их вниманием. Понимаешь? — взволнованно говорил он. — И удержать в клубе подольше…
И Нина танцевала. Она выходила на сцену и раз, и два, и три. Она уже не видела зрительного зала, не различала, кто там сидит. «Время, надо оттянуть время, — думала Нина, — успеют ли наши… Сколько ещё?..» И, заканчивая один танец, не отдохнув, начинала другой.
Наконец Нина вышла за кулисы, ей шепнули: «Тебя спрашивает начальник госпиталя».
— Госпиталя? — удивлённо переспросила Нина. Сердце тревожно сжалось.
«Что ему надо? — подумала она. — Неужели сорвалось?»
Нина вдруг почувствовала страшную усталость. Ноги горели: «Неужели всё было зря?»
Собрав последние силы, она медленно двинулась в комнату. У двери задержалась, как бы раздумывая, входить или нет. Мельком оглядела костюм, приосанилась, затем глубоко вздохнула, словно стряхивая усталость, и, изобразив на лице улыбку, толкнула дверь.
В комнате было двое. На диване, небрежно опершись о валик и забросив ногу за ногу, сидел немецкий офицер. Он слушал склонившегося рядом в угодливом полупоклоне человека в штатском. Скрипнула дверь, открываемая Ниной. Холодно блеснуло стёклышко монокля, и две пары глаз уставились на девочку. Некоторое время её бесцеремонно разглядывали. Затем офицер, улыбнувшись, поманил её пальцем. Нина сделала несколько шагов и остановилась. Офицер что-то сказал по-немецки штатскому, и оба громко рассмеялись.
— Ближе, ближе, — по-русски произнёс человек в штатском. — Не надо бояться.
«Переводчик», — догадалась Нина. Она подошла совсем близко и вопросительно взглянула на него.
Переводчик в двух словах объяснил ей, что господин начальник госпиталя большой любитель балета и пришёл выразить Нине своё искреннее восхищение её талантом. «Вот оно что», — волнение сразу улеглось. Нина слушала молча, слегка наклонив голову, изредка улыбаясь. Она почти не улавливала смысла слов переводчика. Всё это было уже неважно. Вдруг она насторожилась, «Что это он говорит?»
— Когда мы кончим войну и установим свой порядок, вы сможете учиться в балетной школе. Мы любим талантливых людей и заботимся о них…
Нина перевела взгляд на офицера. Он сидел всё в той же позе, самодовольно улыбаясь, и короткими кивками головы подтверждал то, что говорил переводчик.
Нина еле сдержалась, чтобы не бросить ему в лицо что-нибудь хлёсткое, злое. Сказать, какой сюрприз ожидает его сегодня после концерта. Объяснить ему, наконец, что вовсе не для них она танцует, не ради их удовольствия. Но она молчала. Перед фашистом стояла высокая смуглая девочка в ярком украинском костюме. Две косы легли на грудь. Из-под длинных густых ресниц спокойно смотрели глубокие серые глаза. На какое-то мгновение их взгляды встретились. Офицер легко поднялся с дивана и грубо взял её за подбородок.
— Зер гут, — довольно ухмыльнулся он и, резко отстранив её, вышел из комнаты. Переводчик на всякий случай поклонился Нине и засеменил за ним.
Тем временем партизаны освободили из госпиталя раненых товарищей и, прихватив заодно и все медикаменты, ушли из города.
Гитлеровцы лютовали.
Приближалась годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Юные патриоты готовились отметить праздник. Можно было бы выпустить спецлистовку. Но нет, сейчас нужно что-то другое…
Кто-то предложил вывесить красные флаги. «Здорово, конечно. Только поздно спохватились. Где найдёшь сейчас столько красной материи?»
Решение пришло неожиданно. Как-то Нина шла в клуб на репетицию. Вдруг до неё донёсся голос репродуктора. Девочка поморщилась: «Опять приказы. Запрещается одно, запрещается другое… За неповиновение — расстрел. Сколько людей слушают эту белиберду… Слушают! — Нина подняла голову и посмотрела на репродуктор… — А что, если?..»
В тот же вечер она собрала на совет друзей.
— А если захватить радиоузел?
— Вот это да!
Ребята загорелись. Однако вскоре приуныли:
— Он же, наверно, здорово охраняется, а у нас ни оружия, ни патрон…
— Но ведь не целый же день стоит там часовой, — перебила Нина. — Пашка, уточни-ка, в какие часы гитлеровцы ведут передачи и как охраняется радиоузел. А там решим, что делать. Нет оружия, будем действовать хитростью.
Через несколько дней Пашка пришёл к Нине.
— Узнал?
— Узнал.
— Ну?
— Радиоузел не охраняется, — выпалил он.
— Как не охраняется? — удивилась Нина.
— Так, — сдержанно ответил Пашка. Но тут его прорвало:
— Нинк, Нин, — заторопился он, — там вот как всё организовано. Передачи на русском транслируются из Бара-новичей. Так? В определённые часы. Вот тут записано, — и он протянул Нине листок бумаги. — Принимают их не на радиоузле, а в доме напротив. Ну через улицу, знаешь?
— Да, да, продолжай.
— Вот. Там и стоит часовой. А оттуда уже на усилитель радиоузла, где часового нет. Здорово-то как, а? Пробраться на радиоузел можно, я уже смотрел.
— Проберёмся, а дальше что? — остановила его Нина.
— Как что? — не понял Пашка. — Всё ж ясно.
Но было неясно. Аппаратура, нужная для передачи, оказалась для ребят недоступна. Дом, где она находилась, ни на минуту не оставлял часовой. Что же делать?
Пашка сник. Никакого плана у него не было. Он просто добросс/вестно всё разузнал.
— Нужен парень, который бы разбирался в радиотехнике, — сказала Нина. — Может, он что подскажет.
— Так Лёшка же, — обрадовался Воробышек. — Постой-ка, я сбегаю к нему. Ладно? Я мигом.
Лёшка Иванков, выслушав ребят, предложил выяснить, можно ли там подключиться к кабелю. Если да, считай, что всё в порядке.
Они излазили весь двор. Нашли нужный кабель. Потом долго чертили план двора и близлежащих улиц. Продумали всё до мелочей.
Выполнять операцию решили все вместе.
Накануне праздника был базарный день. Из окрестных сёл и деревень съехались крестьяне. На базар потянулись и городские: каждый надеялся выменять хоть немного хлеба или крупы. Ровно в семь утра в репродукторе, установленном на площади, что-то защёлкало, захрипело. Поначалу на это никто не обратил внимания. Думали, опять фашисты начинают свои передачи. И только когда над толпой пронёсся взволнованный девичий голос, произнёсший слово «Товарищи», шум мгновенно стих. Люди замерли, прислушиваясь. Затем медленно, словно не веря своим ушам, стали подходить поближе к репродуктору. Казалось невероятным, что в городе, где хозяйничали гитлеровцы, где даже дома боялись говорить громко, кто-то поздравлял всех советских людей с праздником Великого Октября. И не как-нибудь, не тайком, а по радио.
Репродуктор всё говорил и говорил.
— Ишь ты, девчонка, — изумился кто-то. На него сердито зашикали.
Гитлеровцы не сразу поняли, в чём дело. А когда спохватились и бросились к дому, в котором помещался радиоузел, было уже поздно: там никого не оказалось.
Начались аресты. Искали неуловимых партизан. Во время облавы попался Володя Янченко.
Нина всё думала, как бы спасти своего товарища. Но сделать что-либо было не в её силах. Вскоре она узнала, что Володю расстреляли.
В тот же день от имени юных мстителей Нина написала листовку. Это была её последняя листовка. Среди тех, кто получил её, оказался предатель. Нину схватило гестапо.
В тюрьме её часто вызывали надопросы. Сначала разговаривали ласково, как с маленькой, задабривали конфетами. И как бы между делом спрашивали:
— Кто руководил тобой? Сколько в вашем отряде человек? Что ты знаешь о партизанах?
Нина прикидывалась удивлённой, от всего отказывалась. У неё на всё был один ответ: «Ничего не знаю». И только, когда отпираться стало уже невозможно, всю вину взяла на себя.
В гестапо не верили, что девочка действовала в одиночку. Её пытали, надеясь, что она не выдержит и всё расскажет. Но Нина стояла на своём. Тогда, не теряя надежды получить от Нины нужные сведения, гестаповцы решили действовать иначе.
Однажды утром её вызвали на допрос. Она шла, готовая к новым мукам. Но допрашивать её не стали.
— "Гы, наверное, соскучилась по дому? — ласково спросил её офицер. Нина опустила глаза. Её постоянно мучила мысль о бабушке, о маленьком брате и сестрёнке. Она боялась, что фашисты что-нибудь сделают с ними…
— Ты и теперь молчишь, — пожал плечами немец. — А ведь мы не хотим тебе зла. Но ты упрямая девочка. И всё же мы решили быть к тебе добрыми и позволить побывать дома.
«Что они ещё замышляют?» — насторожилась Нина. Но когда её вывели из тюрьмы на улицу, она немного повеселела. Небо было такое голубое, солнце светило так ярко, а птицы щебетали так весело, что ни о чём страшном не хотелось думать. «Как прекрасно жить, — думала она. — Как поч-ки-то набухли. Весна. Скоро всё зазеленеет».