Я: А что было в том доме? Какие-нибудь записи, постеры?
– Записи, модные пластинки того времени. Синглы «Vaseline», «Sebadoh» – все на «AmRep». В то время «Nevermind» гремел, и все крутые лейблы, я уверен, высылали им полные каталоги. Типа: «Возьмите наши группы с собой в турне, а?»
Я: А какие постеры?
– Да в основном там были не постеры, а картины самого Курта, – объясняет Кали. – Одна из них представляла собой обложку «Incesticide». У входа была кухня со стальным полом. Наверное, в этом доме Виктория Кларк и схлопотала по лицу. По крайней мере, Кортни так говорила. Я опять же был в некоторых вещах еще наивен и слишком юн, я продолжал пить и колоться. Это еще не стало такой привычкой, как позже, но каждый раз, когда мне что-то предлагали, я не отказывался. В Лос-Анджелесе был такой рок-доктор, его звали доктор Марк, и он выписывал лекарство под названием бупренакс в стеклянных пузырьках. Это был синтетический опиат для лечения героиновой зависимости. Когда я приехал в Лос-Анджелес, они жили там еще не так долго. Я был с лучшим другом, Рене Наваррете, который прошел со мной через все это. Мы приехали не за наркотиками или чем-то другим, а посмотреть на ребенка, потусоваться.
Я: Насколько я помню, они были очень одинокими. Особенно Курт, потому что он только что переехал из места, где прожил всю свою жизнь. За шесть месяцев до того о нем почти никто не знал, и тут внезапно они с Кортни оказываются самой известной парой в мире, и при этом очень одиноки. Они искали, с кем бы потусоваться.
– Тут была не просто тусовка. Они собирались вскоре переехать из того дома.
Я: Курт ненавидел Лос-Анджелес.
– Да, в Лос-Анджелесе ему не нравилось. Вот почему этот дом им подходил – чтобы в него попасть, нужно было воспользоваться лифтом с обратной стороны горы.
Я: Да и найти дом было сложно.
– Ну вот это и было отличное место, чтобы залечь на дно, – соглашается Кали, – хотя довольно неприглядное. Там мы сделали тот фотоснимок, который оказался потом на компакт-диске «In Utero» [Кали там в платье]. Мы просто баловались с поляроидом.
Я: И сколько тогда было Фрэнсис?
– Четыре, пять, шесть месяцев…
Кто-то в «Хагги Бере» нашел номер моего фан-журнала «Потрахаться и разбежаться» и передал его тебе. Кортни узнала обо мне через тебя, хотя я тоже посылала ей номер. Там была статья о «Hole», довольно позитивного содержания, в самом первом выпуске. Мне было тогда пятнадцать, я жила в Миннеаполисе и только начала работать в музыкальном магазине. Я открыла для себя панк-рок, мне хотелось писать, но мне никто не разрешал, так что я решила основать собственный фан-журнал.
Через несколько недель мне пришла большая посылка с футболкой «Hole» и стикерами. Потом Кортни прислала мне письмо на шестнадцати страницах, которое написала на следующий день после рождения Фрэнсис, несколько одурев от лекарств. Все письмо было о Миннеаполисе, о том, как мне хорошо бы организовать группу вместе с Мишель Леон [ранее – басисткой «Babes In Toy-land»], о том, почему у нее такая странная жизнь, о том, как пределом ее мечтаний в Миннеаполисе всегда было работать в «Северных огнях» [музыкальный магазин]. Она хотела знать, откуда я взялась такая маленькая, да удаленькая, а я с видом знатока Миннеаполиса ругала «Run Westy Run» и «Soul Asylum» [местные слабые рок-группы], всех этих старичков.
Я по касательной внедрилась в круг крутых чуваков. Для большинства девочек моего возраста я была чужой, слишком резкой, а на мальчиков наводила страх. Я не баловалась наркотиками и сексом, как большинство у нас в школе. Но мне в то же время нравились феминизм, группы Дона Флеминга [«Gumball», «Hole», «Sonic Youth», «B.A.L.L.»[325] и «Riot Grrrl»]. Так совпало, что знакомство с Кортни наложилось на мое открытие рок-звезд, которые записывали синглы «Wordcore» [первой в упомянутой серии вышла Кэтлин Ханна из «Bikini Kill»].
Я получила письмо, и это было супер. Кортни действительно нуждалась во внимании и известности. Никто в городе доброго слова про нее не мог сказать, и я начала идентифицировать себя с ней. Обо мне ходили подобные же мнения. Как бы плохо она себя ни вела, пока жила тут, я-то знала, каким может стать Миннеаполис; это был город для мальчиков, так что я подозревала, что Кортни не просто долбанутая сучка, повернутая на наркотиках, как о ней говорили. Если какую-то женщину так демонизируют, то в этом наверняка присутствует нечто большее, чем злость тех, кого она познакомила с наркотиками.
Письмо ее было забавным, странным и вдохновляющим. Она писала о том, как материнство влияет на нее и на ее жизнь. Очевидно было, что она борется против грубого, омерзительного мира – как раз вышло интервью в «Вэнити фэйр». Кортни жаловалась, что из себя самой превратилась в какой-то символ. Вскоре после письма она решила мне позвонить. Я перезвонила, и мы разговаривали, по-моему, каждый день года полтора.
Они с Куртом платили за печать моего журнала, потому что у меня деньги кончились. Так что они послали мне триста баксов, чтобы я напечатала как можно больше журналов. Еще Кортни послала мне бокс с первым изданием «Pretty On The Inside», чтобы я в «Потрахаться и разбежаться» описала его. Ее фан-журнал был как бы внутри моего: мне также дали фотографию Курта, Марка Лэнигана и Дилана, переодетых в «Babes In Toyland» на Хеллоуин, и я выслала им 50 экземпляров, но даже в фан-журнале публиковать такую фотографию было странно, потому что все сразу захотели узнать, какое отношение я имею к «Nirvana». Я прошла через «Riot Grrrl» и разочаровалась в тамошних людях, как и Кортни – в то время она как раз разругалась с Тоби и Кэтлин, которые писали ей фанатские письма, а за ее спиной – письма Курту[326].
Иногда она рассказывала о том, как сложно быть знаменитой, и рассуждала, как трудно должно быть мне – странной девочке-подростку из Миннеаполиса. Когда играла моя группа, в меня кидали бутылками, мне угрожали. Она рассказывала мне, какие песни пишет Курт и что собирается делать она сама.
Глава двадцать третьяКоролевская чета
Лос-Анджелес, 1992 год; мы с фотографом «Мелоди мейкер» Стивеном Свитом час едем на такси до Вэлли в поисках склада, где хранится куча старого кинореквизита, с помощью которого можно было бы экипировать Курта и Кортни дьяволом и ангелом для обложки рождественского номера журнала. День угнетающе жаркий, а на месте оказывается, что все костюмы мерзкие, вонючие и старые, да и парочка все равно не соглашается с нашей идеей. Мы возвращаемся в дом: у Кортни медно-рыжие волосы; когда Стивен фотографирует Фрэнсис Бин, Курт предлагает написать на ее животе «Dier Grrrl». Семья отказывается сфотографироваться вместе – возможно, это спонтанное решение будет стоить Стивену нового дома. Ох уж эти случайности музыкального бизнеса!
Далее идет текст интервью в двух частях с Куртом и Кортни, которое было опубликовано в «Мелоди мейкер» в рождественские каникулы 1992/93 года. Само интервью имело место как раз перед возвращением супругов в Сиэтл.
– Это самое сложное дело в моей жизни, – с неохотой начинает звезда. – Не верится…
Он делает паузу.
– Но все равно мне нравится! – восклицает он. – Я очень собой доволен. Просто обязанностей куда больше, чем я ожидал.
Он снова останавливается.
– Знаете, она умеет пукать так же громко, как я…
– Курт! – вмешивается его жена с оскорбленным видом.
– И рыгает так же громко, – невозмутимо заканчивает он, улыбаясь своей озорной улыбкой.
– Заткнись, – бранит его жена. – Это неженственно.
Я: Но она же ребенок. Детям можно пукать.
– Ну хорошо, – покровительственно говорит мать, смягчившись и гордо глядя на малышку, которая таращится рядом с ней.
Я: После появления ребенка в вашей жизни многое изменилось?
– Определенно, – отвечает Кортни. – Да…
Она умолкает, отвлеченная тем, как ее муж закатывает глаза.
– Хватит! Зачем ты это делаешь? – кричит она.
– А что делаю? – невинно спрашивает он. Фрэнсис тянется к его руке.
– Так себя ведешь при включенном диктофоне.
– Да меня просто задолбали эти вопросы о ребенке, – защищаясь, говорит Курт Кобейн – самая успешная звезда американского панк-рока. – А мне особо нечего сказать. То есть я имею в виду, что да, это клево, это супер, это лучшее, что со мной случилось.
В спальне воцаряется тишина. Мы возвращаемся к телевизору, где идет последняя серия мультика «Рен и Стимпи» – нового предмета культа юных американцев. Появляется няня Фрэнсис Бин Кобейн, чтобы забрать малышку – подвижную, просто головокружительно здоровую, голубоглазую девочку (глаза Курта, нос Кортни) – вниз, чтобы уложить поспать.
Молчание. Кортни прихлебывает тепловатого клубничного чаю. Я делаю глоток водки. Курт просто рыгает.
Всем нам надо соответствовать своему образу.
Курт и Кортни живут в лучшем районе Лос-Анджелеса, окруженном пальмами и прохладными тротуарами, которые затенены листвой и защитными изгородями.
Внутри одна комната отдана под картины Курта – странные, тревожные изображения и коллажи (когда его жена была беременна, он рисовал безголовых младенцев, теперь рисует ангелов и кукол). Кухня большая, старомодная, по всей длине внешней стены зеркало, наверху множество комнат для гостей. Гардероб Кортни забит винтажными «кукольными» платьями. Он больше некоторых квартир, где мне доводилось жить. Ну или почти больше.
Корочки от пиццы и полупустые коробки с пирожками валяются по всей просторной гостиной. Тут есть телескоп, гитары, старые книги о роке, фотографии в рамках, повсюду разбросаны детские вещи – главное место отвед