— Лица, не имеющие охотничьих или членских охотничьих билетов, к участию в облавных охотах не допускаются, — не моргнув глазом, парирует находчивый армянин.
Ты посмотри, какой знаток! Будто у меня этот билет есть!
Выдвигаемся после небольшого перерыва на вторую часть охоты. На этот раз моё место не в арьергарде, а в самой гуще помещичьего братства. Едем мы по лугам к какой-то болотине. Кабаны, как известно, грязь любят.
— Без собаки и думать не моги кабана взять, — учит соседушка, внезапно полюбив меня, как родного племянника, и простив замирение с Грачевым.
Ну как же — развеселил я его гостей. Теперь о моём выстреле долго будут судачить в дворянском обществе.
— Да можно! — не согласен с ним второй мой сосед — Панин. — А вот слух у зверя хороший! Поэтому крадись к нему с подветренной стороны и делай это только тогда, когда слышно чавканье, то есть, когда он ест и хвостом вертит при этом. Если чавканье внезапно прекратилось, а хвост повис, значит, услышал он тебя или запах учуял: стоит и прислушивается. Тут, стало быть, замри и не дыши! А чавкать опять начнет, тогда и крадись!
— Да дурость это! — влез в разговор ещё один знаток кабаньих повадок. Кто такой — уж и не вспомню. Виделись пару раз мельком, живёт помещик где-то за речкой, далеко от меня. — Ежели без собак, тогда под ночь надобно! А сейчас они проснулись и жрут — шума много! Тут уж, братец, главное — первым его увидеть.
Но у нас с собаками полный порядок, поэтому общим голосом решено не с подхода охотиться, когда собак просто спускают на поиски зверя, а там уж действуют по обстоятельствам, а облавой, с засадой.
Подъехав в нужное место, уже не на лугу, а в лесочке, и оставив коней дворне, егеря нас начинают распределять по точкам. Я ложусь около довольно толстого древнего, но ещё крепкого пня, и мой номер — пять. Рядом Акакий, которому досталось место за большим валуном, его номер шестой. Владимиру номера не дали, и он стоит позади нас, за высоким и толстым деревом, и мне это место кажется самым безопасным. Шуметь строго-настрого велено не сметь. Предупредили особо: сидеть тихо, не чихать, не кашлять, и уж, упаси бог, не болтать. Лежим мы напротив тропинки, которая со всех сторон окружена лесом. Почему тут? Говорят, чтобы кабан нас не учуял, мол, подветренная сторона. Да мне плевать, какая сторона! Когда слева и справа от тебя лежат люди с ружьями, которые в случае чего прикроют, как-то сразу спокойнее становится.
— Лучшие выстрелы — под ухо и под переднюю лопатку, — шепотом советует Владимир.
Ждать пришлось долго. Солнышко, пробивающееся сквозь листву, ласково пригрело мою настрадавшуюся сегодня тушку, и я позорно заснул, пропустив самое веселье! Проснулся от выстрелов, и первое, что увидел перед собой — лежащий на спине кабан, который смешно дрыгал задними копытами! Выглядел он не таким уж и здоровым, до медведя сильно не дотягивал — раза в два меньше, точно. Впрочем, выстрелы, раздающиеся то тут, то там говорили, что этот экземпляр здесь не в единственном числе! И тут же, подтверждая мои догадки, на тропу выскочил ещё один кабан. Я даже карабин вскинуть не успел, как бабахнул выстрел слева, где затаился Акакий.
— И-и-и-и, — взвизгнул, наверное, подсвинок, ибо габариты у него были небольшие.
А мой друган Акакий палил картечью! Это видно сразу — расстояние-то небольшое, да и пыль столбом встала. Больше выстрелов не было. Но кабанчик этот оказался живчиком ещё тем — кровь пускает, а сдаваться не собирается. Похоже, что только мы с Акакием по нему сейчас и можем стрелять — другим, видать, деревья мешают, а может, перезаряжаются. Тут уже подбежали собаки. Визжат, кружат вокруг, но сунуться к кабанчику не решаются.
Как я ни прятался за пнём, зверь меня заметил! Между нами метров тридцать, не больше, но выстрелить я успел. И вроде даже попал! Выскочив из укрытия, уворачиваюсь от разъяренного зверя, прячась за ближайшее дерево, но кабан, крутанувшись на месте, опять бросается в мою сторону! Выстрел Владимира — и больше прятаться за деревом не надо. Животное, получив заряд в шею, падает, так же смешно задрыгав ногами. Наверное, это у них семейное. Вижу, как бледный Акакий всё ещё перезаряжает своё ружьё. Помочь мне он явно не мог. Так что, получается, что Владимир в очередной раз выручил меня!
Опустошение полное. Впрочем, и азарт присутствует! Это, примерно, как в нулевые, когда на меня наезжали конкуренты, у которых я перехватил жирный заказ. Помню, я тогда, пока не всё разрулил, ходил со стволом за пазухой и заявлением в милицию в кармане — мол, нашёл оружие, честно несу сдавать. Хотя сейчас адреналина даже больше!
— Кабан на рану крепок! Лексеич, ты истуканом-то не стой, заряди ружьё. Не дай бог ещё кто выскочит, — командует Владимир своим фельдфебельским голосом, и я подчиняюсь приказу.
— Это что, убили их? — пара подоспевших из леса загонщиков с интересом разглядывают туши.
— Нет, они поели и спать легли, — шучу я, и шутка заходит.
А матёрый кабанище, тот самый, первый… Кто его, интересно, всё же уложил? А… вон кровавый след от тропы тянется. Видать, раненый сюда прибёг.
Иду, чтобы посмотреть поближе и слышу крик:
— Лёшка, стой! Не подходи!
Это мой Владимир орет, причем таким голосом, что сразу ясно: дело — дрянь. Он, конечно, молодец, что предупредил, но раньше надо было быть молодцом. Зверюга, что, казалось бы, давно уже дух испустила, вдруг, ожив прямо на глазах и резво вскочив на все свои четыре окровавленные конечности, с дикой злобой бросается на меня! В её горящих глазах я вижу неминуемую свою погибель. Отпрыгиваю в сторону, но не успеваю толком — кабан сбивает меня с ног! Хорошо хоть я отлетаю не под копыта ему, а куда-то в сторону.
Барахтаясь в пыли, пытаюсь сообразить, где верх, где низ, и тут слышу чей-то выстрел! И на этот раз точно не Владимира — он ещё не мог зарядиться. Может, Акакий? Чувствую, как мою руку толкает что-то тяжелое. Тут же голова взорвалась острой болью, и свет померк.
Глава 24
Глава 24
Сознание вернулось не сразу. Сначала пришла боль. Глухая, пульсирующая, настырная, будто кто-то внутри черепа долбит молотком. Кроме головы, болели пах и левая рука. Ещё не открывая глаз, пожелал, чтобы я очутился обратно в своём времени… хотя бы для поправки здоровья, но тут же понял — чуда не случилось. В смысле, второй раз не случилось. Первый-то уже был — когда я сюда угодил.
А рядом кто-то бубнит, и голос вроде знакомый… Елисей Пантелеймонович, похоже.
— Башка болит… — пожалуюсь, больше для того, чтоб хоть как-то обозначить, что я ещё не покойник.
И тут же, словно знал, что я очнусь именно с этой жалобой, кто-то совершенно менторским тоном изрёк:
— Кровь пущать — первейшее дело! Голове сразу легче станет! А рука что⁈ Заживёт! А вот голова — предмет сложный!
Открываю глаза… знакомая комната, моя гостевая, считай. Кровать тут не сильно широкая, но на краю, подвинув меня, умостился толстый дядя, который умильно улыбнулся, увидев моё пробуждения от беспамятства.
— Я же говорил: парень крепкий! — довольно заявляет помещик, отчего-то преисполненный ко мне любовью. — Вот, помню, с твоим отцом поехали мы как-то к одним дамам…
— Саквояж дайте… Опиум там… — слабо прохрипел я, возможно, упуская некоторые пикантные подробности из интимной жизни моего предка.
Слава всем святым, что я догадался прихватить с собой опиум. Знаю, он обезболивает, а сейчас мне нужно только это. Голову будто в тиски зажали, да ещё и бок отдаёт тупой болью. А левая рука вообще живёт своей отдельной, страдальческой жизнью.
Кстати, насчёт кровопускания… Если подумать, в этом есть логика. Снизить давление таким способом вполне разумно. Но у меня-то дело явно не в давлении! Меня, похоже, чем-то хорошенько приложили.
А своего собеседника я узнал — известный во всей округе дядька. Вот если бы был титул за самого транжиристого помещика, то… Да как же его имя? Короче, этот толстячок точно был бы в первой тройке, а то и победителем. Имея неплохие угодья — три деревни и кирпичное производство, — он удерживался от разорения лишь стараниями своего управляющего. Тот, может, и подворовывал, но, будучи из староверов, имел крепкие связи по всей Костроме. По слухам, доход помещика составлял двенадцать тысяч в год… Да как же тебя звать-то?
— Григорий Матвеич, ты погоди парню кровь пускать. Алексеич дело говорит — опиум поможет! — прогудел басом наш гостеприимный хозяин, Ильин. Тот самый, стараниями которого мы так весело развлеклись… в основном за мой счёт.
Точно! Григорий Матвеевич Залишкин собственной персоной! Помещик этот не так давно похоронил жену и теперь в одиночку воспитывает сына лет десяти и трёх прекрасных дочерей. Хотя нет… Одну. Двух уже замуж пристроил. Причём по своей транжиристой натуре не поскупился и приданое им выделил богатое. Да и третья долго приживалкой не будет благодаря стараниям управляющего.
Кстати, а ничего так девочка! Высокая, стройная, русая коса в пол — загляденье! Ух! Впрочем, прошлый владелец моего тела, похоже, в таких вопросах имел иные вкусы. Для него чем толще баба — тем лучше. Ну что ж, каждому своё…
Опиум действительно помог. Голова ещё гудит, рука ноет, но, кажется, жить можно. Пока я прихожу в себя, мне между делом рассказывают, что же, чёрт побери, случилось. Оказывается, я попал под дружеский огонь. Тот самый матёрый кабан, артист, что мастерски прикидывался дохлым, напугал не только меня, но и слугу Залишкина. Тот, недолго думая, с испугу пальнул картечью по зверю… заодно зацепив и меня. Ну спасибо, добрый человек! Хорошо хоть убойная сила у картечи невелика.
Бицепс — если вообще можно так назвать мой хилый мускул — пробило. Но не насквозь. Дробь вытащили и перевязали, пока я без сознания валялся. А вот картечина в лобешник, чую, будет аукаться долго. Одно радует — череп цел.
Этот слуга, между прочим, вообще стрелять не должен был. Он всего лишь заряжал ружья для Григория Матвеевича, но вот с дуру пальнул, и теперь Залишкин, конечно, чувствует себя виноватым. И правильно делает!