— Пошто ботвинья у тебя без рыбы? Рыбу можно, — недовольно высказывает мне поп, беря в руки ложку.
Это он так мою окрошку называет. Лешка любил этот холодный супчик из кваса, щавеля, зелени разной и варёных овощей. Но Матрёна туда добавляла рыбу. Я такую окрошку не ем, поэтому и попросил Фросю сделать без рыбного.
Ишь, ещё критикует! Жри, что дают!
Тут Фрося принесла кулебяку с гречневой кашей и грибами, и поп соизволил, наконец, ответить на мой вопрос про Тимоху.
— Ох и дерзок он стал у тебя, Лексей Лексееич! Ему слово — он два в ответ! Поучил его, конечно, клюкой пару раз, да епитимью наложил… малую. Наверное, пошёл отрабатывать, — докладывает Герман. — Я епитимью просто так не накладываю. А кающихся, кто с раскаянием сердечным и обещанием больше не грешить, и вовсе отпускаю. Но твой конюх… случай особый.
Ни хрена не понял, но переспрашивать не буду. Наверняка ара расскажет, да не один раз, про свои горести в этой поездке. Ну а что? Он человек на селе мало авторитетный — его, кроме меня, да, возможно, жены, никто особо не уважает.
Обсудили с представителем духовенства разбойное нападение на Матрёну, помощь погорельцу Ермолаю, начавшийся пост и ещё кучу мелких дел. Уже когда Герман выходил от меня, я вспомнил, зачем он ездил на хутор Утюжкино, и спросил:
— Никодим-то отмучился?
— На ноги встал, раб божий! Может и поживёт ещё! Грехи я отпустил ему, и молился он всю ночь усердно, а такое рвение господь заметит! — с гордостью, будто это его личная заслуга, поведал поп о выздоровлении моего крепостного.
И то хорошо, что не помер мужик! И так уже дюжина мертвых душ у меня имеется, за которых я подати, между прочим, плачу. А Чичиковых тут не наблюдается — продать их некому!
Ара заявился сразу после ухода отца Германа — будто специально ждал за дверью. Оглядел тоскливым взором прилично подъеденный и так изначально скудный постный стол и стал рассказать о своей поездке.
— В Утюжкино шестеро человек у тебя живут: сам Никодим, жена его и четверо детей. Одна девка — уже невеста, но страшна лицом. На тебя, кстати, в этом вопросе уповают, что женишь кого на ней. А вообще, богатый хуторок. Такой надо на оброк переводить…
— Надо — выдам, — отмахнулся я, как будто речь шла о старой кобыле, которую пристроить нужно. — А чем хутор промышляет?
— Мёд гонят, — тут же оживился Ара. — Я привез немного. Хороший мёд. Густой, тёмный.
— Красава, чё, — хвалю я проныру.
— А ещё, — ара понизил голос, — в Утюжкино ведьма живёт! Правда-правда!
— С этим Никодимом? — удивился я.
— Не-а, там раньше две семьи жило. Одну ещё твой отец продал лет двадцать назад, а вот бабка ихняя осталась куковать в Утюжкино. Травы собирает, варит че-то на продажу. Со всей округи к ней бегают. Никодим ругается, но старуху боится! Бодрая карга, лет под восемьдесят, а живчик такой, что любой двадцатилетней фору даст. И главное — дюжина поросят у неё, представляешь? Дюжина! Я сам считал. Как она с ними управляется — ума не приложу.
— О! — воскликнул я, стукнув себя по лбу. — Мысль меня вчера посетила! По поводу медицины. И рожениц в частности. Да и прочего… Слышал я, много женщин в эти времена мёрло, пока врачи, прости Господи, руки мыть не начали. Вот у нас скоро жена Ермолая рожать будет…
— Знаю, читал, — не дал мне закончить Тимоха, усердно подчищая остатки трапезы. — Там не просто руки мыть надо, а хлоркой обрабатывать. Вернее, в растворе хлорной извести. Венгр какой-то… то ли уже открыл метод, то ли откроет скоро. Его за это потом в психушке убьют.
— Ну-ка, ну-ка! — заинтересовался я.
— Это всё, что помню из прочитанного, — пожал плечами Тимоха. — Да и идти мне надо — конь сам себя не обиходит!
— Тут я решаю, кто чем занят будет! — с барским возмущением рыкнул, не сдержавшись, я.
Но наш спор прервали новые гости. Приехал пристав из Костромы. Солидный мужчина лет сорока представился Петром Петровичем (надеюсь, фамилия у него не Петров). Судя по уставшему виду, выехал служивый ещё с зарёй, не иначе. Видать, там у них строго наказывают за такое разгильдяйство, как побег заключенных.
Почти квадратной фигуры дядя моё предложение испить чаю принял с благодарностью. Я дал команду Тимохе вызвать Катьку и Фросю с огорода, и тот убежал, с сожалением посмотрев напоследок на кусок кулебяки — явно хотел его выпросить себе домой, но не стал палиться перед аборигенами. И так народ не понимает нашего с арой близкого общения, видно, раньше я конюха сильно не баловал.
Но я, в конце концов, барин. И мне плевать — что там моё имущество про меня думает. Хотя… крепостные — это вообще имущество или нет? Вроде как по бумагам — да. Но вот взять того же Ивана… Дом у него, между прочим, не хуже моего. Опрятный, добротный, с резными наличниками. У самого имущество — как у мелкого купца. Выкупать свою семью не просит. Значит, барщина его особо не гнетёт. Или — что более вероятно — как-то он свою старостинскую должность монетизирует. Небескорыстно, скажем так, занимается административной деятельностью.
Я ведь читал, что в России крепостные иной раз были богаче своих господ. Тогда как-то не верилось в это, а теперь убедился лично. Крестьянин крестьянину рознь.
— Беглого этого заберём, последний остался! А Адам Евгеньевич передал тебе про награду за доблесть на пожаре!
Адам — это, наверное, полицмейстер Костромы. Фамилию я забыл, но имя помню.
— А что за награда? — интересуюсь я.
— Ну не медаль «За усердие», конечно, — смеётся гость. — И не высочайшее благоволение, но кое-что! В «Русском инвалиде» благодарность тебе выпишут!
Чешу в затылке. «Русский инвалид»… Слышал про такое издание. Пожалуй, действительно — награда неплоха! Буду детям показывать. Кстати, о детях!
— Чего изволите, барин? — в дом ворвалась Фрося с мокрыми руками, очевидно, только что вымыла их после работы в огороде.
— Чаю нам свежего… Или, может, наливочки? — вопросительно гляжу я на гостя.
— Чаю достаточно! Этот беглый — опасный, двух мужиков зарезал, когда убегал!
И на такого матёрого убивца я в драку полез! Хотя там не так было — это он меня уронил, ещё и наступил. Но знал бы что такой опасный этот Иван, не стал бы я его хватать за ноги и бить!
— Тоща у тебя кухарка, — мимоходом высказал своё мнение Пётр, косясь на Евфросинью.
Это такой намёк, что она плохо готовит, или что я её в черном теле держу?
— Отведай кулебяку! — стало обидно мне. — Фрося, и меду давай, который Тимоха привёз!
— Мёд! Чёрт! У меня же подарок тебе есть! Эй, рябая! — крикнул Пётр, вошедшей с какой-то корзинкой в руках Катерине. — Позови мово извозчика со двора.
— А оне с Владимиром ищут того связанного, што в хлеву был! Нетути его там! — радостно выпалила девка.
Мы с Петром, не сговариваясь, рванули на выход, матерясь. Причем я не сильно уступал опытному полицейскому в оборотах. Российский бизнес, знаете ли, тоже многому может научить по части ругательств!
— Лови его! Уйдёт! — слышу азартный крик Владимира уже не во дворе, а где-то на улице.
Глава 30
Рвусь на улицу впереди полицейского, но тут же спохватываюсь:
«Ты что, Герман Карлович, совсем ополоумел⁈ Этот беглый двух мужиков завалил, а ты на амбразуру с голыми руками⁈»
Притормаживаю. Барин, конечно, я… но не дурак же. Пропускаю вперёд полицейского. И вовремя!
Потому как в следующую секунду из-за угла вылетает торпеда, имя которой — да чёрт его знает, какое у неё имя! Глаза бешеные, волосы дыбом, в руке что-то блестит — то ли кость, то ли осколок старой косы. Прячусь за полицейского. Позади него бежит Владимир, у которого, как известно, к этому гражданину личные счёты.
Хрясь! Объемистое пузо полицейского приняло на себя лобовую атаку беглого. Служивый охнул и сложился пополам, а шустрый малый уже почти вырвался на оперативный простор, вернее, на дорогу, ведущую к выходу из села, но я завершил его побег ловкой подножкой!
Пропахав носом землю, торпеда бесславно завершила свой путь у оставшейся от вчерашних атмосферных осадков лужи. Падение всполошило стайку гусей, облюбовавших этот временный водоём, а одна из этих не сильно-то мирных птиц даже напала на лежащего, которому и без того было нелегко, ведь Володя, подбежав, для начала опять несколько раз пнул мужика. Ой, зря босяк этот на Матрену полез!
— Хорош чаёк, не спитой! — замечает Петр, ставя кружку на стол.
Мы уже втроём в доме пьем чай: я, Володя и Пётр. Чай, к слову, и правда отличный. Не этот пыльный мусор в пакетиках из будущего, а настоящий — листовой, ароматный. Спитой? Да вы что, батенька! Я спитой пить не буду. И хотя я здесь не самый богатый барин, но в удовольствии насладиться вкусом этого любимого мною напитка отказать себе не могу. Хоть и стоит он прилично!
На дворе, в телеге, лежит упакованный беглец — уже тихий и смирный, а рядом с ним дежурит… гусь. Не знаю, дрессированный он у нас или просто по зову сердца помогает правосудию. Но факт остаётся фактом: осуждённый гражданин Российской империи временно содержится под присмотром гусиного надзора! Это ли не местная реформа тюремной системы?
Мой Владимир вызвался ехать в Кострому вместе с полицейским, для сопровождения и охраны. Отпустил его, конечно, тем более подарочек Адама Евгеньевича мне понравился. А он, помимо будущего пиара — то есть официальной благодарности в «Русском инвалиде» — передал мне ещё и книгу. Мало того что книга — лучший подарок, так вот эта конкретная ещё и весьма прелюбопытная будет!
«Опыт энциклопедического обозрения словесных, исторических, естественных, математических и философских наук, для Императорского Воспитательного дома классических воспитанниц, к званию наставниц приуготовляющихся (1820 г.) Автор: Ульрихс Ю. П.»
Это, фактически, энциклопедия! Я смогу посмотреть, что знает сейчас наука, и не надо голову ломать лишний раз, изобретая уже изобретённое.
Да, предназначалась она для наставниц, то есть для барышень, желающих преподавать. Немного смущает, что «для баб», но полистав издание, признал, что вещь стоящая и мне будет полезна.