«Лимон» – миллион обесценившихся рублей. Так о деньгах говорили при НЭПе, подчеркивая, что товарно-денежные отношения превратились в бесполезное занятие. В Одессе и поговорка была соответствующая: «За лимончик та ще з гаком, ты получишь дулю з маком». Владимир Высоцкий в своей «Балладе о детстве» этот термин тоже упоминает:
Пришла страна Лимония,
Сплошная Чемодания!
Взял у отца на станции
Погоны, словно цацки, я,
А из эвакуации
Толпой валили штатские.
Но Владимир Семенович фразой «пришла страна Лимония» рассказывает о возвращениях с трофеями воинов-победителей, когда деньги опять же были не так ценны, как вещи, привезенные из Японии или Германии, которые можно было обменять.
Главной песней об обесценившихся деньгах были и остаются «Лимончики». Музыку для нее написал Лев Зингерталь, а слова – Яков Ядов, хотя, как и в случае с «Муркой» (да и с другими песнями той поры), текст народ подстраивал под себя и под ситуацию. В нэпманских кабаках куплеты менялись, добавлялись и быстро разлетались среди кабацких и уличных певцов.
В этой одесской песенке важно было лишь придерживаться простой схемы: упоминать еврейские имена и рифмовать лимончики с балкончиками. Этого было достаточно.
Ах, лимончики, вы мои лимончики.
Где растете? – не в моем саду.
Ах лимончики, вы мои лимончики,
Вы растете у Сары на балкончике.
Запрещенка
К закату НЭПа популярность «Лимончиков» начала снижаться. В 1929 году на Всероссийской музыкальной конференции был вынесен приговор – запретить исполнение и издание музыки цыганско-фокстротного направления. По мнению заседателей, она «наряду с религией, водкой и контрреволюционной агитацией, заражая нездоровыми эмоциями, играет не последнюю роль в борьбе против социалистического переустройства общества». Кабаки и рестораны закрывались. Романсы и уличные песни оказались под запретом.
Благодаря Леониду Утесову кабацкая и одесская песня продолжала звучать еще некоторое время. Со своим «Теа-джазом» артист стал исполнять композицию «про фрукты» на концертах, а в 1932 году даже издал ее на пластинке. И пусть она не появилась в свободной продаже, но в Торгсинах ее можно было достать. А на пластинке и «Лимончики», и «Гоп со смыком», и «С одесского кичмана» – вся запрещенка той поры.
К тому же Утесов снова, как уже делал с «Муркой», слегка подправил текст для пластинки, чтобы никакая цензура к нему не пристала.
Еврейских куплетов Якова Ядова в «Лимончиках» больше не было. Леонид Осипович превратил песню в «пролетарский джаз» со стихами Василия Лебедева-Кумача:
Как много пар: и млад, и стар —
Все поднялись и заплясали вместе разом,
Увлечены веселой музыкой и джазом,
Всем захотелось сразу танцевать!
Ой, лимончики, вы мои лимончики,
Вы растете на моем балкончике!
Какая гиперинфляция? Только музыка, танцы и парочки, которые наслаждаются веселыми ритмами. Сара, Беня, Соня и другие одесситы остались в прошлом. Но в народе песню не забывали. Официально ни про «Лимончики», ни про «Бублички» петь было нельзя, но подпольно-то – можно.
Кроме того, на концертах для партийных чинов властители сами просили исполнить запрещенные песни. Тот же Утесов вспоминал, как «душили» песню «С Одесского кичмана»:
Начальник репертуарного комитета Платон Михайлович Керженцев его предупредил:
– Утесов, если вы еще раз где-нибудь споете «С одесского кичмана», это будет ваша лебединая песня. И вообще, эстрада – это третий сорт искусства, а вы, Утесов, не артист.
– А ведь Владимир Ильич Ленин в Париже часто ездил на Монмартр слушать известного шансонье Мотегюса. Ленин высоко ценил мастерство этого артиста, – парировал Утесов.
– Да, но ведь вы-то не Монтегюс, – сказал Керженцев.
– Но и вы, Платон Михайлович, между нами говоря, тоже не Ленин, – ответил Утесов. Попрощался и ушел.
А в 1935 году Леонида Осиповича пригласили на прием по случаю спасения полярников. Сталин был в зале. После официальной части генсек через помощников передал Утесову просьбу – спеть что-нибудь одесское. Ну, артист и не сплоховал, исполнил про кичман.
– Когда я кончил петь, Сталин курил трубку. Вдруг он поднял свои ладони и захлопал. И тут они – и этот, с каменным лбом в пенсне, и всесоюзный староста, и Керженцев начали аплодировать бешено, как будто с цепи сорвались. А наши герои-полярники закричали «бис». Три раза я пел в этот вечер «С одесского кичмана», и три раза все повторялось сначала, – вспоминал позже Леонид Осипович.
После войны к «легкому жанру» стали относиться легче. Но на большую сцену «Лимончики», «Бублички», «Кирпичики» и другие песни 1920-х не попадали.
Михаил Гулько рассказывал коллекционеру шансона Максиму Кравчинскому в книге «Песни, запрещенные в СССР» о своей работе в ресторанах в 70-х:
– Люди приходили к нам отдохнуть, потанцевать, послушать не надоевший до чертиков репертуар – «И Ленин такой молодой и юный Октябрь впереди!» – а что-нибудь душевное, со смыслом. Такие песни запрещали официально, но мы, конечно, только их и играли: «Журавли», «Мурку», «7.40», «Лимончики», «Ах, Одесса!»… Козина, Лещенко, Вертинского…
Руководитель ансамбля каждый вечер должен был предоставлять специальную бумагу, в которой указывались количество и названия песен, которые звучали в ресторане и при этом были одобрены отделом культуры. Но на самом деле эти песни никто и не думал играть. Да и слушать их уже мало кто хотел. А вот «Лимончики» и их близких «друзей» – это другой разговор.
АХ, ЛИМОНЧИКИ, ВЫ МОИ ЛИМОНЧИКИ.
ГДЕ РАСТЕТЕ? – НЕ В МОЕМ САДУ.
АХ ЛИМОНЧИКИ, ВЫ МОИ ЛИМОНЧИКИ,
ВЫ РАСТЕТЕ У САРЫ НА БАЛКОНЧИКЕ.
https://vk.com/music/playlist/-227895316_3_dcf500601597176f87
Глава 4. Танго «Магнолия»
Если бы в 2021 году Авдотья Смирнова не сняла сериал-байопик «Вертинский», то это обязательно нужно было бы сделать кому-то другому. Потому что в один фильм всю его историю не уместить, а экранизации судьба великого шансонье действительно достойна.
Александр Николаевич умел петь веселые песни с грустным лицом, а грустные песни пел так, что ему безоговорочно верили все, кто становился слушателем. О своей судьбе Вертинский рассказал в книжке «Дорогой длинною…», правда, сделал он это очень осторожно. И на то были причины.
Артист уехал из страны в 1920 году на пароходе «Великий князь Александр Михайлович». Уезжал быстро: в Петербурге и Москве власть под себя уже подмяли красные, в Киеве, Одессе и Севастополе беспорядки только усиливались. С остатками армии Врангеля Вертинский прибыл в Константинополь.
Он жил и пел в Румынии и Бессарабии, выступал в дешевых кабаках, перебивался с хлеба на воду. А потом одна кишиневская актриса, состоявшая в слишком близких отношениях с важным генералом, отомстила Вертинскому за то, что он отказался выступать на ее концерте, и донесла «куда следует», что якобы Александр Николаевич – советский шпион. Артиста выслали в Бухарест.
Дальше были Польша, первый брак с богатой еврейкой и первые прошения о возвращении домой, в Россию. А с ними – и первые отказы. Потом Берлин, большие гастроли по Европе и новые попытки оказаться в Москве или Петербурге. Снова не вышло.
Тот самый хит
В 1925 году Вертинский переехал в Париж. И здесь были написаны его, пожалуй, главные (самые известные) песни. Визитной карточкой Александра Николаевича стало танго – «Танго “Магнолия“». Песня о женской тоске по возлюбленному с очень запоминающимся бриджем: «Ах вот эти тади-дам там-там-там». Как именно Вертинский написал это танго, историй не сохранилось, но есть две легенды.
На одном из выступлений в Париже к артисту подошел мужчина в красивом смокинге и попросил исполнить одну песню. Название он, конечно, забыл, алкоголь в том заведении лился рекой, но напел мотив «тади-дам там-там-там». Вертинский свое «Танго» узнал, спел. Гость был доволен, ушел с концерта в хорошем настроении, а перед уходом пригласил Александра на обед в дорогом парижском ресторане.
Вертинский от таких приглашений не отказывался, в назначенное время явился в заведение, сообщил администратору, что его ожидают за столиком у камина. Администратор откровенно удивился: лицо Вертинского ему было не знакомо, а вот тот, кто этот стол резервировал, всегда был желанным гостем в ресторане. И кстати, этот гость уже ждал русского шансонье за столом. Пока Вертинский приветливо кивал своему новому знакомому и объяснял администратору, что никакой ошибки тут нет, сотрудник ресторана ему сообщил: «Вы вообще знаете, что вас ждет сам принц Уэльский?» Александр Николаевич об этом слышал впервые, но виду не подал. Провел вечер в королевской компании, мог себе позволить и такое.
Вторая история, связанная с «Танго», была рассказана мне одним поклонником Вертинского, а позже ее же удалось встретить в закромах блогов LiveJournal. Не могу ручаться за достоверность, но байка любопытная, потому что строчка «когда под ветром ломится банан» может смутить человека, который видел, как банан растет. Это же трава. И во время бури его просто с корнем вырвет из земли.
Так вот, на одном из концертов Александра Николаевича присутствовал мужчина с азиатским разрезом глаз, который после «Танго “Магнолия“» спешно покинул зал. А на следующий после выступления вечер в номер отеля Вертинского кто-то постучал. Артист открыл дверь и увидел четверых мужчин с тем же разрезом глаз и саблями на поясах. Разговор, однако, пошел очень вежливо.
– Вы вчера пели про магнолию и баньян в Сингапуре.
– Пел, – подтвердил Вертинский.
– Так вот, баньян – это наша святыня. И она несокрушима. А вы поете, что он ломится под ветром. Но его не могут сломить ни бури, ни ветра, ничто!