Вертинский задумался и предложил:
– А давайте я заменю его на банан!
Гости улыбнулись, и сабли им так и не пригодились. На этом разошлись. В песне остался банан, который никого не оскорбляет, а что до того, что он ломится под ветром, – пускай. Главное, что каравану птиц это никак не мешает.
То, что мы должны знать
В Париже Вертинский познакомился с Чарли Чаплином и Марлен Дитрих, которой, кстати, посвятил песню «Марлен» и с которой позже у Александра Николаевича был яркий, но непродолжительный роман. Во Франции завязалась дружба Вертинского с Анной Павловой, Тамарой Карсавиной и Федором Шаляпиным. В общем, жизнь била ключом. Но в 1933 году он уехал в Ливан и Палестину, дал большой концерт в Иерусалиме на семь тысяч человек. Затем уехал в США, выступал в Нью-Йорке и Сан-Франциско, жил в Голливуде, но в итоге отправился в Харбин, а оттуда – в Шанхай, где встретил Лидию – свою вторую жену, которая была младше артиста на 34 года.
Денег катастрофически не хватало. Вертинский давал по два концерта в день и перед каждым выступлением выкупал свой фрак из ломбарда, а после концерта – сдавал его назад. В 1937 году Александр Николаевич получил приглашение ВЦИКа СССР, начал оформлять документы, но до Второй мировой войны выехать артист с семьей так и не успел.
Только личное письмо к Молотову в 1943 году позволило Вертинскому оказаться дома. Все свои приключения в эмиграции и само решение уехать из страны Александр Николаевич объяснял так:
«Что меня толкнуло на это? Я ненавидел Советскую власть? О нет! Советская власть мне ничего дурного не сделала. Я был приверженцем какого-либо другого строя? Тоже нет: очевидно, это была страсть к приключениям, путешествиям. Юношеская беспечность».
А как еще мог он написать в автобиографии, которая вышла в СССР после его многочисленных попыток вернуться? Только так, по-взрослому. За 14 лет в дуэте с пианистом Михаилом Брохесом Вертинский дал в Союзе более двух тысяч концертов. Снимался в кино и все время ждал, что о нем начнут писать газеты, что его по-настоящему признают дома.
В 1957 году в московском Театре эстрады, который располагался на месте сегодняшней прогулочной зоны и качелей возле памятника Маяковскому, проходил спектакль-концерт. Вел его молодой Александр Ширвиндт вместе с очаровательной артисткой Эллой Некрасовой. Называлась постановка то ли «Москва-красавица», то ли «Красивая Москва» – Александр Анатольевич точно не помнил.
По сюжету, Некрасова недавно приехала в столицу из провинции, а москвич показывает ей красоты города. Их «прогулка» разбавляется песнями о Москве, о Союзе, о достижениях страны и ее прекрасных жителях.
Зрители в зале хлопают и радуются. Звучит музыка, прожектора сменяют цвета. Настоящий праздник.
Все это время за кулисами стоял гроб.
В гробу лежал Александр Вертинский.
Его привезли сюда из Ленинграда после последнего в жизни артиста концерта.
Ах вот эти тадидам там… там… там…
В БАНАНОВО-ЛИМОННОМ СИНГАПУРЕ, В БУРИ
КОГДА У ВАС НА СЕРДЦЕ ТИШИНА
ВЫ, БРОВИ ТЕМНО-СИНИЕ НАХМУРИВ
ТОСКУЕТЕ ОДНА.
https://vk.com/music/playlist/-227895316_4_2321cd0c90c69a869c
Глава 5. У самовара я и моя Маша
Когда талантливый исполнитель берется за песню, получается шлягер. Даже если эта песня существовала раньше, но никак не могла «выбиться в люди». Показательный пример: Петр Лещенко и нетленная «У самовара я и моя Маша».
Еврейская девушка Фейга Йоффе из Ялты переехала в Варшаву во время Гражданской войны. Увлекалась музыкой, придумывала разные мелодии, хотя нотной грамоты не знала. Она взяла творческий псевдоним по фамилии отчима и стала называться Фанни Гордон. Как-то раз в гости к ее родителям заглянул Анджей Власт – владелец варшавского театра-кабаре «Морской глаз» (или «Морское око», кому какой перевод больше нравится). Фанни сыграла ему свою новую мелодию в стиле фокстрот, Анджей был так очарован, что написал на эту музыку стихи. Незамысловатые, легкие – про самовар, девушку Машу и кипящие страсти. На польском языке. Песня вошла в репертуар кабаре. Всякий раз, когда она звучала, на сцену водружался огромный самовар.
В 1931 году литовский певец Даниэлюс Дольскис записал фокстрот Гордон со своим текстом: про Палангу, так тогда называли Балтийское море, и утонувшую любовь. Но международного успеха у этой песни не было.
Вскоре фирма Polydor Records предложила Фанни записать песню на пластинку и выпустить хорошим тиражом. Только было одно условие – нужен был текст на русском языке, чтобы эмигранты покупали эту пластинку и танцевали под нее в странах Балтии, в Германии, Франции. Фанни текст написала сама, адаптировав польскую идею и про самовар, и про Машу, и про страсти.
Первым исполнителем «У самовара» на русском языке стал Арполин Нюма. Он спел ее в Риге, где песню услышал Петр Лещенко. Певец-эмигрант дополнил текст еще двумя строфами, в которых объяснил, что Маша – это жена, с которой даже снежной ночью хорошо, как летом. Лещенко повез эту песню по всему свету – он был одним из самых востребованных артистов той эмигрантской волны.
Все, что было
Вообще Петра Лещенко сложно назвать эмигрантом, потому что он не принимал как такового решения об отъезде. Вырос артист в Кишиневе, получил общее и музыкальное образование, пел в хоре и этим зарабатывал на жизнь. Когда его голос стал ломаться, он уже не мог звонко звучать в хоре и остался без средств, поэтому пошел на фронт. В августе 1917 года Лещенко был тяжело ранен и контужен, его отправили в кишиневский госпиталь. Пока лечился, случилась революция. Румынские войска захватили Бессарабию, и Петр Константинович оказался румынским подданным. На пароход, как Вертинскому, ему садиться не пришлось.
Два года будущий шансонье перебивался подработками: работал токарем, мыл посуду в ресторанах, пел в вокальном квартете и местном театре. И все-таки выбрал сцену. Начал гастролировать по Европе, в итоге перебрался в Париж, где окончил балетную школу Веру Трефиловой и устроился в ресторан «Норманди». Радовал публику танцевальными и песенными номерами. И снова гастролировал.
Благодаря композитору Оскару Строку мы сейчас не только можем наслаждаться песнями «Черные глаза», «Моя Марусечка», «Синяя рапсодия» и многими другими, но и вообще можем слышать голос Петра Лещенко. Ведь именно Строк уговорил певца записать свой голос на грампластинках. В итоге английская фирма звукозаписи Columbia пришла к артисту с контрактом по изданию альбомов, а за ней потянулись и другие компании из Германии, Румынии и Латвии. Пластинки расходились огромными тиражами и разлетались по миру. Говорят, даже в личной коллекции Сталина были записи Лещенко, хотя генсек крайне нелестно отзывался на людях об артисте, называя его пошлым белоэмигрантским кабацким певцом.
Петр Константинович хотел переехать в Советский Союз. Он обращался к властям, просил его пустить, но все безуспешно. Даже наоборот – так он привлек к себе больше внимания, ведь после Второй мировой войны Румыния стала частью социалистического лагеря, и сотрудники НКВД получили право сломать артисту жизнь.
Его обвинили неблагонадежным за то, что в 1930-х Лещенко сотрудничал с западными студиями грамзаписи, выступал в Европе. А также «принуждение к переезду в Румынию», поскольку в Одессе, во время войны, Петр познакомился с 19-летней студенткой Верой. Поженились и переехали в Бухарест. В СССР Вера официально считалась предательницей родины.
В марте 1951 года Лещенко давал концерт в Брашове. Органы госбезопасности во время антракта арестовали артиста по прямому приказу из Москвы. Следующие три года Петр Константинович провел в тюрьмах, в 1954 году у него открылась язва желудка, из тюремной больницы он уже не вышел. Вере о смерти мужа сообщили только через два года. Она также была арестована, но чуть позже – в 1952 году. По 58-ой статье, за измену родине, ее приговорили к расстрелу, но не успели привести его в исполнение – после смерти Сталина Веру амнистировали. Найти могилу мужа и узнать обстоятельства последних лет его жизни Вера так и не смогла. Материалы уголовного дела Петра Лещенко до сих пор засекречены.
Остались лишь его песни, в том числе и «У самовара я и моя Маша». Она по-прежнему звучит. Звонко, задорно, искренне.
Утесов, как всегда
В СССР известной песню сделал Леонид Утесов. Конечно же, она вошла в его репертуар и попала сначала на пластинку, а потом под запрет. Она была слишком буржуазной для советского слушателя. Хотя именно исполнение «У самовара» Утесовым больше остальных нравилось Фанни Гордон. Она считала, что Леонид Осипович смог передать шуточный подтекст.
Только в 1975 году песня снова была разрешена для исполнения и записи на пластинках. Автором текста указывался Василий Лебедев-Кумач, а музыки – Леонид Дидерихс, игравший в 30-х годах в оркестре Утесова. Сделано это было с легкой руки артиста. Он сам предложил указать автором музыки Дидерихса, которого уже не было в живых, аргументировав очень просто: «Покойник не обидится». А автором текста назвал своего друга.
Фанни Гордон написала много разной музыки, выжила в гетто во время фашистской оккупации, а после войны переехала в Ленинград, жила под фамилией мужа как Фаина Марковна Квятковская и, между прочим, была хорошо знакома с Утесовым. Но он почему-то в ее таланты и авторство не верил. Только в 1979 году Фаине удалось доказать, что песня была написана ею, и получить гонорар – 9 рублей.
«Я человек непритязательный. У меня даже пианино нет. Хотя в свое время могла бы, наверное, на одном “самоваре” заработать миллион. Но у меня тогда и в мыслях не было, что есть какие-то формальные вещи. Поют “У самовара” – ну и хорошо», – говорила Фанни в интервью.
Поют до сих пор. Но кажется, что лучше Петра Лещенко этого пока никто не сделал, пусть Фанни Гордон и отдавала предпочтение Леониду Утесову.