Бина сидела как зачарованная.
— Ну все, Бина, иди, — я подтолкнула ее, — устала ужасно.
— А ты ложись, тетя Синь, а я тут посижу, можно?
Я легла, а Бина уселась возле меня.
— А тебе кто эту сказку рассказывал? — спросила она.
— Никто, я сама придумала.
Бина задумалась.
— А у тебя мама была, когда ты маленькая была?
— Ну конечно… только она умерла.
— И тебя взяла злая тетя? — глаза Бины расширились. Я засмеялась.
— Да нет. Меня взяли учиться в школу.
— А это что?
— Ну это все дети живут вместе и учатся.
— Учатся… это как?
— Ну учатся разным вещам. Читать, писать, водить корабли… (странный набор, но ничего другого мне в голову не пришло).
— А ты умеешь большие корабли водить? В небе?
— Да.
— А почему ты не улетишь отсюда? — с недоумением спросила Бина.
— Так где же я возьму корабль?
— Би-ина, — донеслось с другой стороны барака, — спать иди наконец, чертовка.
Девочка ойкнула и убежала.
Сезон дождей окончился, стебли сэнтака зацвели новой изумрудной листвой. Зато снизу поднялась богатая поросль сорняков. Правы, тысячу раз правы старожилы — хуже прополки нет ничего. Есть растения колючие, а хвататься за них надо все равно… Есть такие, которые нипочем не выдерешь из земли, железные прямо. Вспотеешь, пока хоть метр пройдешь. А солнце опять жарит вовсю. Ханкер стоит рядом, поглядывая на нашу работу. А мне все равно…
Мне уже все равно. Это страшно? Наверное. Не знаю. Мне просто все безразлично. Все нормально. Моя кожа выгорела на солнце, темная, сухая, с белыми зажившими рубцами. Руки приноровились к работе, кажется, я всю жизнь только и занималась, что прополкой сэнтака. Желудок, похоже, прирос к позвоночнику — это уже у меня привычное состояние во второй половине дня. Мне ничего не хочется. Бежать все равно нельзя, сумасшествие. Я уже давно не думаю об этом. Я — машина. Отличная, хорошо налаженная, сухая и крепкая машина по выработке сэнтака. Хорошо бы на ужин дали рис. Хорошо бы лысый ханкер не заехал плетью просто так, от скуки.
Сигнал! Я с облегчением распрямляюсь, вслед за остальными бреду с поля. Вдруг чья-то рука легла мне на плечо. Я обернулась — Громила.
— Ну-ка, смотри мне в глаза.
Он глядит на меня внимательно. Мне безразлично — ну пожалуйста, посмотрю, раз тебе такой каприз взбрел в голову.
— Закрой глаза. Теперь открой.
Он толкнул меня вперед. Я едва удержалась на ногах.
Сегодня у меня есть кое-что для Бины. Она уже почти не встает, часто кашляет. Наверное, долго и не проживет. Но я теперь приноровилась, надо же хоть какие-то выгоды извлекать из своей независимости — вчера давали на ужин галеты, наверное, на каком-нибудь корабле у НЗ срок годности вышел. Галеты сладковатые. Я выменяла на свое колесо парочку для Бины. У Кими — она все равно все знает, а другим открываться рискованно.
Странно, сегодня Кими не видно. Где это она, интересно…
Я вытащила из-под подушки галеты. Пробралась в угол барака, к Бине. Она лежала с закрытыми глазами, но вроде бы, не спала. Я осторожно прикоснулась к ней.
— Бина… Бина, это я.
Девочка открыла глаза и смотрела на меня как-то безразлично. Я почувствовала, как комок подступает к горлу.
— Бина, вот смотри… это тебе.
Бина посмотрела равнодушно на галеты. На верхней губке ее блестел пот.
— Не хочу, — сказала она, — пить.
Я напоила ее, сдерживая слезы. Потом поплачу, позже. Так привязалась к девчонке, с ума сойти… Нет, не выжить ей здесь. Никак. Даже и думать нечего. Два дня еще проживет, или неделю.
— Может быть, все-таки немножко… погрызи, а? Они полезные.
Бина только головой помотала и закрыла глаза. Я хотела встать, но она вдруг произнесла слабо и отчетливо.
— Не уходи.
Я взяла ее ручонку, положила к себе на колени. Стиснула зубы, чтобы не плакать. Бина уже неделю болела, но мне все казалось, что это так, это пройдет… И вот только сейчас я поняла, что болезнь эта — последняя.
Встретит ли ее кто-нибудь там, за чертой? Почему-то мне казалось — встретит. Не могу представить, чтобы там ничего не было. Или это мозг так защищается от невыносимой душевной боли?
Дверь барака вдруг распахнулась. Вошел Громила, за ним еще двое ханкеров, и за шкирку Громила тащил Кими. Адоне-творец, в каком она виде! Похоже, ее долго и основательно били…
— Ну, показывай! — громогласно приказал ханкер. Все в бараке затихли. Кими прошла несколько шагов, пошатываясь, уставилась на мою пустую соту. Ткнула пальцем.
— Тут… не знаю.
Я вскочила.
— Кими, ты меня ищешь?
Кими вздрогнула от звука моего голоса, как от удара и опустила голову.
— Иди сюда, — приказал мне Громила. Деваться было некуда. Я подошла к ханкеру. Он сразу схватил меня за плечо, а все защитные рефлексы у меня давно атрофировались…
Правда, если надо, я из этой позиции легко смогу его уложить. Но вот надо ли?
— Ты вчера выменяла галеты на колесо? — поинтересовался Громила.
Ага, вот, значит, в чем дело. Кто-то увидел, подсмотрел, сообщил… А может, сам Громила заметил, мы же на улице менялись. Ну и выбить из бедной Кими правду оказалось совершенно несложно. Девочка, видимо, и имени моего до сих пор не выучила. Но я буду врать до последнего, слишком уж страшно, если они узнают, что я обхожусь без сэнтака…
— Нет, — сказала я, — что вам наговорила девочка? Вы же ее били, она вам все, что угодно, скажет.
— Да вот же они, — Громила выхватил у меня из кармана галеты, которые так и не взяла Бина.
— Это мои вчерашние.
— Неправда, ты сожрала свои, я видел.
Вдруг к нам подошла Дерри — страшно бледная и еще более некрасивая, чем обычно. Заговорила взволнованно.
— Эти галеты я ей отдала… для больной девочки. Это мои галеты. Она вчера съела свою таблетку, я сама видела!
Широко раскрытыми глазами я смотрела на своего вечного врага. Дерри бросила на меня взгляд — словно извиняющийся, виноватый. Громила смотрел на нее со сложным выражением, как смотрят на клопа, размышляя, раздавить его тапком или прямо ногтями. Потом он развернул меня лицом к двери и толкнул вперед.
— В штрафной сарай.
До полуночи я исправно изображала ломку. Сэнтака мне, конечно, не дали, и теперь следовало делать вид, что я без него помираю. Я громко стонала, делала вид, что меня вот-вот вырвет, металась по сарайчику. Но потом меня как-то сморило… не выдержала. Вроде бы настроилась просыпаться каждые пятнадцать минут, чтобы постонать, но не получилось. Видно, совсем психика у меня ослабла. Задрыхла я крепким здоровым сном, и разбудили меня первые утренние лучи, просачивающиеся сквозь щели сарая.
Я села и, вспомнив о фальшивой «ломке», громко застонала. Дверь приоткрылась, и какой-то мелкий ханкер просунул миску. Утренняя похлебка. Как бы не из червей… Но жрать ужасно хотелось, и я быстро опустошила миску, прикусывая черный хлеб. Потом только вспомнила, что при ломке и жрать не очень-то хочется… поздно.
Странно… на работу меня не погнали. Очень, очень нехороший знак. Я даже перестала притворяться. Спасибо, конечно, Дерри… даже не думала, что ты способна на такой поступок! И ведь не то, что просто не заложила меня, ведь никто тебя за язык не тянул… Выйти, смело сказать — на это действительно нужно решиться.
Я теперь не только злости по отношению к Дерри не чувствовала, наоборот — огромную благодарность. И удивление — чего только не скрыто в людях…
Спасибо, Дерри. Но похоже, дела мои все равно плохи. Видимо, ханкеры давно заподозрили неладное. Глаза у меня нормальные, зрачки не расширены, двигаюсь бодренько…
Я даже про Бину забыла. Как задумаешься, конечно, хочется плакать. Но похоже, что мне и самой сейчас круто придется. И я, как каждый эгоистичный человек, думала в первую очередь о себе.
Вскоре дверь открылась, и вошел в сопровождении ханкеров Громилы и Лысого какой-то тип с чемоданчиком, по виду — интеллигентный. Громила взял меня за плечи — во избежание неприятностей. Тип открыл чемоданчик, вынул старомодный шприц и какой-то приборчик. Затянул мне жгут на руке, воткнул шприц в вену и взял кровь. Потом накапал эту кровь в приборчик. Показал Лысому.
— Видите? Нулевая.
Громила заехал мне по скуле, так, что я едва не свалилась с соты.
— Ты, тварь, сэнтак не принимаешь? Ничего, примешь. Ну-ка, коли ей… — распорядился он. Тип вежливо сказал.
— Инъекционный путь введения вызовет специфическую зависимость… я хочу сказать, что если она привыкнет к уколам, то на таблетки ее будет очень сложно перевести. Лучше вводить через зонд, в желудок.
У меня внутри все сжалось. Неужели я зря мучилась на корабле? Неужели все?
Ведь если я начну принимать сэнтак, то даже и отдаленный отблеск желания бежать погаснет. Об Ильте не смогу больше думать. Ильт…
— Надо бы связать, — посоветовал Лысый.
Какого змея… если я подсяду на колеса, я перестану быть человеком. Лучше пусть убьют. Не получится у вас… Я легионер, в конце-то концов!
Их всего трое, и они наверняка ничему не учились… Я легко сбросила с плеч руки Громилы и вскочила на соту.
Все вернулось — в одно мгновение. Как долго я была высохшим, замученным, униженным, покорным существом… и как мало потребовалось, чтобы измениться полностью. Словно маску сбросить. Я вырубила Лысого одним ударом ноги, прыгнула на Громилу, захватила его и нажала на рефлекторные точки — готово… Они оба даже не успели пошевелиться или крикнуть. Медицинский тип еще ничего не сообразил, я рубанула его по шее. Пусть поваляется. Уже выбегая из сарая, сообразила, что лучше было бы их убить — дольше бы не спохватились… хотя и так они какое-то время пролежат. Что теперь?
Должен же был этот медик на чем-то приехать… Я побежала к воротам, где останавливались грузовики, увозившие сырье. Точно, стоит красавец — скоростной вездеход на воздушной подушке. Отлично… Я вскочила на ступеньку. Он еще и стекло оставил открытым. Просунула руку, открыла дверцу. Отлично. Прыгнула в кабину. Теперь вот как бы тебя завести? Ясно, борткомпьютер… Пальчик приложить? Пожалуйста.