лялся на публике. И вот принадлежащая ему галерея «Последний писк» в Новой Александрии открывает выставку новых, доселе неизвестных картин известного художника дезаэкспрессиониста Патрика Бру, которые господин Хермер каким-то образом ухитрился закупить уже после бесследного исчезновения автора. Действительно, почерк Патрика Бру едва ли возможно сымитировать, и никто, естественно, не мог усомниться, что «Приручённая плесень», «Экс-бомба», «Прелестное ржание дохлой лошади», «Огорчённая луна» и около сотни других полотен принадлежат кисти этого парадоксального живописца.
Разумеется, и речи не шло о перепродаже этих бесценных произведений, хотя многие толстосумы готовы были выложить до двух миллионов фунтов за любую (!) из картин. Хермер ограничился лишь торговлей правами на тиражирование репродукций и издание альбомов, и поскольку суммы сделок держатся в секрете, можно предположить, что едва ли, продав сами полотна, можно было выручить больше.
Но самое занимательное событие произошло в день закрытия выставки, на котором Тед Хермер выступил перед почтенной публикой с речью, которую мы не можем не привести дословно:
«Должен вам всем сказать, что вы все идиоты, дебилы и маразматики. И за доказательствами этого очевидного факта не надо далеко ходить. Всем известно, что слава к Патрику Бру пришла не раньше, чем я купил у него «Темя и вымя». Впечатлила вас всех, разумеется, не сама картина, а та цена, которую я за неё заплатил, хотя эта мазня не стоила и ломаного гроша. И эти, с позволения сказать, полотна я не стал продавать не потому, что они мне дороги, а потому что уверен: почти каждый из вас будет однажды готов отдать всё за то, чтобы не видеть того, что на них изображено. Но отдать вам будет нечего, и эта восхитительная жуть навсегда пребудет с тем, что от вас останется».
Кстати, это краткое, но яркое и живое выступление было отмечено бурными и продолжительными аплодисментами.
Газета «Голос разума» от 26 октября, Бонди-Хом — Конфедерация Эвери.
Документ 4
Магистру Ордена Святого Причастия, срочно, секретно.
Высокий Брат! Я видел битву. Призрачное Воинство стало на пути несметных орд Нечистого, и они сражались до тех пор, пока последний рыцарь не был погребён под телами павших врагов. Теперь остаётся уповать лишь на то, что Господь даст им покой и отдохновение, пока их мечи лежат у Врат Чистилища, дожидаясь своего часа.
Посланник прошёл сквозь Пекло, и все, кто ему дорог, ушли с ним в сопредельное пространство, и след их потерян.
Старшина Круга Медиумов Ордена Святого Причастия, рыцарь Второго Омовения Радим Тополь.
Документ 5
Скилла, не могу удержаться от того, чтобы не сообщить тебе о презабавном случае, который недавно имел место во владениях несравненного нашего Самаэля. Представь себе, к нему, согласно разнарядке, угодила группа солдат из Гардарики, но вместо того, чтобы надлежащим образом принимать плановые истязания и, как положено, созерцать восход Лун, они взбунтовались и оказали вооружённое сопротивление легионам нашего с тобой старого товарища. К сожалению, мои соглядатаи не смогли отследить всех перемещений мятежников, но зато я получил подробное описание той впечатляющей битвы, которая в конце концов из-за них разгорелась.
Представь себе, именно там, куда они двигались, образовался пространственный отросток, который уже готов был отделиться от прочего бытия, но на хвосте у этих отчаянных ребят уже висела почти вся регулярная армия нашего несравненного друга. Тут бы им и конец — плен и вечные муки, согласно утверждённому расписанию, но на пути легионов Самаэля откуда-то взялось Призрачное Воинство, которому не писан ни Закон, ни Хаос. В общем, они положили несметное число прекрасно вооружённых и обученных бесов, и сам Несравненный готов был лично броситься в погоню. Разумеется, беглецам нечего было противопоставить ему, и их судьба была уже практически решена, но Самаэля, как всегда, подвёл язык. Перед тем, как преградить путь своей законной добыче, он произнёс: «Скорее меня жареный петух в задницу клюнет, чем эти оборванцы избегнут неизбежного!»
Так вот, в этот самый момент запахло жареным, и откуда ни возьмись появился здоровенный петух, зашедший в тыл Самаэлю, и с разлёту клюнул Несравненного именно в задницу, как тот и заказывал!
Самаэль, естественно, опешил, а когда к нему вернулось самообладание, беглецы были уже вне пределов его досягаемости. Но самое прикольное в этой истории то, что жареный петух, сделав своё дело, немедленно вознёсся, обратившись в свет, который пробил своды Пекла Самаэля. Не думаю, что сам Враг опустился до подобных дешёвых эффектов — это совершенно на него не похоже, но совершенно ясно, что эта лихая птица явилась не сама по себе, и, конечно, она не могла вознестись, если бы её никто не ждал в Кущах.
Если при очередной встрече у тебя возникнет желание вывести Самаэля из себя, можешь ему намекнуть на этот забавный эпизод, но ни в коем случае не ссылайся на меня.
Велс Величайший, Равный среди Равных.
Документ 6
Фока Кносский двенадцать лет провёл в пещере, не видя света дня, а выйдя, изрёк жителям Кносса: «В год от Начала Времён, равный числу Зверя, духи, взлелеявшие в себе гордыню, восстали против Господа, желая низвергнуть мир в хаос, чтобы взрастить из него иное бытие. И пламя великой битвы охватило твердь земную и свод Высокого Неба. И шестеро Гордых Духов были низвергнуты в Пекло, а прочие оставили людям Печати, в коих запечатлели себя, и затаились вдали от зёрен спящего Хаоса — до той поры, пока не придёт пора пробуждения.
Никому не ведомо, сколько Печатей разбросано по миру — иные из них никогда не проснутся, прочие станут добычей нынешних хозяев Пекла или будут уничтожены могущественными духами, покровительствующими народам, а те немногие, что приблизятся к зёрнам Хаоса, будут остановлены людьми, для которых жизнь, протекающая за пределами их души, потеряла значение и смысл, но сама душа не утратила любви, верности и чести.
Они войдут в зёрна Хаоса, и мир, который внутри них, раздвинется до пределов бесконечности, и всех, кто остался им дорог, и мёртвых, и живых, они возьмут с собой. И люди, отрешённые от ложных радостей и ложных печалей, разбредутся по миру. Земля и воды, жизнь и небеса будут принадлежать им от начала времён и до конца вечности».
Огиес-Пустынник «Скрижали забытых пророчеств».
Эпилог
31 октября, 6 ч. 09 мин., Пантика, Монастырь Св. Мартына.
Ранним пасмурным утром серый представительский «Лось-купе» затормозил у ворот монастыря. Дина, сидевшая рядом с водителем, вышла из машины, распахнула заднюю дверь и попыталась помочь непосредственному начальнику выбраться наружу.
— Да вы, голубушка, меня уж совсем за старика держите, — проворчал генерал Сноп, отстраняя её руку. — Потрудитесь-ка сообщить привратнику, что мы прибыли.
— Я думаю, они и так всё знают, — ответила Дина, заметив краем глаза, что в створке ворот, окованных стальными листами, открылась небольшая калитка, оттуда вышел монах в грубой серой хламиде.
— Идите-ка сначала вы, — предложил генерал и потянулся за папкой со свежими отчётами, лежавшей рядом на сиденьи. — А я пока здесь посижу. Нечего к отцу-настоятелю толпой ломиться. Он один, а нас вон сколько.
Всё было ясно: генерал с самого начала не собирался посещать своего духовника, а весь этот вояж был затеян исключительно ради неё — забота о душевном равновесии ценных сотрудников. О том, что им непременно следует в скором времени посетить Пантику, генерал заговорил сразу же после её повторного прошения об отставке, утверждая, что такие решения нельзя принимать в душевном смятении, а напротив, нужно обрести душевный покой, а беседа с отцом Фролом для этого — самое верное средство. Спорить не хотелось — во-первых, обижать старика отказом особой причины не было, а во-вторых, спешить действительно было некуда — она слабо себе представляла, на что можно будет употребить остаток жизни.
Монашек, когда она проходила в калитку, склонился в почтительном поклоне, но не проронил ни слова, как будто гостья сама должна была знать, куда надо идти. От ворот вели две посыпанных мелким гравием дороги, одна из них вела к часовне, другая — к двухэтажному бараку, не слишком аккуратно собранному из бетонных плит и служившему, вероятно, общежитием или казармой для монахов. Едва ли следовало в такую рань искать отца-настоятеля в храме, но и вламываться к нему в келью ни свет ни заря ей тоже казалось не вполне удобным.
— Отец-настоятель на восточной стене рассвет встречает, — подсказал ей монах, неслышно подошедший сзади. — Проводить?
— Не стоит. — Дина окинула взглядом каменные зубцы, чернеющие на фоне серого неба, и разглядела одинокий тёмный человеческий силуэт.
Чернобородый монах немедленно отстал, а Дина направилась к приткнувшейся к стене узкой, крутой каменной лестнице без перил. Как ни странно, всё происходящее казалось ей совершенно естественным, только было не вполне понятно, как старик сумел взобраться на стену по этим разбитым и стёртым ступеням и как слепец узнает, что за густой облачной пеленой над горизонтом поднялось солнце. Узкое дорожное платье стесняло движения, платок сбивался на затылок, а каблуки то и дело застревали в трещинах, исполосовавших древние камни, но сильнее всего прочего ей мешало ощущение, похожее на то, что она испытывала, входя во второй раз в святилище Мудрого Енота — что какая-то сила, неподвластная её воле и недоступная пониманию, гонит её вверх. Может быть, опять какой-то бес добрался до неё и нашёптывает ей волю того, кто его послал? Впрочем, вряд ли какая-нибудь нечисть способна проникнуть сюда…
— Сердобольна ты и мнительна не в меру, — сказал настоятель вместо приветствия, не отрывая невидящего взгляда от горизонта, погружённого в густой серый туман.
— Я? — удивилась Дина, остановившись в трёх шагах от него. — Откуда вам знать, святой отец, какова я? Я холодна, расчётлива, коварна, жестока и абсолютно бессовестна. Знали бы вы, чего только мне ни приходилось творить в своей жизни. Я посылала людей на смерть, я приказывала убивать, а это больший грех, чем убивать самой, я лгала людям, которые дорожили моей дружбой, я пользовалась плодами предательства. Когда-то давно я даже продавала себя за ценные сведения. И я почти ни о чём не сожалею.