Константинос повысил голос. Димитрий без выражения смотрел на него. Ему нечего было сказать человеку, с которым его не связывало ничего, кроме фамилии.
– Если бы я не боялся покрыть позором свое имя, я бы сию минуту заявил на тебя властям.
Комнинос хотел дождаться ответа и сделал короткую паузу. Молчание сына привело его в ярость.
– Как ты не можешь образумиться, Димитрий, как ты не можешь понять, что война не выход для страны?!
– А что выход? – отозвался наконец Димитрий. – Коллаборационизм?
Разговор между отцом и сыном шел уже не на повышенных тонах, но сдерживаемый гнев все равно ощущался. Последнее слово осталось за Константиносом Комниносом.
– Прочь с моих глаз, Димитрий, – сказал он.
Проходя мимо закрытой двери маминой комнаты, Димитрий чувствовал страшную горечь. Как могла его мать, которую он так любил и по которой каждый день скучал, связать свою жизнь с таким чудовищным эгоистом, с фашистом? Мучаясь этим вопросом и страшным чувством вины за то горе, которое ей причинил, он медленно спустился по лестнице. Павлина стояла в прихожей.
– Прощай, – сказал он, целуя ее. – Попроси за меня прощения у мамы…
Павлина не успела сказать, что ужин вот-вот будет готов, – он уже вышел. Она потрогала щеку и почувствовала, что она мокра от слез – не ее слез.
На улице Димитрий сразу понял, что делать. Они с Элиасом договорились встретиться только завтра, но теперь осталось лишь одно место, где можно чувствовать себя в безопасности. Улица Ирини.
Он добрался туда за двадцать минут, опасливо прячась в дверных проемах, стараясь не привлекать внимания жандармов. На улице Ирини было тихо, только две женщины в самом конце ее сидели у дверей. Отодвинув занавеску, прикрывавшую вход, Димитрий проскользнул в дом Морено. Уже смеркалось, а в доме было еще темнее, чем на улице.
– Димитрий!
Голос был знакомый. Через минуту его глаза привыкли к темноте, и он разглядел силуэты четырех человек, сидевших за столом. Все они встали с мест и подошли к нему.
– Димитрий! Что ты здесь делаешь? – спросил Элиас.
– Какой приятный сюрприз, – сказал Саул Морено. – Мы все счастливы тебя видеть!
– Проходи! Проходи и садись. Тебе надо поесть! Надо поесть!
Роза Морено подтолкнула его к столу, а Исаак уже придвинул к нему еще один стул.
Димитрий принялся за еду. В первый раз за много-много месяцев можно было как следует наесться. Это возвращение к нормальной жизни радовало.
– Ну так давай не тяни. Видел отца? – спросил Элиас.
– Да, – с полным ртом ответил Димитрий. – Я должен был догадаться, как он себя поведет.
Все без дальнейших объяснений поняли, что это значит. Помолчали.
– Ну, рассказывайте. Все рассказывайте, – сказал Саул Морено. – Мы хотим знать все.
Кирия Морено без устали сновала туда-сюда, подкладывала им на тарелки еду и засыпала вопросами. До самого утра они, усталые, рассказывали о том, где были, о войне, о боях, о том, как Димитрий зашивал раны, накладывал жгут и учился извлекать из ран шрапнель. Кирия Морено хотела знать во всех подробностях, чем они питались, и ужасалась ответам.
Димитрий с Элиасом не только говорили, но и слушали, и расспрашивали. В жизни Морено тоже многое изменилось за эти полтора года. Каково это – жить в оккупированном городе? Как ведут себя немцы? Как обращаются с евреями?
Кирия Морено расписывала все розовыми красками, а вот Исаак был более откровенен.
– Нам приходится шить костюмы для немцев, – хмуро сказал он. – Зашить бы им в швы бритвы, да для дела невыгодно.
– И все же нам очень повезло, – сказал Саул. – У многих евреев отняли их предприятия. Мы свое, по крайней мере, сохранили. И поверьте, работы у нас много, как никогда.
– Но это не та работа, какую бы нам хотелось…
– Исаак! – перебил отец. – Перестань, пожалуйста. Всю зиму люди в этом городе умирали от голода. А мы разве когда-нибудь сидели голодными?
– Не будем спорить, – сказала кирия Морено, которая была до безумия счастлива видеть своего младшего сына и не хотела омрачать короткую встречу сердитыми словами.
– Мама права, Исаак, – сказал Элиас. – Нам так мало осталось побыть вместе.
Кирия Морено отошла к раковине и принялась мыть гору тарелок. Саул Морено ушел наверх и лег спать под драгоценным одеялом. Пока мать гремела тарелками в раковине, Элиас улучил момент и тихонько спросил старшего брата:
– Знаешь, мы завтра уходим. Может, и ты с нами? Мы недавно потеряли нескольких человек, пополнение не помешает.
– И никаких больше костюмов для гансов, – ободрительно прошептал Димитрий.
Исаак переводил взгляд с одного на другого.
– Дайте подумать до утра, – ответил он.
Кирия Морено оглянулась через плечо. Она видела, как ее сыновья и Димитрий склонились друг к другу, так, что почти соприкасались головами. Было похоже, что они что-то замышляют.
– Мальчики, – с улыбкой сказала она, – вам не кажется, что пора спать?
– Да, – хором отозвались сыновья и рассмеялись.
– Элиас, может, побудешь еще немного? – спросила Роза. – Так чудесно, когда ты дома. И Димитрий может оставаться сколько хочет.
– Мы бы рады, мама. Но у нас отпуск всего семь дней, и четыре из них ушли на то, чтобы сюда добраться…
В эту ночь Димитрий крепко спал на каменном диване в гостиной. Ни одна постель еще не казалась ему такой мягкой, скоро он уже смотрел какие-то красочные сны и проснулся только после полудня. Он тщательно умылся во дворе, соскреб с шеи въевшуюся грязь и промыл язвочки, образовавшиеся от укусов вшей. Кирия Морено дала ему свежую, чистую одежду (у них с Элиасом был один и тот же размер), слегка подкрахмаленный хлопок шуршал, приятно холодя. Надев эту выглаженную одежду, Димитрий почувствовал, будто заново родился.
Элиас оставил Димитрию записку на столе. Он писал, что вернется к вечеру, чтобы им вовремя отправиться в обратный путь, а пока побудет в мастерской, попытается уговорить Исаака уйти с ними.
Молодой человек почувствовал укол ревности. Он не мог обманывать себя, будто не понимает, в чем тут дело. Элиас увидит Катерину.
Все эти месяцы Димитрий старался не думать о ней. Все равно смысла в этом не было. В горах, вдали от всего цивилизованного и человечного, мысли о девушке казались неуместными, но теперь, когда он знал, куда отправился Элиас, готов был сам побежать в мастерскую.
Так нельзя. Молодой человек это понимал. Он вышел на улицу – внезапно отчаянно захотелось глотнуть свежего воздуха – и пошел по направлению к морю. Почувствовав себя смелее в чистой одежде, зашел в кафенио, где никогда раньше не бывал, и сделал заказ. Тут он ощутил на себе чей-то взгляд и увидел перед собой лицо жандарма, смотревшего на него с любопытством.
– Сын Константиноса? – спросил тот.
Димитрий не знал, что ответить. Сказать «нет» – глупо, если этот человек знает его отца. Признаться – неизвестно, что за этим последует.
– Точно, сын! Ведь правда же? – не отставал жандарм, который был здесь не один, а с полудюжиной сослуживцев.
Димитрий почувствовал, что краснеет. Может быть, отец и в самом деле заявил на него как на коммуниста. Он обмер от страха. Там, в горах, всегда было куда бежать, если окажешься лицом к лицу с врагом. Димитрий бросил взгляд на дверь за спиной жандарма и понял, что выхода нет.
– Вы, должно быть, Димитрий. Так похожи. Передавайте от меня привет отцу!
Димитрию всегда была неприятна мысль, что он похож на отца, но сейчас он испытал громадное облегчение.
– Да… конечно, – ответил он и заставил себя улыбнуться.
Он поднял чашку, проглотил немного горькой кофейной гущи, поднялся и вышел. До чего же отвратительно думать, что отец водит дружбу с жандармом, но этого следовало ожидать.
Димитрий поспешил обратно на улицу Ирини. Элиас должен скоро вернуться. Придет ли с ним Исаак?
Долго ждать не пришлось. Через десять минут он получил ответ на свой вопрос. Элиас пришел один.
– Не хочет, – сказал он с ноткой разочарования. – Говорит, кто-то должен остаться с родителями. Вообще-то, он, пожалуй, прав.
– Жаль, – отозвался Димитрий. – Он бы нам пригодился.
Элиас сбегал наверх, захватил рубашку на смену, и они оба взяли пакеты с хлебом и сыром, которые кирия Морено оставила им в дорогу.
– Я только что прощался с матерью – она бы, наверное, не пережила, если бы мы с Исааком ушли оба. Это разбило бы ей сердце.
– Ну что ж, дело его, – сказал Димитрий. – Идем.
Он не мог заставить себя спросить Элиаса, видел ли тот Катерину.
К ночи Салоники уже скрылись за горизонтом, и через двое с половиной суток Димитрий с Элиасом уже снова были в горах со своим отрядом.
В эту ночь в Салониках две женщины заснули в слезах. После коротких свиданий с сыновьями переносить разлуку было едва ли не тяжелее. Ольга даже не могла поговорить о сыне с Константиносом. Имя Димитрия запрещено было упоминать. Роза Морено – та хоть успела поцеловать сына на прощание.
В течение четырнадцати месяцев с начала оккупации немцы, хоть и присвоили ценности синагог, дома и предприятия, самих евреев почти не трогали. В середине июля все изменилось. Внезапно объявили, что все еврейские мужчины в возрасте от восемнадцати до сорока пяти лет должны явиться на регистрацию. Их собирались использовать на работах в пользу армии – строительстве дорог и полевых аэродромов.
Кириос Морено старался подбодрить Исаака.
– Нужен же им кто-то, кто будет делать за них тяжелую работу, – говорил он. – И это не одних евреев касается. Греки тоже на стройках работают.
– А почему бы немцам самим не потрудиться? – возмущался Исаак. – Я портной, а не строитель.
– Тут уж ничего не поделаешь, – сказала мать. – Дорогой, я уверена, это ненадолго.
Жара на этой неделе стояла такая, какой не случалось за весь год. Субботним утром девять тысяч человек выстроили на площади Элефтерия. Это название сегодня звучало насмешкой: площадь Свободы. Полуденное солнце припекало головы, и с моря не долетало ни дуновения освежающего ветерка.