Она подошла и хотела взять его за руки, но он инстинктивно отпрянул – слишком хорошо помнил, как давно их не мыл.
Они уселись вокруг стола. Грязная, пропитанная потом рубашка Элиаса и Ольгино безупречное кремовое платье могли служить безошибочным знаком их принадлежности к разным мирам.
Женщинам хотелось задать сразу тысячу вопросов, но они понимали, что Элиасу тоже есть о чем спросить. За этим он, должно быть, и пришел. А они могут и подождать.
– Я заходил на улицу Ирини и на улицу Филиппу, – начал Элиас. – Наш дом заперт, и в нашей мастерской распоряжается кто-то другой. Где же?..
Не было смысла его обманывать. Так или иначе, он скоро узнает правду.
– Твои родные уехали в Польшу, – сказала Павлина. – Уже почти два года как. Катерина с Евгенией получили от них открытку, давненько уже, а с тех пор – ничего.
О переселениях он уже слышал.
– А мастерская?
– Власти решили, что люди, видимо, уже не вернутся, и выставили все на продажу.
– Но она наша!
– Не так громко, – предупредила Павлина и приложила палец к губам.
– Вероятно, они хотели, чтобы предприятия снова заработали, – объяснила Ольга. – Но если твои родители вернутся, им наверняка выплатят компенсацию.
Элиас проглотил злые слезы:
– Но почему бы им не вернуться? Греция же больше не воюет?
Ольга с Павлиной неловко переглянулись. По городу ходили слухи о том, какая участь постигла некоторых евреев, но пока у них не было никакой информации из первых рук.
– А что с нашим домом?
За полгода партизанской войны Элиас огрубел почти до бесчувственности, но сейчас он еле удерживался от слез. Тарелка с едой, которую поставила перед ним Павлина, стояла нетронутая. Трудно было узнать в нем прежнего мягкого юношу, лучшего друга Димитрия.
– Что случилось с нашим домом? – повторил он настойчиво, почти враждебно, словно эти женщины были в чем-то виноваты. – Почему окна заколочены?
– Не знаю, Элиас, – сказала Павлина. – Должно быть, для сохранности.
Она говорила с ним протяжно, ласково, словно с маленьким ребенком, и он ответил так же по-детски капризно:
– Я хочу домой!
– Ключи у Евгении. Ее что, не было дома, когда ты заходил?
– Нет. У них было темно.
– Спала, наверное, – мягко сказала Павлина. – Они с Катериной рано ложатся. Завтра прямо с утра вместе сходим.
– Я должна вернуться в столовую, – сказала Ольга, – но сначала хочу у тебя кое-что спросить. Ты видел Димитрия?
– Уже года два не видел. Его перевели в другую часть. Я думал, может, он здесь, с вами.
Ольга смотрела на Элиаса. Теперь он торопливо, давясь, глотал стоявшую перед ним еду, и Ольга вспомнила, как Димитрий в их последнюю встречу сидел на том же стуле и ел так же жадно. Она смотрела, как двигается челюсть Элиаса – кости так обтянуты кожей, что видно каждый мускул, видно, как они ходят вверх-вниз, из стороны в сторону.
С набитым ртом Элиас рассказывал им новые подробности о том, как обстоят дела у левых.
– После всего, что было, многие опять ушли в горы. Вполне возможно, что и он там.
Женщины смотрели, как он подчищает куском хлеба соус с тарелки до последней капли. Павлина уже положила ему добавки, но он все еще не наелся. Наконец, словно нарочно, чтобы напугать их, поднял глаза и чиркнул ладонью по горлу.
– На нас охотятся, кирия Комнинос, – сказал он. – Как на зверей.
Все эмоции, что видны были на его лице несколько минут назад, пропали. Их сменила какая-то стальная твердость. Он отложил вилку и взглянул Ольге прямо в глаза.
– Я слышал разное, кирия Комнинос. Слышал, русские нашли доказательства, что немцы убили тысячи евреев. Вы об этом слышали?
Ольга опустила взгляд в пол и ответила:
– Да, Элиас, но мы не знаем, правда это или нет. Надеемся, что нет. Послушай, ты должен остаться здесь на ночь. Только осторожно. Если кириос Комнинос узнает, будут неприятности.
Элиас кивнул, и Ольга вышла из комнаты.
– Можешь лечь у меня на диване. Он тебе пуховой периной покажется после того, где тебе приходилось спать, – сказала Павлина. – Кириос Комнинос уходит очень рано, а потом и мы уйдем спокойно.
– Ко мне домой?
– Да, – подтвердила служанка. – Я же обещала – прямо с утра.
Элиас спал беспокойно, несмотря на то что Павлинин диван оказался довольно удобным. Он проваливался в неглубокую дрему, мозг всю ночь работал без отдыха – в сознании проносились какие-то картинки и образы без видимой связи и логики. Яркими вспышками вставали перед ним лица родителей и брата, искаженные не то смехом, не то криком – он не мог толком разобрать, но тяжесть на душе, с которой он проснулся утром, заставляла склониться к последнему.
Константинос Комнинос, как обычно, ушел из дома в половине седьмого. Элиас услышал, как хлопнула дверь, и вскочил с постели. Он уже два часа не спал. Он растолкал Павлину, и через пятнадцать минут они уже шли к улице Ирини.
День был холодный, и перед уходом Павлина сбегала наверх, в комнату Димитрия, и отыскала для Элиаса пальто.
– В него, конечно, двое таких, как ты, поместятся, – сказала она, – но хоть не замерзнешь.
Вид у Элиаса в тяжелом кашемировом пальто с пышным воротником был нелепый. Константинос Комнинос заказал его для Димитрия в мастерской Морено, когда сын поступил в университет. Димитрий его почти не носил, и теперь было видно, какое оно жесткое – как любая дорогая неношеная вещь.
Катерина вышла из дома, рассчитывая за пятнадцать минут быстрым шагом дойти до работы, и тут увидела, что навстречу идет Павлина с каким-то мужчиной. Вид у него, утонувшего в огромном темном пальто, был странный, но уже через секунду она узнала это лицо.
– Элиас! Это я, Катерина.
– Здравствуй, Катерина.
Странная это была встреча. Вспомнив о том, куда направляется, Катерина покраснела от стыда.
– Павлина говорит, у кирии Караянидис должен быть ключ от нашего дома.
Катерина, которая обычно очень беспокоилась, как бы не опоздать, вернулась в дом и позвала Евгению.
Та была вне себя от радости, увидев Элиаса. Слухи уже заставили ее смириться с мыслью о том, что никого из Морено она больше не увидит.
Элиас чувствовал, что с ним разговаривают так, будто он с того света вернулся, но его это не волновало. Ему не терпелось попасть в дом.
– Я тут старалась наводить чистоту по возможности, – пояснила Евгения. Она держала в руках масляную лампу, освещая почти пустую комнату. Электричества в доме уже не было.
Элиас распахнул ставни, но слабый утренний свет почти не проникал в окна.
– Но где же все? Вот тут, кажется, стояло большое кресло? А мамин сундук где?
Евгения молчала. Да Элиас, кажется, и не ждал ответа. Он поднялся наверх, а Евгения осталась внизу, прислушиваясь к звуку резких, взволнованных шагов из комнаты в комнату. Голые доски пола усиливали звуки.
Вскоре Элиас снова сбежал вниз. В холодной комнате дыхание вырывалось у него изо рта облаками пара. Даже в пальто Димитрия он весь дрожал.
– Они все забрали! – возмущенно сказал он. – Даже мою кровать! Даже мою картину со стены!
Евгении не хотелось разбивать его иллюзии. Пусть лучше воображает, как его родители аккуратно укладывают вещи, чтобы увезти их в другую страну, чем узнает правду: что их дом разгромили мародеры, после того как Морено уехали в Польшу с почти пустыми руками.
И она кивнула. Катерина стояла рядом, боясь дышать. Рано или поздно, думала она, Элиас спросит про мастерскую.
– Может, пойдем к нам, я кофе сварю? – дружелюбно проговорила Евгения.
– Ну что ж, здесь-то, я вижу, кофе пить не из чего, – язвительно отозвался Элиас.
Евгении врезалось в память, как она выметала осколки разбитых чашек наутро после ограбления. Из всех фарфоровых сервизов кирии Морено не уцелело ничего.
Они вышли и вернулись в соседний дом. На них повеяло теплом от плиты, и вскоре вода уже закипела.
– Как ты собираешься поступать дальше, Элиас?
– Наверно, поеду на север, к родителям, – ответил он. – Что мне еще делать? Войны с меня хватит. Более чем. Люди, за которых я сражался, по мне, ничуть не лучше тех, против кого я сражался.
По его тону было ясно, что никаких иллюзий у него уже не осталось.
– Переночуешь сегодня у нас? – спросила Евгения, наливая кофе. – Мы с Катериной и на одной кровати поместимся.
Элиас смотрел в свою чашку, на кофейную гущу. Он почти и забыл, что Катерина тоже здесь.
– Мне пора идти, – сказала та; она чуть было не созналась, куда идет, но так и не решилась и выскользнула из дома, мучась стыдом.
Элиас пробыл у них несколько дней и ночей, ел, спал и молча сидел у огня. У него не было никакого желания выходить на улицу, отрываться от тепла и уюта очага. За эти долгие часы он принял окончательное решение ехать в Польшу. Необходимо разыскать родных. Нужны только здоровье и деньги, а Евгения поможет восстановить здоровье и даст деньги. Она кормила его по нескольку раз в день, как младенца, и отдала две золотые броши, которые Роза оставила ей на хранение. Можно будет продать их перед отъездом.
В первый раз за пять дней Элиас вышел из дома и с волнением в душе направился к центру города, избегая опустевших еврейских кварталов и сделав круг, чтобы не ходить мимо мастерской.
Катерина уже призналась ему, что работает у нового владельца, и он сказал, что все понимает – жить-то надо. Элиас убеждал себя, что если скажет эти слова вслух, то, может, и сам хоть немного в них поверит. Он старался не злиться из-за всего того, что его родителям пришлось бросить здесь. Озлобленность никогда не была свойственна ни его матери, ни отцу, и он словно видел воочию, как они сидят сейчас в своей новой швейной мастерской в Польше и думать уже забыли о том, что у них так несправедливо отняли. Они люди слишком неугомонные, вряд ли на покой ушли.
Павлина тайком притащила с улицы Ники кое-что из старых вещей Димитрия, а Катерина за пару вечеров подогнала их по размеру. Когда она закончила, вид у Элиаса стал вполне респектабельный.