олетние члены не понимают своих собственных идей! Дискуссия тогда приняла должное направление и потекла в заданном русле. Подобно крыловской стрекозе или, скорее, цикаде Лафонтена, Аннюйе кружил над муравейником рабочего класса Франции, обещая открыть ему эзотерические тайны бытия, чтобы научить его жить по-настоящему. Правда, в отличие от прочих политических активистов, продолжавших называть себя «революционерами», Аннюйе гордо заявлял, что не пойдет лично соблазнять своими теориями французский пролетариат, что рабочие массы, поумнев в борьбе, непременно придут к нему сами, и тогда он, Аннюйе, «с радостью предоставит себя в их распоряжение». Тем не менее, вслед за своим учителем Баттанлеем из «Цивилизованного социализма», он сохранял за своей организацией роль авангарда, о чем речь пойдет чуть ниже, с той лишь оговоркой, что фланеры «не будут руководить». После знакомства с Латраппом ему стало и впрямь тесно в восьмиугольном пространстве национальной территории, и он принялся за международные дела. Например, чтобы расшатать режим Франко в соседней Испании, фланеры-оппортунисты распечатывали фотографии обнаженных француженок и переправляли их с оказией в Астуриас с подписями, что эти девушки считают настоящими мужчинами только бастующих шахтеров. В Алжире они ризографировали листовки с пламенным воззванием к местному населению. В числе прочего алжирцы первыми из арабов должны были отречься от ислама, признать права курдского народа на самоопределение и отказаться от противостояния с Израилем, потому что сионистов надо учить положительным примером. Для начала арабам предлагалось публично сжигать Коран на улицах. Воззвание особого успеха не имело, но это не обескуражило фланеров-оппортунистов. И если на родине они издалека, с безопасного расстояния, аплодировали бандам малолеток, терроризировавшим обеспеченных пенсионерок в пригородах, то на мировой арене их восторги распространялись то на перуанских футбольных фанатов, учинивших беспорядки с сотнями погибших, то на межрасовые столкновения в Лос-Анджелесе. В частности, они были уверены, что люди, грабившие винно-водочные магазины во время беспорядков в Уоттсе, делали это не для того, чтобы банально бухнуть, а из сознательного классового протеста против товарной экономики, и считали их действия первым ответом на эпоху «товарного изобилия», предвестием скорой победы коммунизма. В Китае они косвенно приветствовали события, спровоцированные «культурной революцией», как автономное движение рабоче-крестьянских масс против «бюрократического Интернационала». Аннюйе был намного проницательнее своего ментора Баттанлея из «Цивилизованного социализма» и считал восточные страны второго мира более слабым из полюсов мировой капиталистической системы. Тем не менее события в Лос-Анджелесе и Шанхае он ошибочно принимал за самоочевидные симптомы одного и того же глобального процесса, а во внутрипартийных склоках китайского политбюро словно бы воочию видел открытие второго фронта мировой революции. В отношении Вьетнама его анализ был несколько более прозорливым: при относительно низких инвестициях в экономику марионеточного южного режима Соединенные Штаты вели там одну из самых жестоких войн в истории человечества, действительно руководствуясь только территориальными соображениями будущей экспансии мирового рынка. Исключительное сопротивление народных масс, с которым они столкнулись, Аннюйе объяснял как раз их экономическим положением – в лице американского агрессора они боролись с будущей эксплуатацией своего труда международным капиталом на мировом рынке.
В принципе, весной шестьдесят восьмого в Париже все началось как раз с акции местных сторонников Северного Вьетнама. Уличные бойцы из общенационального Комитета поддержки вьетнамского народа разнесли и разогнали фотовыставку, посвященную «преступлениям Вьетконга» против южного режима, которую организовал один известный ветеран алжирской войны, бывший путчист из ОАС[7]. Его подопечные, неофашисты из молодежной организации «Запад», пообещали в ответ совершить 3 мая демонстративный проход по улице Ге-Люссака своей карательной колонны в Сорбонну, где заседал Комитет, в целях «наведения порядка». Левые активисты проявили тогда удивительную сплоченность, стратегическую дисциплину и организованность. Накануне заявленной ультраправыми карательной акции они буквально наводнили территорию Сорбонны. Сначала они натаскали на крыши зданий по всему периметру университетского городка целые груды булыжников, классического орудия пролетариата, соорудили какие-то диковинные катапульты для метания тяжелой мебели, окружили Сорбонну баррикадами из поваленных деревьев, газетных тумб, а по мере разрастания конфликта – и сожженных профессорских автомобилей. Девушки под стенами часовни деловито разливали по пустым бутылкам горючий коктейль Молотова. Когда же вместо обещанной колонны неофашистов и патриотов из бывших десантников в Сорбонну нагрянул полицейский спецназ, столкновения сразу же приобрели невиданно ожесточенный, брутальный характер. Побоища не прекращались день и ночь, в Латинском квартале через неделю насчитывалось уже до шестидесяти баррикад, и, поскольку осатаневшие полицейские кидались на всех гражданских прохожих без разбора, швыряя их лицом в асфальт, простые парижане начали целыми толпами стекаться к месту событий, чтобы поддержать мятежных студентов. В ночь с 10 на 11 мая восставшие массы отбивали атаки сил правопорядка в течение восьми часов подряд. В результате городская префектура была просто вынуждена отдать полиции приказ об отступлении. К тому времени на нескольких предприятиях столичного департамента уже были объявлены несанкционированные стачки. А спустя пару дней, чтобы выразить свою солидарность с бастующими рабочими, на улицы столицы вышло около миллиона человек, недовольных правительством Пятой республики. Францию тогда охватила спонтанная всеобщая забастовка. «Санкюлоты» из Нантера, давние поклонники фланеров-оппортунистов из студенческой среды и активные участники уличных боев, притащили их в тот день в Сорбонну, где они совместно сформировали Комитет за движение захвата капиталистической недвижимости и сразу же обклеили весь кампус листовками на некоторые из дорогих фланерам тем. Например, в одной из них объявлялось: «Бог мертв, и вы уже знаете это. Вслед за ним умерло искусство. Не дадим ему возродиться!» В другой содержался пламенный призыв: «Заменим искусство прямой демократией и самоуправлением повседневной жизни. Изгоним власть из будней!» И надо сказать, все эти яркие и красноречивые листовки из Сорбонны оказали значительное влияние на все движение мая-июня шестьдесят восьмого года во Франции. Отыскав в студенческом брожении свою знаменитую Возможность, фланеры и их единомышленники из Комитета создали игровую обстановку, увлеченно изображая орган революционной власти. В одном из первых декретов они постановили снос часовни и высылку в Ватикан «грязных останков кардинала Ришелье, негодяя, создавшего абсолютистское государство». На следующий день, договорившись с примкнувшими к забастовке рабочими «Современной типографии Парижа», они тиснули огромным тиражом программу-минимум Комитета санкюлотов-фланеров. Надо сказать, что она пришлась по душе многим на крайне левом фланге. В ней, конечно, старательно ни слова не говорилось о коммунизме, но при этом утверждалось, что товарная экономика и наемный труд будут преодолены в некоей «тотальной демократии» ближайшего будущего. Главными органами вдохновлявшей их «тотальной демократии» были объявлены рабочие советы, которые должны были получить абсолютную власть. Этот центральный тезис был безоговорочно заимствован Аннюйе у своих давних соратников из «Цивилизованного социализма». К тому времени он уже давно порвал с ними, но не отрекся от главного вывода их двадцатилетних теоретических исследований, и это нашло отражение в майских листовках, распространявшихся тогда по всей Франции. Программа-минимум Комитета была объявлена окончательным революционным проектом человечества, истиной в последней инстанции, а любое противоречие ей следовало считать происками контрреволюции. Аннюйе объявил начавшийся в мае процесс спонтанного захвата учреждений, зданий и предприятий Судным днем финального преобразования мира. Формирование рабочих и квартальных советов само по себе должно было стать гарантией неизбежного разрушения капиталистической системы. Он действительно искренне верил – это был один из немногих моментов в его игре, к которым он относился вполне серьезно. Фланеры очень увлеченно придумывали и вводили в Сорбонне различные правила «прямой демократии», отражавшие их представления об идеальном общественном устройстве. Например, общее собрание должно было каждый день выбирать членов Комитета за движение захвата капиталистической недвижимости с правом их отзыва. И хотя каждый день переизбирали примерно одних и тех же людей, не обошлось без казусов. Комитету ежедневно приходилось разоблачать самозваных «координаторов», якобы назначенных им же, причем один из них даже умудрился объявить сам Комитет распущенным, вызвав шумные споры с потасовкой в университетском дворике. Шестнадцатого мая тринадцать из пятнадцати избранных новых членов куда-то пропали из Сорбонны, взвалив весь груз ответственности за решение стратегических вопросов бастующей Франции на двух санкюлотов. Два раза, когда Комитет организовывал марши солидарности с рабочими «Рено», в их отсутствие созывались альтернативные «общие собрания», организованные троцкистскими и маоистскими группами, стремившимися перехватить инициативу и влияние в Сорбонне у блока санкюлотов и фланеров. Впрочем, по возвращении участников маршей, все подобные собрания, оказываясь перед лицом подавляющего численного преимущества, неизменно разбегались. К тому времени привлеченные социальным экспериментом, в Сорбонну начали стекаться представители Комитетов действия из захваченных бастующими рабочими предприятий. Действительность словно бы подыгрывала Аннюйе, было отчего запутаться даже такому умному человеку. К бастующим рабочим авиационного завода по производству «Каравелл», изгнавшим менеджмент из цехов, вскоре присоединились рабочие «Ситроена», «Рено», «Пежо», предприятий многих других отраслей. Когда забастовка стала общенациональной, экономика Франции оказалась парализованной.