Тем временем фланеры, когда им так и не удалось убедить общее собрание в Сорбонне проголосовать за свою программу-минимум о немедленном провозглашении вооруженной борьбы за тотальную демократию рабочих советов, распустили свой Комитет и перебазировались в «Современную типографию Парижа». Верно оценив растущую роль коммуникаций в обществе потребления, они старались, пользуясь подвернувшейся возможностью, максимально увеличить количество своей печатной продукции. Они издавали все новые манифесты и воззвания тиражами по двести тысяч экземпляров, торопясь как можно рельефнее запечатлеть себя в истории. Речь в них по-прежнему шла о все тех же рабочих советах, прямой демократии и прочих, превращавшихся в догму, постулатах, усвоенных Аннюйе в «Цивилизованном социализме».
– Вторым по значимости после Сорбонны центром движения стало здание университета Новая Сорбонна, известное в народе под названием Сансье, – Жюль вновь водрузил очки на переносицу и, полуобернувшись к официанту, жестом заказал еще по бокалу «божоле нуво». – Большую часть мая и июня того года я провел именно там.
Во вторник, двадцать первого мая, в Сансье был сформирован Комитет действия, в который вошли студенты, рабочие и интеллектуалы из леворадикальных группировок, ранее перезнакомившиеся в «Призраке Европы». Рабочие с фабрик «Ситроена», которые сначала приходили в Сорбонну, а потом в Сансье, специально для того, чтобы принять участие в политических дискуссиях, красноречиво рассказывали на общих собраниях о полицейских мерах фабричного руководства, бессилии профсоюзов и боевом духе рабочих. Изначально главной целью Комитета действия, созданного в Сансье, была именно координация со стачкомом «Ситроена». Уже в шесть утра, на следующий день после формирования Комитета, его участники дежурили у ворот «Ситроена», где раздавали рабочим напечатанные накануне яркие листовки. Не мудрствуя лукаво, авторы листовок повторяли вслед за фланерами призывы к захвату фабрики для установления режима рабочего контроля и самоуправления. Примечательно, что активистов от фабричных ворот гоняли тогда не охранники, нанятые руководством компаний, а члены профсоюзов. Это словно подчеркивало основную линию противостояния между революцией и реформизмом, исподволь сменившую собой конфликт уличного бунта и государственной власти.
По мере распространения всеобщей забастовки Комитет действия из Сансье эволюционировал в Межотраслевой совет французских предприятий. Работники сети общественного транспорта RATP заявили на одном из собраний, что борьба обязательно должна привести к переходу контроля над экономической деятельностью от капиталистического государства в руки самих рабочих. Мы с Пьером предложили им не медлить и уже сейчас начать вводить бесплатный проезд на всех видах транспорта, особенно для участников движения. Они обещали попробовать. Однажды ночью кто-то написал красной краской на стене здания: «Нельзя больше спать, когда внезапно раскрылись глаза». Это граффити очень точно передавало дух тех майских дней. На улицах царила атмосфера братства, словно бы созданного невероятной вспышкой психической энергии. Люди оживленно обсуждали друг с другом самые главные вопросы мироустройства, и им реально казалось, что они способны на них влиять, участвовать в общем деле, что их жизнь отныне приобрела совсем другой смысл. Если у кого-то появлялась какая-то здравая идея, требовавшая участия сотен человек, то набрать необходимое количество добровольцев из первых встречных не составляло труда. Мы тоже пытались разумно вмешаться в происходящее. И Пьер Труайен, и я, и все наши общие друзья и группы, бессменно присутствовавшие в Сансье, все мы понимали, какой уникальный шанс нам подвернулся, поэтому необходимо не упустить момент, пока движение не пошло на спад под влиянием ФКП[8] и реформистских профсоюзов. В те дни эту опасность осознавали все. Диспетчеры авиакомпании «Эйр Франс» и стюардессы «Эйр Интер» совместно издали машинописную листовку, обращенную к рядовому персоналу компаний отрасли, призывая их не доверять руководству своих профсоюзов и объединить свои усилия с Комитетами действия из Сансье. Затем мы созвали общее собрание активистов из Сорбонны и Сансье, на котором сформулировали призыв к рабочим всех бастующих предприятий Франции присылать своих делегатов в захваченные нами университетские здания для координации действий по проведению забастовок, раздаче еды, организации маршей солидарности. И рабочие стекались в Сансье, но парадоксальным образом всё, что мы обсуждали с ними там, крайне редко применялось на самих предприятиях, словно бы, выпустив пар в Сансье, они были бессильны повлиять на свои коллективы. Там, на местах, большинство предпочитало придерживаться линии ФКП и профсоюзов. Поэтому на очередном собрании Комитетов действия в Сансье 21 мая был поставлен вопрос о коренных различиях в понимании социализма между ФКП и майским движением захвата капиталистической собственности. Компартия считала, что для того чтобы достичь социализма, необходимо добиваться национализации средств производства и внедрения плановой экономики. Комитеты действия из Сансье, напротив, считали, что трудящиеся должны немедленно и сейчас добиться рабочего контроля над производственными процессами своих предприятий через их захват. Неформальная группа из «Призрака Европы» была тогда в числе немногих, кто не испытывал особых иллюзий по поводу рабочих советов как идеальной формы управления обществом, потому что за последний год мы успели открыть для себя, благодаря журналу Ламарка, теоретическое наследие Бордиги и других «левых коммунистов» Италии. Вот почему мы подчеркивали, что в первую очередь должна обсуждаться не организационная форма новых органов власти, а сама суть экономических и политических преобразований, которые позволили бы раз и навсегда покончить с эксплуатацией бедных классов богатыми, равно как и отсталых стран развитыми. Я предложил называть этот процесс «коммунизацией». Когда по итогам общего собрания был составлен ориентировочный отчет, мы настояли на включении в него формулировки, согласно которой органы рабочего контроля и организации производственного процесса невозможно определить заранее. Мы сознательно избегали фетишизации рабочих советов. Единственным условием было недопущение к этому процессу существующих партий и профсоюзов, во избежание восстановления иерархических отношений в производстве и в обществе. Двадцать пятого мая, когда число бастующих во Франции достигло девяти миллионов человек, а на автозаправках кончился бензин, наша группа внесла на рассмотрение общего собрания в Сансье проект нашей собственной программы-минимум, под названием «Что делать?». В этой листовке мы предложили несколько простых мер по немедленной «коммунизации» общества, которые помогли бы продемонстрировать людям, что мы можем жить без буржуазии и без государства – бесплатные общественный транспорт и медицинское обслуживание, коллективное управление центрами бесплатной раздачи продуктов и готовой еды, всеобщий отказ от оплаты налогов, коммунальных услуг, квартплаты. В числе прочего это помогло бы привлечь на сторону движения колеблющиеся массы из средних классов, напуганные уличным насилием. Программа была распечатана тиражом сто тысяч экземпляров и разошлась по всей Франции.
В те дни по улицам Парижа бродил Жан-Жак Ламарк, друг и ученик архетипического коммуниста Амадео Бордиги. Он был зачарован происходящим, хотя, может быть, и видел в событиях мая не совсем то, что видели в них другие. Он словно проникал своим пытливым взглядом сквозь толщу времени, обладая поразительной способностью видения текущих событий. Он останавливался на всех углах, где собирались шумные толпы, и внимательно прислушивался к тому, что говорят люди. Нет, он не ждал и не искал появления великих людей, готовых возглавить пришедшие в движение инертные массы, чтобы повести их за собой в нужном направлении. Еще менее он стремился к такой роли сам, и поэтому, разговаривая с людьми, он никогда не пытался их в чем-то переубедить, склонить на свою сторону, заставить принять свою точку зрения. Бордига говорил, что следующая революция или будет анонимной, или ее не будет вообще. Самоназначенных великих людей, вроде своего бывшего однопартийца Муссолини, он саркастически называл «хлопоглазами»[9]. Еще в пятьдесят третьем году тысячам итальянцев, надеявшимся, что когда-то «должен прийти Усач», он язвительно указывал, что Сталин так и умер, не предприняв долгожданного блицкрига в Италию. Он говорил тогда, что превращение рабочего класса в стадо овец, только и ждущих нового пастуха, достигло своего апогея. Продолжая восхищаться Лениным до конца своей жизни, он, тем не менее, неустанно боролся с культом гениального мессии, контрпродуктивным для любой революции, «как говорит о том и сам христианский миф». Ведь о чем говорил Христос своим апостолам, грустным и потерянным, когда он сообщил им, что вновь покидает их, чтобы вернуться к Отцу? Он сказал им: «Для вас было бы слишком просто видеть меня во плоти, веря, что я могу все, пока терплю физические страдания от врага. Но только когда я покину вас, снизойдет на вас и на толпы всего мира Святой Дух, невидимый и неощутимый. И тогда миллионы смиренных сей земли, облеченные силой Святого Духа, одолеют превосходящие силы врага, без плотского вождя». Бордига объяснял, что христианский миф на деле говорил о громадной социальной силе, дремавшей в массах, готовой бесповоротно изменить античный рабовладельческий мир. Удобно было всем, когда Учитель повергал в трепет и вынуждал всех вокруг умолкнуть, творя чудеса, излечивая больных, воскрешая мертвых, заставляя оружие выпасть из рук врага. Но когда он ушел, апостолам предстояли их собственные деяния. Точно так же рабочие победят только тогда, когда поймут, что «никто не придет» спасать их. Ожидание мессии или гения, вполне приемлемое для Петра, становилось лишь убогим прикрытием собственного бессилия для марксиста XX века.