Периодически публиковались письма от рабочих ФИАТа, где успешно продолжал свою деятельность фабричный комитет. Цеховые рабочие вносили собственные коррективы в рутинный распорядок его работы.
Так, например, признавая, что «несознательные» рабочие, не состоящие ни в партии, ни в профсоюзе, не должны быть допущены к назначению на ответственные роли, на ФИАТе все же начали привлекать эту инертную массу к голосованию при выборах доверенных лиц или цеховых старост каждые полгода, с возможностью их отзыва в любой момент. Цеховые старосты, как оговаривалось ранее, несли ответственность за назначение внутренних комиссий в своих цехах. Все решения политического характера, однако, принимались фабричным комитетом, который избирали исключительно партийные рабочие и члены профсоюза. Фабричный комитет также контролировал соблюдение текущих договоренностей по условиям труда, вел все переговоры с работодателем и отчитывался о них перед собраниями сознательных рабочих-социалистов.
Регулярную ложку дегтя, разумеется, пунктуально доставляла газета «Совет» из Неаполя с колкими разоблачениями несбыточных иллюзий. Бордига считал ошибочной саму формулировку программы ИСП, принятой в Болонье, гласившей, что органами освобождения пролетариата должны были стать фабзавкомы и рабочие советы, и ни словом не упоминавшей о главенствующей роли партии. Он повторял, что советы могут быть лишь вспомогательной трибуной для пролетарской партии, этого наивысшего выражения коллективной воли класса. Идею о том, что советы уже сейчас, до революции, могут стать технической и экономической базой будущей социалистической системы, которую с энтузиазмом отстаивал Грамши, он называл типичным «постепенчеством социал-демократического реформизма». Абсолютным приоритетом для него был захват политической власти во всей стране, и только после него следовало принимать меры по новой организации экономики, но, опять же, на основе территориальных советов рабочего класса, а не фабзавкомов автономных предприятий, превратившихся в их коллективных собственников. Что же касается модели фабричных комитетов, уже успешно действующих в Турине, то их функция очевидно ограничивается рабочим контролем над производством. Цеховой староста не может быть автоматически включен в административно-политический совет будущего, вроде тех, что существуют в Советской России. Таких делегатов следует отбирать вне зависимости от их роли в фабзавкомах и совсем по другим критериям. Опять же, в Советской России существуют такие же фабзавкомы, но они играют чисто экономическую роль и подчинены политической сети советов.
Ответить вызвался Анджело Таска. В своей статье «Постепенчество и революционность в фабзавкомах» он призвал «нашего лучшего друга и товарища Бордигу перестать бороться с ветряными мельницами». Такая теоретическая борьба лишь отрывает его от той почвы, на которой он мог бы плодотворно трудиться вместе с искренними коммунистами над разработкой механизмов завтрашнего дня. Он не понимает всей сути выполняемой в Турине работы по пробуждению трудящихся масс, преодолению их пассивного консерватизма, обучению и вовлечению этих масс в революционные процессы. Бордига утверждает, что функции «рабочего контроля в цеху могут получить революционный и экспроприаторский смысл только после перехода централизованной власти в руки пролетариата». В этом есть своя логика, которая является одновременно достоинством и недостатком менталитета Бордиги – достигнув высочайшей теоретической ясности в своей мысли, он нисколько не заботится о ее связи с грубой действительностью. У фабзавкомов, как и у профсоюзов, действительно весьма ограниченное поле применения и в чем-то соглашательская тактика. Еще со времен первого издания «Манифеста» все социалисты понимают, что борьба за повышение зарплат, сокращение рабочего времени, улучшение условий труда сама по себе не ведет и не может вести к освобождению от капитализма. Тем не менее такая борьба необходима как для защиты рабочего класса от ухудшения условий труда, так и для развития классового сознания. В Турине фабзавкомы уже показали, что являются драгоценными инструментами формирования революционной сознательности масс.
В следующем номере «Совета» Бордига язвительно отвечал, что очень ценит упорный труд Грамши и его товарищей по «Новому порядку» над углублением познаний в области теории Маркса, но что результаты пока можно констатировать лишь удовлетворительные, а промахи и принципиальные ошибки в избранной тактике налицо. Вся работа «Нового порядка» над созданием и совершенствованием рабочих советов на фабриках Турина не имела никакого отношения к коммунистической революции. Идеалисты Грамши, Таска, Тольятти до сих пор считали революцию в России «чудом человеческой воли», в то время как Бордига не уставал настаивать на том, что она была предопределена внутренними противоречиями капиталистической системы. Отсюда все дальнейшие расхождения. Туринцы сводили коммунистическую революцию к волевому усилию, а конкретно к созданию новых представительных органов пролетариата, советов, чьей основной задачей был контроль над процессами промышленного производства. Модель, возможно вполне пригодная для эффективной реализации при социалистическом обществе, согласно Бордиге, была лишена какого-либо смысла до революции. Коммунистическая экономика – это единая централизованная, гармоничная система удовлетворения общественных потребностей, которая появится после освобождения производительных сил от навязанных капиталистами процессов повышения стоимости. Она не может состоять из псевдокоммунистических островков, населенных рабочими коллективами отдельных предприятий с узкой специализацией, присвоившими себе частные средства производства и торгующимися друг с другом за сырье или ниши сбыта готовой продукции. Эгоистичные интересы отдельных коллективов автономных предприятий неизбежно вступят в противоречие с коллективными интересами революционного движения пролетариата. Он приводил примеры отдельных российских фабрик, которые в течение первого года после революции создавали препятствия перед реализацией коммунистических мер в экономике. Бордига подчеркивал, что коммунистическая революция может быть осуществлена только партией, этим коллективным мозгом, отвечающим за жизнедеятельность организма человеческого общества в целом и рабочего класса в частности. После революции все полномочия могут быть переданы советам, ответственным перед избирающими их массами за выполнение партийной программы. Ни в коем случае они не могут состоять из цеховых старост, несущих ответственность только перед своими сотрудниками.
Он терпеливо объяснял, что капиталистическая экономика в целом держится на трех столпах: земельной ренте, процентах с банковского капитала и прибылях автономных предприятий. Эксплуатация человека человеком заканчивается только с упразднением этих трех источников экономической власти. Захват предприятий рабочими кооперативами или артелями для самостоятельного управления лишь продлевает и, возможно, в чем-то даже совершенствует капиталистическую систему. При капитализме прибыль от сбыта выпускаемой продукции учитывается в актив предприятия, а затраты переменного капитала на производство, включая рабочую силу, в пассив. Капитализм будет сохраняться до тех пор, пока будет сохраняться двойной бухгалтерский учет отдельного предприятия. При коммунизме отдельное предприятие, как автономная единица, перестает существовать и, следовательно, вся эта двойная бухгалтерия сменяется гораздо более простой системой учета продукции, «известной человечеству еще с тех пор, как первый троглодит вылез из пещеры, чтобы собрать ровно столько кокосов, сколько у него было товарищей в пещере». Даже если предположить достижение социализма в отдельных секторах высшей стадии, о которой мечтали все коммунисты, – когда каждый сможет получать по своим потребностям, – то оно может произойти только там, где исчезнет финансовый баланс предприятия, а учет производимой продукции будет осуществляться в простых физических единицах измерения, таких как масса, мощность, количество лошадиных сил или механической энергии. В такой перспективе кипучая деятельность «Нового порядка» в Турине в самом деле представала в лучшем случае как бессмысленная растрата сил во имя мелкобуржуазной утопии.
Вот так безжалостно Бордига расправлялся с мечтой Грамши.
Несмотря ни на что, идеи, посеянные упорной пропагандой «Нового порядка», начали давать свои всходы на промышленном Севере. Первый захват фабрики произошел в Сестри, живописном маленьком городке, расположенном в итальянской части Лазурного берега, в Лигурии. Рабочие местного машиностроительного завода, принадлежащего военно-промышленному концерну Ансальдо, изгнали руководство и сами наладили выпуск и поставки готового оборудования. Грамши направил на место событий двух корреспондентов – Андреа Вильонго и Пальмиро Тольятти, самого спокойного человека в редакции, до сих пор занимавшегося только обзором книг в рубрике «Борьба идей». Корреспонденты сообщали, что изначальные условия в Лигурии очень сильно отличались от Турина, где ФИАТ фактически играет роль градообразующего предприятия, вокруг которого вращается жизнедеятельность большинства местных компаний. Именно благодаря массовой концентрации, там сложились уникальные условия для зарождения и расцвета пролетарской социалистической культуры. На Лигурийском побережье концентрация была не меньше, а ритмы промышленности даже выше – вокруг портов и верфей разрастались судостроительные и сталеплавильные заводы и литейные цеха, практически вся эта зона представляла собой многокилометровую урбанизированную агломерацию. В то же время генуэзский пролетариат сильно отставал от туринского в сплоченности: рабочие голосовали за разные политические партии, посещали воскресные католические кружки, поддерживали разные группы влияния из среды предпринимателей, и все это мешало их политической организации. Отсутствию единства способствовало разнообразие в специализации множества местных предприятий, а также большой разрыв между категориями рабочей силы – поскольку промышленность в целом здесь относилась к более тяжелым отраслям, масса неквалифицированных разнорабочих в общей пропорции здесь была гораздо выше. Текучка кадров и смена рабочих мест были привычным делом, что мешало возникновению стабильных коллективов, а квалифицированные кадры тяготели к психологии «рабочей аристократии». Кроме того, благодаря многолетним традициям обслуживания оборонных заказов, лигурийская промышленность была сильно политизированной, фактически она была сконцентрирована в руках нескольких воротил с отлаженной сетью клиентских отношений в Риме, в правительственных кабинетах и парламенте. Андреа и Пальмиро с удивлением констатировали, что рабочие, захватившие завод в Сестри, преследуют лишь собственные, эгоистические интересы, многим из них практически неизвестна программа социалистической партии. Захват предприятия под руководством профсоюзных лидеров произошел из-за спора о вычете из зарплаты рабочих дней вынужденного простоя. Фактически собственники закрыли завод, а профсоюз распорядился, чтобы рабочие вышли на работу как обычно, это была ситуация прямо противоположная забастовке. Все цеха и отделы, словно бы прислушавшись к рекомендациям «Нового порядка», избрали собственных старост и представителей, которые приступили к реализации инициатив профсоюза в координации со старой «внутренней комиссией». Последняя, кстати образованная в годы войны, к этому времени фактически бездействовала и носила чисто церемониальный характер. Ее собрания, на вкус туринских корреспондентов, отличались чрезмерным уровнем шума, из-за склонности делегатов кричать друг на друга, и, опять же к их удивлению, казались уж очень д