Ее кажущуюся, вежливую неприступность оказалось вполне возможно растопить несколькими вовремя высказанными искренними наблюдениями, причем, чем искреннее я говорил, тем более непринужденной и сближающей становилась наша беседа.
Я был поражен в самое сердце – как можно было столько лет, гоняясь за призрачными драконами на далеких континентах, совершенно не отдавать себе отчета в том, что буквально под боком, в хаосе девяностых, развивается и созревает это чудо, эта поразительная девушка, которая сейчас прямо, не отрываясь, проникает мне в душу своим бархатистым взглядом, своей жемчужной улыбкой и, самое главное, разговаривает со мной так, что этот вечер начинает становиться самым лучшим в моей жизни, потому что в некоторых ее фразах мне отчетливо слышится неподдельное участие и интерес к моей запутанной судьбе, обстоятельства которой было бы столь трудно обсуждать с любым другим посторонним лицом. Но она знает меня с детства, и со стороны у нее сложилось свое собственное представление обо мне. Меня просто ошеломляет тот факт, что ее мнение обо мне оказывается столь далеким от всех неблагоприятных стереотипов, сложившихся в отношении меня, наверное, у любого местного жителя, сталкивавшегося со мной в те ужасные годы. Она спокойно принимает меня таким, какой я есть, и непостижимым образом продолжает видеть во мне все то чистое и незапятнанное, что жило во мне когда-то, когда я был еще совсем маленьким ребенком, все то, чего я сам уже давно не вижу в себе. Это неведомое доселе чувство вносило эйфорический покой в мою душу, извлекая на поверхность сознания сублимированные образы обретенного рая.
Когда я довожу ее до подъезда, сердечно попрощавшись и нахально расцеловав ее в обе щечки, по-итальянски, я вдруг начинаю испытывать нарастающую тревогу, потому что вдруг осознаю, что мое сердце уже бьется, замирая от свежих воспоминаний о прошедшем вечере, столь неправдоподобном и ярком. Думал ли я, что на исходе третьего десятка смогу вдруг ощутить себя на пороге неведомой, волнующей тайны, на разгадку которой теперь не жаль будет потратить годы жизни, нежного секрета, который теперь можно будет потихоньку, деликатно раскрывать день за днем, все больше доверительно открываясь теплым, отогревающим закоченевшие, атрофированные силы сердца лучам столь близкого, столь манящего, столь очевидного во всей своей незатейливости счастья. И вот уже шевельнувшуюся во мне тревогу и неуверенность в исходе полностью заглушает радостное, торжествующее ощущение полноты жизни. Наконец-то я отделываюсь на целых несколько часов от постоянно преследующего меня в последние годы чувства скольжения на краю обрыва. Я совершенно забываю о нем, потому что нежданно-негаданно встретил лицом к лицу нечто столь сильное в своей неподдельности, что оно оказалось способным заставить полностью затихнуть неумолчный, настойчивый шепот внутренних демонов, давно и прочно сросшихся с усталой и измученной душой. Проводив Ингу до подъезда, он не уходил до тех пор, пока не добился ее обещания съездить с ним на выходные на городской пляж до его очередного отъезда на Сахалин. В ответ на его встречное обещание покатать ее на американских горках она звонко рассмеялась и, тоже чмокнув его в щеку, убежала домой. Альберт вздохнул, мечтательно глядя ей вслед. Жизнь определенно улыбалась ему сегодня.
Эпилог
В «Ольстере» было шумно и накурено. Альберт отметил про себя присутствие пятнадцати новеньких, большей частью инженеров, начальников секторов и менеджеров среднего звена из тех, с кем по роду службы общался Тимур. Наверняка их привел он, причем не в среду, а во вторник! Все собравшиеся шумно обсуждали последние события в Аргентине, кто-то даже привез из Москвы документальный фильм на DVD и попросил бармена вывести его на плазменные экраны вместо привычных матчей Лиги чемпионов. Из-за того, что инвесторы теряли интерес к Аргентине, МВФ стальной хваткой взял ее правительство за глотку, пока местные жители, не уверенные в завтрашнем дне, пытались ускоренно выменять песо на доллары и перевести свои сбережения на зарубежные счета. Страна быстро теряла наличность. Тогда правительство приняло мудрое решение просто не отдавать людям их же деньги, лежавшие на банковских счетах. Весьма предсказуемо начались уличные беспорядки, насилие, вандализм и прочие акты гражданского недовольства. Это создало должный фон для экономического кризиса. Предприятия разорялись, повсеместно объявлялись локауты, банкротства и ликвидация акционерных обществ. Аргентинские рабочие закрывались в цехах, инстинктивно повторяя действия персонала «Лип» и португальских фабрик периода «революции гвоздик». Уволенные рабочие завода керамической плитки «Занон», которым итальянский предприниматель к тому же задолжал зарплату, решили отобрать ее у него, под тем юридическим предлогом, что этот завод был построен на средства, занятые из государственного бюджета, и по ним до сих пор сохранялась задолженность. Они переименовали его в «Фабрику без хозяев» и сами наладили выпуск керамической плитки. На текстильной фабрике «Брукман» работницам банально не хватало денег, замороженных правительством, на транспортные расходы. Они пришли к хозяевам фабрики с просьбой обеспечить транспорт или выделить денег. Братья Брукман попытались вежливо отделаться и, когда не получилось, просто уехали, пообещав подумать. Работницы остались на фабрике ночевать, а наутро приступили к работе, уже в качестве новых коллективных хозяев, захлопнув ворота перед Брукманами. В самом центре Буэнос-Айреса работники четырехзвездного отеля «Бауэн» вернулись туда на пятый месяц после его закрытия, при поддержке рабочих других самоуправляемых предприятий, и открыли его сами. Бизнес под их управлением оказался настолько успешным, что вскоре они уже открыли еще и кафе напротив, полностью облицованное плиткой с фабрики «Занон».
Все эти события вызывали самое искреннее сочувствие в чеховском пабе «Ольстер». Альберт не успел дойти до барной стойки, как путь ему преградил Михась. Они обнялись, и тот потащил его к столику в дальнем углу, где они сидели с Никитосом. Чуть позже к ним присоединился Данила. Оказалось, что Тимур уже давно склоняет их начать захват месторождения, но операторы упорно отказывались, отвечая, что надо дождаться Альберта.
– Нет, парни, благодарю, но я пас, – отвечает Альберт.
Он больше не видит в этом никакого смысла. На днях он даже вышел из «Автономной сети». Ему не хотелось больше страдать манией иммедиатизма и раз за разом совершать ошибки или, в лучшем случае, бесполезные действия из-за ложных выводов, подсказанных хроническим нетерпением политического активиста. Хотелось прислушиваться к гулу событий и различать их суть, как Ламарк, а если что-то и делать, то сознательно и наверняка, в полной и неколебимой уверенности.
– Почему? – Михино лицо вытягивается.
Альберт пытается поделиться с ними новыми теоретическими знаниями, которые повлияли на его решение. Для Амадео Бордиги существовало два непременных, взаимодополняющих условия достижения социализма: упразднение частной собственности на средства производства плюс упразднение автономных предприятий. Выполнение одного из них не имеет смысла без другого. Предприятие как отдельная единица – один из столпов капиталистической системы, потому что оно вынуждает своих работников тратить все рабочее время на производство максимальной прибавочной стоимости вместо максимального количества продукции полезной для людей. Главным источником накопления капитала, по Марксу, является совокупность автономных предприятий, конкурирующих между собой в условиях коммерческого обмена продукцией. Это и называется анархией производства, иррациональной и губительной для общества. Чаще всего прибыль, за которую борется любое отдельное предприятие, может быть достигнута только за счет убытков или упущенной выгоды других предприятий. Вот почему для достижения социализма обязательным является соблюдение обоих непременных условий. Захват проекта «Сахалин-10» местными работниками, разумеется, лишит иностранных акционеров их частной собственности и выручки от инвестиций, временно или нет, но сохранение самого предприятия как отдельной единицы не позволит нарушить ход глобальной системы. Это будет лишь частный эпизод капитализма, пусть и без личности самого капиталиста, как в Аргентине.
– Да кто он такой, этот Бордига? – спрашивает Михась.
Альберт на минуту задумывается, пытаясь отыскать самый краткий и емкий ответ.
– По-моему, это был самый честный коммунист в мировой истории, – наконец отвечает он.
Народ по-прежнему собирается в «Ольстере», и в одну из сред он застает паб набитым до отказа, но на этот раз там царит гробовая тишина. На широкоформатных жидкокристаллических экранах президент Путин в Андреевском зале московского Кремля принимает уверения высших должностных лиц «Схелп» и «КАНИ» в том, что они считают состоявшийся пересмотр условий СРП абсолютно справедливым. После того, как по сорок процентов контрольного пакета акций выкупят «Газпром» и «Роснефть», их компаниям останется по десять процентов на каждую. Альберт пока не знает, как этот поворот повлияет на дальнейшие события и продолжат ли ребята и дальше лелеять свои планы захвата предприятия. Он в этом не участвует, но и никак им не мешает. Проблематика, очевидно, существенно изменилась, но его она уже не трогает. Поиски все равно продолжатся, просто слегка расширились перспективы познания и область постижения. Ничего хорошего совершить пока, увы, не удалось, но шансы остаются, их даже стало ощутимо больше. У добрых дел нет и не может быть иных авторов, кроме вечно живущей в наших сердцах человечности.
Он выходит на улицу, навстречу яркому солнечному свету и свежему континентальному бризу. Он больше не боится поскользнуться на краю обрыва и рухнуть в бездну, объятым панической досадой. Он уходит своей дорогой.