Девятнадцатый день Матира, год 1489 с.д.п.
Аэлин с трудом могла припомнить, когда плакала в последний раз. Толком поддаться своему горю юная леди Дэвери не сумела даже после смертей Филиппа, брата и матери: необходимость быть сильной высушила слезы и не позволила им прорваться наружу. Казалось, теперь каждая невыплаканная слезинка дождалась своего часа — молодая женщина, как ни старалась, не могла удержать сдавливающие горло рыдания, не могла совладать с собой, не могла заставить себя успокоиться. Возможно, когда-то эти чувства просто должны были найти выход, и думать о том, почему это произошло именно сейчас, у Аэлин не было ни сил, ни желания.
Охотница потеряла счет времени, она не могла подсчитать, как долго уже находится на крыльце дома вестника беды.
Аггрефьер вышел к своей гостье неслышно, как тень. Его трехпалая рука вновь легла на плечо молодой женщины в мягком утешающем жесте, от которого хотелось отчаянно закричать.
«Возьми себя в руки! Будь это существо настроено к тебе враждебно, ты была бы уже мертва!» — отругала себя охотница, тут же попытавшись утереть слезы.
— Простите, — не произнесла, а, скорее, выдохнула она. — Простите, Теодор, я не знаю, что на меня нашло, просто…
Голос вновь предательски сорвался, заставив женщину умолкнуть на полуслове.
— Можете ничего не говорить, леди Аэлин, ваши чувства для меня не загадка, — невыносимо снисходительно отозвался вестник беды, в его тоне послышалась легкая усмешка, среагировать на которую у охотницы не нашлось сил.
— Они загадка для меня, — упавшим голосом произнесла она.
— Будет проще, если вы будете честны хотя бы перед собой, — тем же тоном сказал аггрефьер.
— В чем я, по-вашему, должна быть честна, Теодор? — возмущенно воскликнула Аэлин, нарушая едва зазвеневшее молчание и обжигая иное существо взглядом раскрасневшихся глаз.
— Я бы сказал вам, но опасаюсь паранга на вашем поясе, — хмыкнул вестник беды. — Вы готовы будете убить меня за эти слова, ведь сами даже подумать об этом боитесь. Поверьте, мне это известно.
— Проклятье, — качнула головой охотница, не в силах посмотреть в глаза Теодора, глядящие так снисходительно и мягко.
— Мальстен Ормонт — хороший человек, — кивнул аггрефьер.
— Не человек. Данталли, — нахмурилась Аэлин, справившись, наконец, с эмоциями.
— В нем больше человеческого, чем во многих ваших собратьях, дорогая, — бегло отозвался иной. — Признайте это, и легче станет вам обоим.
— Хватит, — отрезала охотница.
— Как знаете. В конце концов, думаю, за минувшие два часа вы рассуждали об этом в достаточной мере, поэтому не стану вам досаждать.
Аэлин изумилась.
— Два часа? — переспросила она.
— А сколько, вы думали, прошло времени? — усмехнулся аггрефьер, и взгляд его вдруг изменился. Вестник беды прищурился, повернувшись к двери, и неопределенно качнул головой. — Замолчал…
Охотница вопрошающе кивнула, чувствуя, как вновь нарастает тревога.
— Что?
— Мальстен. Замолчал, — покачал головой Теодор.
— Так разве это… не хорошо? Значит, его мучения окончены?
— Можно сказать и так, — ухмыльнулся аггрефьер. — Данталли в течение расплаты должны оставаться в сознании, иначе они могут ускользнуть в руки Жнеца Душ и уже не вернуться в наш мир. Такое случается, когда расплата слишком сильна, и именно это сейчас происходит с нашим другом. Он замолчал в мыслях, я его почти не слышу. Он ускользает, леди Аэлин. Не справляется. А значит, его мучения и впрямь почти закончились.
В глазах Теодора мелькнул заговорщицкий огонек. Охотница вздрогнула. Свое намерение выхватить оружие она старалась маскировать лишь одной мыслью: «Мальстен не умрет сегодня!»
— Боюсь, вы ошибаетесь, — смиренно ответил вестник беды на немое восклицание женщины. — Такова воля Рорх, дорогая. Она решила забрать нашего друга на Суд Богов, время Мальстена пришло.
Аэлин рванулась в дом, и аггрефьер предупреждающе зашипел. Ринувшись на противницу, он поступил именно так, как она рассчитывала. Незаметно скользнувший в руку охотницы стилет замер у самого горла иного существа.
— Только дернитесь, Теодор, и Рорх взамен получит вашу жизнь, — угрожающе произнесла женщина. — Как вам такой обмен? По мне, вполне справедливый.
Вестник беды скрипнул зубами, не решаясь двинуться. В воспоминаниях своей противницы он прекрасно видел, что она среагирует быстро на любое резкое движение и перехватит тонкую шею стилетом прежде, чем Теодор успеет даже поднять руки.
— Богиня призовет меня, когда сочтет нужным… — гортанный голос вестника беды предательски дрогнул, вызвав у охотницы нервный смешок.
— Что ж, если я ее глашатай, могу возвестить этот момент прямо сейчас. Каково вам будет на Суде Богов, когда Ниласа зачитает ваши последние деяния? Нарушение слова, данного другу, попытка причинить мне вред. Не очень говорит в вашу пользу, так? — аггрефьер не ответил, и на лице Аэлин появилась нехорошая ухмылка. — Так вот. Предлагаю условие: вы даете мне спасти Мальстена, а взамен остаетесь живы сами. Эту ночь проведете в подполе своей хижины для страховки, а утром я выпущу вас, когда близость чужой смерти перестанет затуманивать ваш разум. Вы друг Мальстена, и мне бы не хотелось утром объясняться перед ним, почему мне пришлось устранить вас. Но если не согласны, я стерплю эти объяснения, и вы встретитесь с Рорх прямо сейчас. А, что бы вы ни говорили о смерти, я вижу, что встречаться с нею вам пока не хочется. Каждое существо цепляется за жизнь. Даже аггрефьер. Как ни крути, чужая смерть вам больше по душе.
Вестник беды прерывисто вздохнул, понимая, что выбор у него и вправду невелик.
— Будь по-вашему, — сокрушенно произнес он.
— Тогда не будем терять времени.
Аэлин кивнула, спешно вошла в дом, повлекла аггрефьера в жилую комнату, заперла его в подполе и подперла крышку креслом, надеясь, что это существо не сумеет выбраться до утра.
Мальстен не осознал, в какую секунду расплата из невыносимой переродилась во всепоглощающую, просто настал момент, когда кроме нее в мире не осталось ничего. Мысли и воспоминания, уносящие на границу безумия, слились в единое целое. В бреду, в воскрешенном памятью давнем сражении, Мальстену виделся Гордон Фалетт, в ужасе смотрящий на него и кричащий на весь дэ’Вер: «Данталли! Он данталли!», а солдаты Кровавой Сотни — все, как один обугленные, израненные, с черными провалами вместо глаз — надвигались на своего командира с ритуальными факелами, готовые распалить самый большой на Арреде костер.
Сейчас Мальстен счел бы огонь избавлением. Воистину, это было бы быстрой и милосердной смертью по сравнению с непрекращающейся, сдавливающей горло и вгрызающейся в каждый нерв агонией, которую приносила расплата.
А где-то за этим безумием притаилась тьма — спасительное забвение, вечное ничто, которое звало и манило с каждой секундой все громче. Лишь в этом — было спасение. Лишь так можно было отстраниться, отделить себя от реальности, убежать. Мальстен знал, что стоило поддаться этому зову, и дороги назад уже не будет, однако соблазн был слишком велик.
И когда забвение подобралось достаточно близко, чтобы можно было дотянуться до него, один звук, напоминавший хлопок двери, вдруг заполнил собою весь окружающий мир. Отдаленное сражение, воинственные кличи Кровавой Сотни — все померкло перед ним.
«И как может стук двери быть громче пушечных выстрелов?» — мелькнуло в голове данталли, когда перед глазами предстал образ Аэлин Дэвери.
— Мальстен! — испуганно позвала она, приблизившись. — О, боги, Мальстен, вы меня слышите? Смотрите на меня! Ну же, давайте! Не ускользайте туда, умоляю.
«Аэлин? Почему она здесь?» — не понимал данталли.
— Мальстен, очнитесь! Вы должны быть в сознании, должны это пережить, — продолжала говорить охотница, мимолетно прикоснувшись к его щеке. Ладонь ее оказалась почти обжигающе горячей. — Знаю, вам больно, но прошу вас… вернитесь. Мальстен, пожалуйста!
«Больно?»
Словно услышав сигнальное слово, расплата дотянулась до своей жертвы, резко вырвав ее в мир живых. Спасительная тьма оказалась недостижимо далеко.
— Леди Аэлин… — сумел выдохнуть данталли, после чего тело вновь сковало волной боли, заставив его напрячься, как струна, готовая лопнуть.
— Слава богам, вы в сознании! Все будет хорошо, слышите? — облегченно выдохнув, произнесла женщина. Лишь теперь Мальстен понял, что она стоит подле него на холодном полу хижины Теодора Гласса на коленях, а ее рука лежит на его сжатой в кулак ладони.
«Нет, нет, нет, так нельзя…» — лихорадочно застучало у него в голове. Отчего-то одна лишь мысль о том, что дочь Грэга Дэвери, как и сам охотник когда-то, окажется свидетельницей расплаты, повергала данталли в ужас. В памяти всплыли слова, когда-то произнесенные Бэстифаром: «Все повторяется, мой друг. Зрелища. Зрители. Одни и те же трюки в разных вариациях вызывают одни и те же эмоции разной интенсивности. Чем выше и красивее прыгнешь, тем больше последует оваций. Чем сильнее расшибешься при неудачном падении, тем громче ахнет от ужаса твоя публика. Сходство лишь в том, что в обоих случаях зрители захотят еще…»
Грэг Дэвери был зрителем… и теперь зритель — его дочь.
Все повторяется…
Расплата — зрелище…
Зрители захотят еще…
— Леди Аэлин, уходите, прошу вас, — едва слышно произнес Мальстен, сжимая кулаки так, что побелели костяшки пальцев.
— Никуда я не уйду, — отозвалась молодая женщина, покачав головой. — Теодор сказал, есть опасность, что вы потеряете сознание и не выдержите расплаты. И сейчас, глядя на вас, я ему верю. Не трудитесь, не просите уйти, Мальстен, я вас с этим одного не оставлю.
Аэлин осторожно коснулась тыльной стороной ладони взмокшего лба данталли.
— Вы совсем холодный, — она задумчиво положила руку на пол и нахмурилась. — Так не годится. Эта комната протапливается хуже, чем соседняя, но туда добраться будет тяжелее, нежели до кровати. Одеяло тут совсем тонкое, на полу им не согреться, но хотя бы на перине будет теплее. Давайте, я помогу вам подняться.