– Филипп, – отвечает король. – Моя дочь Дагмара благодарит вас за великолепный свадебный дар, который вы прислали ей.
– А вскоре будет изготовлен скипетр для вашего сына, короля Георга I Эллинского, – добавляю я. – Какой счастливый случай, что мы встретили вас здесь, когда только что обсуждали приглашение! Для нас будет большой честью ваше присутствие в Херсхольме на праздничном ужине в честь наступления Нового года. Быть может, моя племянница, Ева, даже сможет выступить перед вами с королевой.
Хелена, стоящая рядом со мной, напрягается и слегка сжимает мой локоть, однако не поправляет меня. И как она может это сделать? Я уже привел свой план в действие.
Ева позади меня слегка пошатывается, и король улыбается с вежливым, но отстраненным интересом.
– Вот как?
Придвигаюсь ближе к нему.
– Я бы хотел обсудить с вами очень важное дело, – произношу я тихо, так чтобы слышал только он. – Кое-что, что поможет вам и всей Дании.
Он смотрит на меня уже внимательнее. Значит, мне удалось разжечь его любопытство.
– Я пришлю официальное приглашение через вашего придворного распорядителя, – говорю я, отступая назад.
– Превосходно, – отвечает король.
– Что ты делаешь? – шипит мне сквозь зубы Хелена, едва мы оказываемся вне пределов слышимости. Ее пальцы на моей руке сжимаются так, что грозят оставить синяки. Я стряхиваю ее руку.
– Даю тебе шанс заставить Бурнонвиля передумать. Что он сможет поделать, если ты поразишь воображение короля и заслужишь высочайшее одобрение? Сделай этот салон как можно более зрелищным. Используй магию, если будет нужно. При поддержке короля ты сможешь изменить облик балета и одновременно прославить имя Вестергардов.
«И будешь держаться как можно дальше от шахт».
Я смотрю на Еву. Ее лицо, озаренное очередной вспышкой фейерверка, выражает нерешительность.
– Так что на здоровье, – заключаю я, слегка хлопнув Хелену по плечу.
– Спасибо, – неохотно отзывается она и смотрит на меня с неприкрытым подозрением. Однако именно сейчас она впервые кажется мне почти красивой. В кои-то веки я не вижу в ней угрозу. Раскуриваю свою сигару и веду их с Евой по извилистым аллеям Тиволи.
Позже, по пути домой, Ева засыпает, уронив отяжелевшую от усталости голову. Хелена накрывает ее вторым одеялом, и в карете наступает давящая тишина.
Я ловлю себя на том, что снова мурлычу себе под нос песню, и умолкаю. Сначала думаю, что Хелена тоже спит, но потом она тихо спрашивает:
– Зачем ты даришь все эти драгоценности королевскому семейству, Филипп? Какую игру ты ведешь?
Делаю глубокий вдох. Благодаря Алексу Хелена все еще владеет львиной долей наших копей, и, чтобы мой план сработал, она должна хотя бы отчасти поддержать его.
– Я ищу способ попасть в их круг влияния.
– Да. Ты покупаешь возможность наладить с ними связи. Но… зачем? Ради какой цели? Это каким-то образом пойдет на пользу шахтам?
– Ты знаешь, почему Дания выиграла первую войну и проиграла вторую?
Она колеблется, прищурив глаза. Ей кажется, будто я меняю тему, уклоняюсь от ответа на ее вопрос. Но это не так.
– Говорят, что нам вообще не следовало ввязываться во вторую войну… – начинает она.
– Может быть, и не следовало. Но есть ключевая разница между этими двумя войнами. В первой, где сражались мой отец и брат, нам на помощь пришла Британия. Во второй – нет.
– Какое отношение это имеет к самоцветам, Филипп?
Я закрываю глаза и думаю о в одночасье замолчавших птицах.
Война.
Я думаю о трупах.
В окопах рядом со мной был человек, который владел магией. Он напомнил мне о том мальчике в переулке и о том, как тот щелкал пальцами.
По моему телу пробегает дрожь.
Я думаю о первом мертвеце, которого увидел в жизни. В тот вечер в морге, куда меня привел Теннес.
– Это было для тебя так ужасно? – мягко спрашивает Хелена. – Война?
– Ты когда-нибудь испытывала страх, Хелена? – спрашиваю я. – Ты знаешь, что у него есть вкус?
Когда был маленьким, мне казалось, будто я знаю, что такое страх: я беспокоился за мать и брата, боялся умереть от голода. Но это это было абсолютное уничтожение и унижение. Осязаемый страх оставил у меня во рту сырой привкус плесени, когда я впервые испытал его. Пушки, заряженные картечью, свист пролетающей мимо шрапнели, люди с иссеченными лицами. Санитарные повозки, устеленные соломой, из которой можно было выжимать кровь.
– Филипп… – начинает Хелена, но ее слова едва долетают до меня. Я наполовину снова там. Я не стал платить за то, чтобы какой-нибудь бедолага-крестьянин занял мое место на поле боя в той второй войне, как заплатили многие богатые люди, подобные мне.
Может быть, я пытался стать достойным памяти моего отца, по-прежнему шагая по жизни в тени своего брата. Может быть, мне казалось, будто я заслуживаю этого после того, что случилось в шахте. По окончании битвы при Дюббеле повсюду были разбросаны человеческие фекалии – бомбы уничтожили походные сортиры, – и эти фекалии смешивались с разлагающимися останками, порождая тифозную заразу. Грязь, дерьмо и размазанные мозги.
У меня в памяти отчетливо отложился момент, когда птицы перестали петь.
В копях и на войне это явный знак того, что смерть рядом.
Я открываю глаза.
– Ты знаешь, почему Британия не пришла нам на помощь во второй раз? Из-за королевы Виктории. Проклятой королевы Виктории, – я моргаю, глядя вверх. – Британский народ хотел нам помочь. Особенно после первых наших поражений. Но ее старшая дочь была замужем за кронпринцем Пруссии, поэтому королева Виктория приняла их сторону. Эти события, кажущиеся такими мелкими, определили судьбу тысяч и тысяч людей. Один-единственный брак изменил судьбу целой страны. Стал роковым для Дании, стоил нам четверти наших территорий, нашей гордости и жизней целого поколения датчан. Никто не пел «Отважного пехотинца», когда мы возвращались домой. А половина из нас не вернулась вообще.
Я смотрю на красный камень на своем указательном пальце и сглатываю, но во рту у меня сухо, как в пустыне.
– Если бы ты могла сделать так, чтобы подобное не повторилось, ты бы сделала? Если бы что-то могла изменить, ты бы изменила, не так ли? Если бы это было в твоей власти?
– А это так? – спрашивает она сильным, хрустально-ясным голосом.
Я сглатываю привкус плесени.
– Ты считаешь, будто мы совсем разные, Хелена, но это не так. Мы оба проложили себе путь наверх с теми картами, которые сдала нам судьба, и теперь расставляем фигуры на шахматной доске для новой игры. Мы оба – опытные игроки и умеем вести долгую игру, верно?
И если поведем ее правильно, то не просто выиграем.
Мы изменим всю эту треклятую доску.
Глава семнадцатая
Марит.
25 ноября 1866 года.
Парк развлечений Тиволи
На тот вечер, когда Вестергарды посещают Тиволи, Лильян выпрашивает для всей прислуги выходной с выездом в столицу. Мы приглашаем с собой Айви и целой группой бродим по извилистым, обсаженным самшитовыми изгородями аллеям Тиволи. Я незаметно пробираюсь в первые ряды, стараясь держаться на точно рассчитанном расстоянии от Вестергардов.
Цветные фонари покачиваются на шнурах над нашими головами, украшая аллеи, подобно ожерельям из стеклянных бусин, а луна скользит среди них, точно яркая жемчужина. Вдоль усыпанных гравием дорожек стоят прилавки торговцев, продающих сушеные смоквы, изюм, засахаренные яблоки на палочках и напитки; в воздухе висит густой запах сахара и алкоголя. Я никогда прежде не бывала в Тиволи, но мой отец постоянно рассказывал о том, как они с моей матерью побывали здесь сразу же после их женитьбы. Отец говорил, что во время катания на «русских горках» мама визжала во все горло и сжимала его руку так, что едва не сломала ему пальцы, а потом попросила прокатиться снова. Я не помню, как она выглядела, потому что она умерла, когда мне было три года, и у нас никогда не было ее портрета, но я мысленно нарисовала ее образ: темные волосы, румяные щеки, веселый смех и тонкие пальцы, сжимающие руку моего отца.
Ее звали Йонна.
Вечер сегодня чудесный, и я укутана в шерстяное пальто и перчатки, отделанные пышными лоскутками соболиного меха. Когда от холода меня пробирает слегка заметная дрожь, Якоб одалживает мне свой шарф, и я притворяюсь, будто прячу нос в складки шерсти потому, что мне холодно, а вовсе не затем, чтобы вдохнуть его запах.
– У меня ноги замерзли! – заявляет Лильян, притопывая.
– Нужно больше глега, – радостно предлагает Рая.
– Смотри, Ви, – говорит Брок, останавливаясь у кондитерского прилавка. – Лимонные леденцы, твои любимые.
Я пользуюсь этим моментом, чтобы ускользнуть и подобраться поближе к Еве и Филиппу. Они погружены в беседу, и Ева вздрагивает, когда над головами у нас с шипением взлетает фейерверк. Вспышки выбрасывают во все стороны искры и дым, и, когда я почти подбираюсь достаточно близко, чтобы услышать разговор, толпа внезапно начинает бурлить. Люди перешептываются, и этот всеобщий шепот взмывает к небу, словно крылья дракона, набирающего высоту. «Королевская гвардия. Король здесь». Я в последний раз бросаю взгляд на Еву, однако у меня больше нет никакой надежды проследить за ней здесь, среди бурлящей толпы, поэтому приходится неохотно вернуться назад.
Я надеялась, что никто не заметит мое отсутствие, но, конечно же, мне не могло настолько повезти.
В повозке по пути домой Брок достает горсть купленных им леденцов в маленьком пакете и высыпает их в ладони сестре, словно пригоршню кристаллов турмалина.
– Смотри, Ви, ты могла бы сделать леденцы из стекла, – говорит он. – Они выглядели бы точно так же, как эти, но кто-нибудь обломал бы о них зубы.
Айви рассматривает лимонные конфеты, лежащие у нее в ладонях.
– Ты совсем не такой злой, каким прикидываешься, – говорит она брату, едва не заставив меня подавиться глегом.
– Вы всегда так хорошо ладите между собой? – спрашивает Лильян и ухмыляется Якобу. – Наша мать раньше запихивала нас обоих в свой старый корсет и