Поток людей протолкнул их через металлические арки к центру куполообразной рыночной площади, в лабиринт извилистых мощеных улиц, обрамленных сотнями витрин. У этой прогулки не было конкретной цели, но она казалась Ио чем-то приятным, так что она просто продолжала идти.
Эдей то и дело поглядывал на нее и в конце концов сказал:
– Ио, это была уловка. Ложь. Они говорили все это, чтобы заставить тебя плясать под их дудку. Пытались тобой манипулировать.
Ее обманули, сомнений нет. Ее эго в силах стерпеть этот удар. Однако с чем она не в силах бороться, так это с растущими сомнениями.
– А если не уловка? – сказала она. – Что, если они действительно сделали… пророчество?
Эдей ответил не сразу, и Ио пришлось взглянуть на него. Его челюсти сжались, глаза вновь обратились к толпе позади, изучая лица незнакомцев. Ио так хотелось, чтобы он поспорил с ней, успокоил ее – сделал хоть что-нибудь! Его молчание было невыносимо и разжигало бушующие мысли в ее голове.
Девять превосходно разыграли свои карты: музы бросили ей еще одну тайну, разгадать которую могли лишь они сами – зная, что она не в силах устоять. «Спроси: “Какую нить я перережу?” И мы узнаем. Узнаем, как ты покончишь с этим миром». Какая нить? Какой мир? Как покончу? Ио пришла за ответами, за ясностью, а вместо этого получила дурацкое стихотворение, прочтенное тысячей уст, и нелепое изображение собственного лица, написанное тысячей рук. В конце концов ей придется вернуться к ним – и музы это отлично понимали. Возможно, потому и отпустили ее.
Ио схватила Эдея за локоть.
– Может, стоит пойти назад?
– Ио, ты не должна попасться в эту ловушку. Они показывают тебе загадочное стихотворение и твой портрет – и вот ты уже готова все бросить и вернуться? – В его голосе звучали нотки раздражения.
– Там было мое лицо, Эдей. Я видела, как своими руками уничтожу мир.
– Это всего лишь предание. Красивая история, которую они тебе рассказали. Все это неправда.
– Почему ты так в этом уверен? Это же Девять.
– Они гадкие манипуляторши.
Подъехал очередной трамвай, и купол над их головами завибрировал. Станция «Модиано» располагалась на самом верху рынка. Мир, наполненный лязгом металла и стекла, – какая точная метафора: одно неверное движение, один-единственный толчок землетрясения или обвал здания – и Аланте рассыплется на миллион осколков. В эту минуту Ио чувствовала себя такой же хрупкой.
– Ты хоть понимаешь, что музы нам сказали? Они сознались, что заказали этих женщин – да так легко, будто это всего лишь какая-то налоговая махинация. Они не стали скрывать, потому что понимают: мы ничего не можем с этим поделать. Если мы обратимся к пиявкам или к газетчикам, знаешь, что скажут Девять? «Это было предопределено. Наши художники предвидели, что эти женщины опасны, а наш долг – защищать этот город», – он перешел на крик. – И никто и глазом не моргнет. Ни один человеческий судья никогда не посмеет предъявить им обвинение. Единственные, кто мог это сделать, – Орден Фурий – давно мертвы. Музы останутся безнаказанными, даже если злорадно ликуют, что приказали убить невинных женщин!
Лицо Эдея, казалось, состояло из одних лишь бровей – двух толстых прямых линий, яростно изогнутых над настороженными глазами. Когда они пробирались сквозь толпу, его взгляд метался от лица к лицу.
– У них сотни картин, на которых ты сжигаешь мир – весь мир, Ио, а не только Илы. Если они приказали убить тех женщин только потому, что просто сочли их опасными, то что, по-твоему, они сделают с тобой? Каков бы ни был ответ на тот бесценный вопрос, что бы они ни предвидели в твоей судьбе, думаешь, они отпустили бы тебя живой? И ты еще хочешь вернуться!
Ио опустила глаза и принялась разглядывать свои ботинки, мощеную улицу под ними, морскую воду, собравшуюся в расщелинах камней. На труп химерины – кальмара-мотылька, раздавленного и утратившего форму. Гнев Эдея не был направлен на нее, и все же он задел ее – попал в самое яблочко.
Он сказал:
– Кто-то неизвестный превратил трех женщин в кровожадных духов. А Девять, эти стервы, обладая огромной силой, огромными знаниями, вместо того, чтобы рассказать, как их спасти, изводят тебя каким-то мистическим пророчеством. Бьянка была права: единственный способ разговаривать с такими, как музы, – это приставить нож к их горлу.
Ио вздрогнула. Когда их разговор успел дойти до ножа у горла? Ярость забурлила в ней, превращаясь в неудержимый поток, и хлынула на Эдея.
– Вообще-то я такая же, как Девять, – рявкнула Ио.
– Я не… – Его хмурый взгляд мгновенно смягчился. – Ты не злоупотребляешь силами, как они.
– Но могу. «Она разрезает нить – и наступает конец света», помнишь?
– Они хотели напугать тебя.
– Что ж, им это удалось. И теперь я боюсь не только того, что мне предначертано ужасное будущее, – я боюсь, что однажды проснусь с ножом у горла.
Эдей остановился.
– Я совсем не это имел в виду.
– А что тогда?
– Что они злые. Те, кто накопил столько власти, что их некому поставить на место, – такие как Девять, пиявки и даже городской совет.
– Думаешь, твоя драгоценная Бьянка не такая злая, как все остальные?
– Она – необходимость, – с уверенностью ответил Эдей. – Такой тип зла нужен нам, чтобы выжить. И если это означает, что придется мириться с порочностью, так тому и быть.
Ио вдруг пронзило странное острое чувство. Необходимое зло. Она подумала об Аве, утиравшей ее влажные от слез щеки после очередного колкого замечания Таис. «Прости ее, сестра моя, – твердила Ава. – Она целыми днями работает ради нас, неудивительно, что она на взводе». «Ну и что?» – следовало бы спросить Ио. Но тогда она была слишком юной: ей даже в голову не приходило, что Ава могла ошибаться и она не заслуживает гнева Таис. Но теперь Ио знала, как распознать тирана. Таис была как раз из таких. Как и Девять. И Бьянка тоже, какой бы нужной ни считал ее Эдей. Ио больше не будет ни перед кем оправдываться.
– Может, это и необходимо для выживания, – сказала Ио Эдею, – но, по-моему, мириться со злом – все равно что умирать медленной смертью.
Он выпучил глаза и уже открыл рот, чтобы ответить ей, но в этот момент – слава богам – между ними встала особенно крикливая уличная торговка в ярком платке и принялась подсовывать Ио наволочки.
– Только потрогайте их, леди, – говорила она. – Ваши щечки не касались ткани мягче, чем эта.
– Очень мягко, – согласилась Ио, проводя по наволочкам рукой. Ее напряженность и тихая ярость отчасти испарились.
Боги, как она устала. Закипать от злости, проявлять злость было крайне утомительно.
– Спасибо, мэм, – вежливо ответил Эдей. Взглянув через плечо, он положил руку на спину Ио и пробормотал: – Давай-ка выпьем кофе.
Они дошли до прилавков с едой. В нос тут же ударили всевозможные запахи: морепродукты и специи, приторные сладости и салеп[5], сваренный на импровизированном костре. Повсюду стоял гул: продавцы громко зазывали прохожих и торговались, на мостовую сыпался лед, дети предлагали попробовать сыр, фрукты, засахаренные орехи. Они втиснулись в узенький кофейный ларек, где Эдей положил продавцу в ладонь несколько монет и попросил две чашки черного кофе, сваренного по-куркзски. Получив свои напитки, они принялись дуть на них, чтобы те поскорее остыли. Эдей то и дело поглядывал на Ио. Затем на толпу. Опять на нее. Кажется, в его голове зрел какой-то вопрос.
Ио сковал ужас. Что, если он задаст правильный вопрос – тот, которого Ио так боялась и все же столько лет надеялась услышать хоть от кто-то? «С чьей злобой тебе пришлось мириться, Ио?» Могла ли она рассказать правду о своей семье, о Таис?
Но Эдей спросил:
– Ты чувствуешь себя в безопасности, Ио?
В безопасности? Он застал ее врасплох. Во всех воображаемых разговорах с Авой, Розой, Амосом, даже Таис, Ио никогда не представляла, как они спрашивают ее об этом. Безопасность была роскошью, о которой у нее даже не было времени подумать – как о ванне с пеной или о декоративных растениях. Раньше никто этим не интересовался. Лишь Эдей Руна считал, что это важно.
В безопасности ли она?
Тирана ее детства не было рядом уже два года. Она научилась иметь дело с недалекими людьми, которые ненавидели ее и пугали. И все же несколько кинжалов, способных пробить ее броню, еще оставалось. Лежащая на белом ковре женщина, погибшая от ее руки. Пять раздражающих муз, обвиняющих ее в преступлении, которого она еще не совершила. Парень, называющий ее необходимым злом. Она чувствовала вину – за то, что убила Дрину Савву, за то, что не перерезала свою нить судьбы вовремя. За то, что не сказала ему. Это ведь тоже злоупотребление силой. Была ли она жертвой или лишь очередным тираном? Ио не могла принять решение, не могла сделать никакой выбор – и ненавидела себя за это.
Нет, она не в безопасности. От стыда не скрыться.
Но здесь, в тот момент с Эдеем, после этого вопроса, она…
– Я пытаюсь, – честно ответила Ио. И одним глотком осушила стаканчик кофе, обжигающего нутро.
Эдей кивнул – резко и всего один раз.
– Я могу помочь с этим, если хочешь.
– Эм… – Она поперхнулась. – Да, спасибо.
Узел внутри Ио вдруг распутался, и ведущие к нему нити распустились, аккуратные петли, которые она все это время с таким трудом вязала, ослабли. «Мне плевать на Эдея Руну – я буду относиться к нему как к любому другому делу, а потом перережу нить судьбы и покончу с этим…» Петли распускались и распускались, обнажая всю ложь и притворство, которые она плела, защищаясь, пока не осталась лишь одна, последняя, ниточка. Ниточка правды: Эдей ей нравится.
Она сказала:
– Я не такая, как Девять.
– Я знаю, Ио, знаю. Я сморозил глупость, потому что разозлился…
– Нет. Слушай, – слова признания лились из нее потоком. – У меня много силы, которой нет у обычных людей. Я не желала этого – но все же она у меня есть. И я согласна: никто не имеет права оценивать, по назначению ли я ее использую. Вот почему я должна тебе кое-что сказать.