— Вы правы, — сказала Мисани. — Меня привезли в Зилу против мосй воли, но обращались со мной не как с пленницей. Я для них в некотором роде героиня, потому что помогла спасти вашу дочь. Это не значит, что я разделяю их взгляды.
— Хватит лгать! — вдруг закричал Зан и, схватив диораму, опрокинул подставку. Она свалилась и разлетелась на кусочки. — Люция ту Эринима погибла пять лет назад. Дурун ту Бэтик был ее отцом. Вы, наверное, полагаете, что у вас есть рычаги давления на меня. Но вы жестоко ошибаетесь, если думаете, что, пытаясь воскресить призрака, получите свободу!
Мисани не выказала триумфа, но теперь она знала, что у нее есть преимущество. Нелегко заставить человека вроде Зана ту Икэти уронить свое достоинство. Его дипломатический талант выдвинул дом Икэти на первое место при дворе. А гнев, обуявший его, только показывал, насколько болезненна для него тема.
— Вы можете меня казнить, — холодно сказала Мисани. — Но в таком случае вы убедитесь, что я говорила правду, когда ткачи доберутся до вашей дочери и убьют ее. Сможете вы с этим смириться, Зан? Кажется, в последние годы вам жилось не очень-то сладко.
— Знайте меру! — завопил Зан. — Я не желаю больше это слушать.
Он шел к занавешенной двери, когда Мисани заговорила снова.
— Заэлис ту Унтерлин был в крепости в тот день, когда вы встретились с дочерью. — Она будто рубила слова, и голос ее становился все громче. — Это он организовал похищение Люции. Когда дом Бэтик сверг дом Эринима, мы выкрали девочку и спрятали ее. Труп ее не нашли, потому что трупа не было! Зан, Люция жива!
Он стоял, ссутулившись, касаясь рукой занавески. Мисани не хотела называть имя Заэлиса, но выбора у нее не было. Нельзя, чтобы Бэрак Зан ушел. Нельзя.
Он повернулся. И вдруг показался ей очень усталым.
— Вы верите мне, и сами это знаете. — Мисани поборола приступ головокружения. В комнате висела страшная духота, и Мисани не знала, как долго еще сможет стоять.
— Я не могу вам поверить, — выдавил Зан. — Понимаете вы это?
Он знал, как умна Мисани, знал обычаи придворной жизни, и хотя больше всего на свете ему хотелось думать, что Люция жива, он не желал стать жертвой интриг. Он не состоял в дружеских отношениях с семьей Колай, и у него не было причин доверять Мисани. Он не потеряет дочь еще раз, не станет надеяться ее обрести, чтобы потом выяснить, что это обман. Пройти через это еще раз невозможно.
Зан слишком долго находился в оцепенении, и это стало его щитом от мира. А когда пришло время отбросить его, он понял, что боится.
Он снова повернулся, чтобы уйти. Эта пытка была невыносима.
— Подождите. У меня есть доказательства, — сказала Мисани.
Зан почти боялся услышать эти слова.
— Какие? — спросил он, опустив голову.
— Кседжена будут допрашивать. Вы должны при этом присутствовать.
— И что это даст?
— Он знает, где она, так же, как и я. Рано или поздно он заговорит. Ткач попытается сохранить это в тайне, чтобы по-своему распорядиться полученными сведениями. Он очистит память Кседжена, а потом будет решать, что вам сказать, а что нет. Нельзя позволить ему это сделать. Пусть он заставит Кседжена говорить только правду. Спросите Кседжена сами. Ткач не откажет, если вы прикажете.
Зан молчал, стоя к ней спиной. Мисани знала, что играет в опасную игру, но ничего другого ей не оставалось. В ее руках — тысячи жизней. Если она не сможет помешать ткачам найти Провал, то пусть хотя бы Зан будет на ее стороне. Тогда, возможно, удастся вовремя предупредить Либера Драмах. Шанс невелик, но это лучше, чем ничего.
— Вы узнаете правду и в тот же миг вынесете Люции смертный приговор, — продолжала Мисани. — Но если я не могу остановить вас, значит, такова цена. Если вы не верите своему сердцу, то услышите имя дочери на устах ткача.
— Молитесь, чтобы так и было, — ответил Зан. — В противном случае я вернусь и убью вас.
— Я буду молиться. Но я готова пожертвовать жизнью вместо всех тех, кто умер бы, лишь бы вы им поверили.
Кседжен ту Имото решил, что история его жизни закончилась, когда на него рухнул потолок. Но он очнулся и обнаружил, что она имеет еще и эпилог, мучительный и страшный.
Он пришел в себя на кровати в центральной башне крепости. Пришел в себя и закричал — бессмысленно, чудовищно. Боль в раздробленных ногах вытащила его из милосердного беспамятства. Штанины обрезали выше колен. Багрово-синие ноги раздулись. Обе изгибались в самых неестественных местах. Никто не позаботился о том, чтобы вправить множественные переломы. Острые концы костей натягивали покрывшуюся пятнами кожу.
Кседжен орал снова и снова, пока не сорвал горло. В какой-то момент он потерял сознание.
Настоящий кошмар начался, когда он очнулся во второй раз.
Он почувствовал, как его возвращают в сознание — разум, как рыбку, подцепили на крючок и вытащили из защитного грота беспамятства, где он скрывался от невообразимой боли. Глаза раскрылись. Лучи послеполуденного солнца сочились в комнату сквозь маленькое пыльное окошко, забранное решеткой, вверху одной из стен. Потолок был каменный и голый. Его окружали фигуры, одна — ближе других. В маске из золота и серебра с угловатыми, острыми щеками, зубчатым подбородком и лбом. Неровный металлический ландшафт, созданный Великим Мастером, окружал черные провалы глаз.
Ткач.
Кседжен втянул в легкие воздух, чтобы закричать, но ткач провел над ним бледной морщинистой рукой, и из горла его не вырвалось ни звука.
— Тихо, — просвистел голос из-под маски.
В комнате стояли еще два человека. Кседжен узнал Бэраков: высокого, сухопарого, мрачного Зана и коренастого, лысого Мошито со злым лицом. Они взирали на него без жалости.
— Ты Кседжен ту Имото? — спросил Мошито. Кседжен молча кивнул. Из глаз его катились слезы.
— Глава Айс Маракса?
Кседжен снова кивнул. Зан перевел взгляд на ткача. Он состоял на службе у семьи Винаксий и, если верить Мошито, отличался особой, извращенной жестокостью. Его звали Фарех. Своего ткача Зан оставил в поместье в распоряжении своей семьи. Он ненавидел ткущих Узор, особенно с тех пор, как начал подозревать прежнего главного ткача, Виррча, в причастности к перевороту, в ходе которого престол занял нынешний император.
Зан поймал себя на том, что уже подгоняет свои мысли под слова Мисани. «Во время которого Люция погибла», — сказал он себе. Семья Колай — враг, Мисани — враг, и даже если они узнали о его слабости, он не позволит на ней сыграть.
Но боги, что, если она сказала правду? И если Кседжен заговорит, то ни ткачи, ни император не успокоятся, пока не заполучат Люцию. Как это остановить? Как?
Зан шлепнул себя по губам. Глупости. Идиотизм.
Люция умерла.
— А вы уверены, что он все сделает, как вы велели? — спросил Зан у Мошито, указывая на сутулую фигуру в капюшоне, склонившуюся над постелью Кседжена.
— Я слышал приказ моего господина, — с нотками презрения отозвался Фарех. — Он ничего не утаит. И я не утаю. Вы зададите ему вопросы. Я прослежу, чтобы он отвечал правду.
Взгляд Зана взволнованно скользил с одного на другого.
— Все будет, как он сказал, Зан, — ответил Мошито. — С чего это вы такой подозрительный?
— Я всегда с подозрением отношусь к ткущим. — Зан постарался, чтобы голос не выдал его неуверенности. И он все еще сомневался: а не удастся ли ткачу просто стереть потихоньку память Кседжена, узнав самое важное. О боги, как же так получилось? Единственный способ убедиться в правдивости Мисани неизбежно приведет к тому, что знание попадет в руки врагов Люции, которые желают ее смерти!
Перед Заном стоял уже вопрос веры. Мог ли он верить Мисани? Мог ли поверить, что дочь его жива? Раньше — да. Но его вера умерла с другими струнами его души, и теперь ему нужно знать. Веры мало. Нужно знать.
— Начинай, — приказал Мошито.
Фарех медленно повернул поблескивающее лицо к искалеченному человеку на кровати. Лучи полуденного солнца играли на гранях маски.
— Да, мой господин, — пробормотал он.
Ткач вгрызался в мысли и желания Кседжена, как жук-точильщик в древесный ствол. И Кседжен почувствовал, что снова может кричать. Фарех считал, что работать легче, когда жертва откликается.
Глава 28
Ученые издревле изучали орбиты трех лун. Лунные бури случались нерегулярно, но за много сотен лет удалось установить систему. Астрономы могли достаточно точно предсказать, когда луны сойдутся достаточно близко, чтобы спровоцировать бурю. Мореплаватели полагались на собственные способности просчитывать траекторию лун и их влияние на приливы и отливы. Хотя только избранные знали точно, в какой день разразится лунный шторм, обычно слухи расходились быстро, и даже простые смертные представляли, когда это случится.
Кайку и Тсате это не помогло. Лунная буря застигла их врасплох, на открытом месте.
После того как они едва спаслись от гхорега, произошло много всякого, и речь о возвращении домой уже не шла. Они уже оставили надежду поймать или убить Связника, но решили установить наблюдение за поймой реки и выяснить что-нибудь о непонятном сооружении на берегу Зана. Держались тех мест, где патрули ходили достаточно редко, чтобы без труда избежать встречи с ними. Подобраться к хорошо охраняемой долине стало теперь невозможно.
Боги вознаградили Кайку за решение остаться раньше, чем она могла предположить. Следующей же ночью стали прибывать баржи.
Кайку уже подумывала о том, что всех этих искаженных привезли сюда главным образом по реке. Возможно, так же доставляли с севера пищу, которую хранили в странном сооружении. Кайку и Тсата несколько раз наблюдали процесс кормления. Мясо вывозили на тележках и сбрасывали в огромные кучи те же послушные карлики, что прислуживали ткущим в монастыре на Фо. Она называла их гольнери, что на сарамирском детском наречии значит «маленькие люди». Кайку догадывалась, что увидит их и здесь: ткачи совершенно не способны о себе заботиться, потому что в результате пользования масками у них развивается безумие.