[530]. Разрушение как активное разрушение человека, который хочет погибнуть и быть преодоленным, – признак творца. Утверждение – ничто, когда оно отделено от этих двух отрицаний, оно само по себе не способно самоутверждаться [531].
Осла – животное, которое говорит И-А, – можно было бы посчитать дионисийским животным по преимуществу. Но на самом деле всё обстоит далеко не так; его внешность дионисична, но вся его действительность – христианская. Осел годится лишь для того, чтобы служить богом для высших людей: он, несомненно, представляет утверждение как стихию, которая превосходит высших людей, но он обезображивает по их образу и им на потребу. Он всегда говорит «да», но не способен сказать «нет». «Я уважаю упрямые и разборчивые языки и желудки, которые научились говорить „я“, „да“ и „нет“. Но всё пережевывать и переваривать хорошо для свиней! Всегда говорить И-А – этому научились только ослы и те, кто из их породы!» [532] Дионис однажды, шутки ради, сказал Ариадне, что у нее слишком маленькие уши: он хотел этим сказать, что она пока не умеет ни утверждать, ни развивать утверждение [533]. На самом же деле сам Ницше сам хвастался своими маленькими ушами: «Это непременно заинтересует некоторых женщин. Мне кажется, они почувствуют, что я их лучше понимаю. Я – антиосел по преимуществу, что превращает меня в историческое чудовище. На греческом и не только на нем я – антихристианин» [534]. У Ариадны и у самого Диониса – маленькие круглые уши, благоприятные для вечного возвращения. Ведь длинные, остроконечные уши – далеко не лучшие: они не могут ни воспринять «рассудительное слово», ни заставить его в полную мощь отозваться эхом [535]. Под рассудительным словом имеется в виду «да», а под предшествующим ему и следующим за ним эхом – «нет». «Да» осла есть ложное «да»: «да», которое не умеет сказать «нет», «да», которое не отдается эхом в ушах осла, утверждение, отделенное от двух отрицаний, которые должны были бы обрамлять его. Осел не больше умеет формулировать утверждение, чем его уши – воспринимать это утверждение и его эхо. Заратустра говорит: «Моя рифма едва ли придется впору для ушей каждого. Уже давно разучился я уважать длинные уши»[536].
В этой мысли Ницше нет никакого противоречия. С одной стороны, он возвещает о дионисийском утверждении, не оскверненном никаким отрицанием. С другой – разоблачает утверждение осла, не умеющего сказать «нет» и не подразумевающего никакого отрицания. В первом случае утверждение не позволяет существовать ничему, что исходит из отрицания как автономной власти или первичного качества: негативное полностью изгнано из созвездия бытия, из круга вечного возвращения, из самой воли к власти и причины ее существования. Но во втором случае утверждение никогда не было бы ни действительным, ни полным, если бы не превращало в негативное то, что ему предшествует и что за ним следует. Речь здесь об отрицаниях: но об отрицаниях как об утверждающей власти. Утверждение никогда бы не самоутвердилось, если бы отрицание сначала не разорвало союз с реактивными силами и не стало бы утвердительной властью в человеке, который хочет погибнуть. И, затем, если бы отрицание не объединило, не тотализировало все реактивные ценности, чтобы разрушить их с утверждающей точки зрения. В этих двух формах негативное перестает быть первичным качеством и автономной властью. Всё негативное стало властью утверждения, теперь оно – лишь способ существования утверждения как такового. Поэтому Ницше так настаивает на том, чтобы различать ресентимент, власть отрицания, которая выражается в реактивных силах, и агрессивность, активный способ существования утверждающей власти [537]. От начала и до конца Заратустру преследует, копирует, искушает, очерняет его «обезьяна», его «шут», его «карлик», его «демон» [538]. Потому что демон этот – нигилизм: отрицая всё, презирая всё, он полагает, будто таким образом возводит отрицание в наивысшую степень. Но, живущий отрицанием как независимой властью, не имея иных качеств, кроме негативного, он – всего лишь продукт ресентимента, ненависти и мести. Заратустра говорит ему: «Я презираю твое презрение <…> Из одной любви может прийти ко мне воля презрения моего и предостерегающей птицы моей: но не из болота» [539]. Это значит: негативное только в качестве утверждающей власти (любовь) достигает высшей степени (предостерегающая птица, которая предшествует утверждению и следует за ним); пока негативное есть для себя собственная власть или собственное качество, оно пребывает в болоте и является самим болотом (реактивные силы). Только под властью утверждения негативное возводится в высшую степень, одновременно побеждая само себя: отныне оно является не властью и качеством, а способом существования того, кто наделен могуществом. Тогда, и только тогда, негативное является агрессивностью, отрицание становится активным, разрушение – радостным [540].
Видно, к чему клонит Ницше и чему он себя противопоставляет, – любой разновидности мысли, которая доверяется власти негативного, движется в стихии негативного и пользуется отрицанием как своей движущей силой, властью и качеством. Там, где другие печалятся с похмелья, такого рода мысль обречена на печальное разрушение, печальный трагизм: она была и останется мыслью ресентимента. Подобной мысли нужны два отрицания, чтобы произвести утверждение, то есть видимость утверждения, призрак утверждения. (Поэтому ресентимент нуждается в двух негативных посылках, чтобы заключить о так называемой позитивности своего результата. Или же аскетический идеал нуждается в ресентименте и нечистой совести как в двух негативных посылках, чтобы заключить о так называемой позитивности Божественного. Или же родовая деятельность человека нуждается в двойном отрицании, чтобы заключить о так называемой позитивности реапроприации.) Всё лживо и печально в мысли, которая представлена шутом Заратустры: деятельность здесь – всего лишь реакция, а утверждение – всего лишь призрак. Заратустра противопоставляет этой мысли чистое утверждение: утверждение является необходимым и достаточным, чтобы произвести два отрицания, которые относятся к власти утверждения, а она является способом существования утверждения как такового. В другом смысле, как мы увидим, нужны два утверждения, чтобы превратить отрицание в целом в определенный способ утверждения. – Против ресентимента христианского мыслителя – агрессивность мыслителя дионисийского. Знаменитой позитивности негативного Ницше противопоставляет свое собственное открытие: негативность позитивного.
11. Смысл утверждения
Утверждение, согласно Ницше, содержит два отрицания, но прямо противоположным образом по сравнению с диалектикой. При этом остается проблема: для чего чистое утверждение должно содержать эти два отрицания? Почему утверждение осла – это ложное утверждение в том самом смысле, в котором оно не умеет говорить «нет»? – Вспомним, как молитва ослу звучит в устах самого безобразного человека [541]. В ней различаются два элемента: с одной стороны, предчувствие утверждения как того, чего недостает высшим людям («Какая сокровенная мудрость в этих длинных ушах и в том, что он всегда говорит „да“ и никогда „нет“? <…> Царство твое по ту сторону добра и зла»). С другой стороны, это бессмыслица, к которой высшие люди могут свести природу утверждения: «Он несет наше бремя, он принял образ раба, он кроток сердцем и никогда не говорит „нет“».
Таким образом, осел также является верблюдом; именно под видом верблюда Заратустра, в начале первой книги, представил «мужественный дух», притязающий на самое тяжелое бремя [542]. Перечень сил осла и перечень сил верблюда схожи между собой: кротость, принятие боли и болезни, терпение по отношению к наказывающему и даже склонность к истинному, если истина позволяет есть желуди и чертополох, даже любовь к действительному, если это действительное – пустыня. Этот символизм Ницше следует подвергнуть еще одной интерпретации, дополнить другими текстами [543]. Осел и верблюд не только имеют силы, чтобы нести самое тяжелое бремя, но и могут на своем хребте почувствовать вес этого бремени. Им кажется, будто оно обладает весом реального. Реальное как оно есть – вот как осел ощущает свою ношу. Поэтому Ницше представляет осла и верблюда нечувствительными к любым формам соблазнения и искушения: они чувствительны лишь к тому, что у них на спине, к тому, что они называют реальным. Так мы понимаем, что означает утверждение осла «да», которое не умеет говорить «нет»: утверждать – не что иное, как нести, брать на себя. Принимать реальное таким, каково оно есть, брать на себя реальное таким, каково оно есть.
Реальное как оно есть – это идея осла. Осел ощущает тяжесть бремени, которым его нагрузили, которое он на себя возложил, как положительность реального. Происходит вот что: дух тяжести – это дух негативного, единый дух нигилизма и реактивных сил: во всех христианских добродетелях осла, во всех силах, за счет которых он может нести это бремя, тренированный глаз без труда угадывает реактивное; во всех видах его бремени рассудительный глаз усматривает продукт нигилизма. Но осел всегда схватывает лишь следствия, отделенные от их посылок, продукты, отделенные от принципа их производства, силы, отделенные от вдохновляющего их духа. И вот ему кажется, будто это бремя наделено позитивностью, а силы реального, которыми он наделен, имеют