В воле к власти Заратустра соотносит негативное с утверждением. Но помимо этого требуется, чтобы воля к власти соотносилась с утверждением как с основанием своего бытия, а утверждение – с волей к власти как с началом, производящим, отражающим и развивающим собственное основание, – такова задача Диониса. Всё, что является утверждением, находит свое условие в Заратустре, в Дионисе же оно находит свой безусловный принцип. Заратустра определяет вечное возвращение; более того, он определяет вечное возвращение для того, чтобы оно произвело свое следствие, сверхчеловека. Но подобное определение совпадает с рядом условий, которые доходят до своего предела со львом, с человеком, который хочет быть преодолен, с разрушителем всех познанных ценностей. Определение Диониса совершенно иного рода, оно тождественно абсолютному принципу, без которого эти условия оставались бы бессильными. Высшее притворство Диониса состоит именно в том, чтобы подчинить все свои продукты тем условиям, которые, в свою очередь, подчинены ему, хотя его продукты превосходят эти условия. Лев становится ребенком, разрушение познанных ценностей делает возможным создание новых ценностей; но создание ценностей, «да» играющего ребенка не состоялось бы при этих условиях, если бы одновременно они не обладали способностью получать оправдание от генеалогии, заходящей намного дальше. Поэтому не стоит удивляться тому, что любой концепт Ницше находится на перекрестье двух неравноценных генетических линий. Не только вечное возвращение и сверхчеловек, но и смех, игра, танец. Когда мы соотносим их с Заратустрой, смех, игра и танец – это разновидности утвердительной власти трансмутации: танец осуществляет трансмутацию тяжелого в легкое, смех – трансмутацию страдания в радость, игра в кости – трансмутацию низкого в высокое. Но когда мы соотносим их с Дионисом, танец, смех и игра – это разновидности утвердительной власти рефлексии и развития. Танец утверждает становление и бытие становления; смех, его раскаты утверждают множественное и единое множественного; игра утверждает случайность и необходимость случайности.
Заключение
Современная философия постоянно создает причудливые сплавы, которые говорят о ее энергии и бодрости, но представляют ряд опасностей для духа. Странное смешение онтологии и антропологии, атеизма и теологии. В различных пропорциях, немного христианского спиритуализма, немного гегелевской диалектики, немного феноменологии как современной схоластики, немного ницшеанских зарниц, – всё это создает странные сочетания. Мы видим, как Маркс и досократики, Гегель и Ницше, взявшись за руки, кружатся в хороводе, который знаменует преодоление метафизики и даже смерть философии как таковой. Ницше действительно недвусмысленно ставил задачу «преодоления» метафизики. Но так же поступал Жарри с тем, что он называл «патафизикой», ссылаясь на этимологию. В этой книге мы постарались расторгнуть эти опасные союзы. Мы представили, как Ницше выходит из чужой игры. О философах и философии своего времени Ницше говорил: это всего лишь картина того, во что когда-то верили. Возможно, так он сказал бы что-то подобное и о философии нашего времени, в которой ницшеанство, гегельянство и гуссерлианство – всего лишь обрезы новой мысли, сшитой из лоскутов.
Между Гегелем и Ницше компромисс невозможен. Философия Ницше имеет большое полемическое значение. Она формирует нечто вроде абсолютной антидиалектики, задается целью разоблачить разнообразные мистификации, которые находят в диалектике свое последнее пристанище. То, о чем только мечтал, но так и не осуществил Шопенгауэр, попавший в сети кантианства и пессимизма, Ницше присваивает себе – ценой разрыва с ним. Его характеризует стремление выработать новый образ мысли, освободить мысль от давящего на нее бремени. Диалектика определяется через три идеи: идею власти негативного как теоретического принципа, проявляющегося в противоположности и противоречии; идею ценности страдания и уныния, наделения ценностью «печальных аффектов» (passions tristes) как практического принципа, которые проявляются в расщеплении и разрыве; идею позитивности как теоретического и практического продукта самого отрицания. Не будет преувеличением сказать, что вся философия Ницше, в ее полемическом смысле, – это разоблачение этих трех идей.
Если диалектика обретает свое спекулятивное начало в противоположности и противоречии, то прежде всего потому, что она отражает ложный образ различия. Подобно глазу быка, она отражает перевернутый образ различия. Гегелевская диалектика, разумеется, является определенной рефлексией над различием, но переворачивает его образ. Утверждение различия как такового она заменяет отрицанием различающего, самоутверждение – отрицанием другого, утверждение утверждения – знаменитым отрицанием отрицания. – Но это переворачивание не имело бы смысла, если бы его не вдохновляли заинтересованные в нем силы. Диалектика выражает всевозможные комбинации реактивных сил и нигилизма, историю или эволюцию их отношений. Противоположность, поставленная на место различия, – это также и триумф реактивных сил, обретающих в воле к ничто соответствующий им принцип. Ресентимент нуждается в негативных посылках, в двух отрицаниях, чтобы создать призрак утверждения; аскетический идеал нуждается в ресентименте как таковом и в нечистой совести, как фокусник – в своих крапленых картах. Повсюду печальные аффекты; субъект всякой диалектики представляет собой несчастное сознание. Диалектика, во-первых, является мыслью теоретика, противодействующего жизни, того, кто намеревается судить жизнь, ограничивать, измерять ее. Во-вторых, это мысль священника, подчиняющего жизнь работе негативного: он нуждается в отрицании, чтобы упрочить свою власть, он представитель странной воли, которая ведет реактивные силы к их триумфу. Диалектика в этом смысле является сугубо христианской идеологией. Наконец, это мысль раба, выражающая реактивную жизнь в себе и становление-реактивным мироздания. Даже предлагаемый ею атеизм клерикален, даже ее образ господина – это образ раба. – Не стоит удивляться тому, что диалектика создает всего лишь призрак утверждения. Преодоленная противоположность или разрешенное противоречие содержат радикально искаженный образ позитивности. Позитивность диалектики, действительное в диалектике – это «да» осла. Взваливая на себя нечто, осел полагает, что он утверждает, но он взваливает исключительно продукты негативного. Демону, обезьяне Заратустры, достаточно вскочить на наши плечи; несущие всегда впадают в соблазн поверить, будто, неся свою ношу, они утверждают, – а оценка позитивного зависит от веса ноши. Осел в шкуре льва – то, что Ницше называет «человеком нашего времени».
Величие Ницше – в умении разделить два таких растения, как ресентимент и нечистая совесть. Даже если бы философия Ницше ограничивалась только этим моментом, то она имела бы величайшее значение. Но полемика для него – всего лишь агрессивность, вытекающая из более глубокой инстанции, активной и утвердительной. Диалектика вышла из кантовской Критики, или ложной критики. Осуществление же подлинной критики предполагает философию, которая развивается ради самой себя и содержит негативное лишь как способ существования. Диалектиков Ницше упрекает за то, что они застряли в абстрактной концепции всеобщего и частного. Пленники симптомов, диалектики не достигли понимания сил и воли, наделяющих эти симптомы смыслом и ценностью. Они остались в рамках вопроса «Что есть …?», внутренне противоречивого по преимуществу. Ницше создает свой собственный метод: драматический, типологический, различающий. Он превращает философию в искусство, в настоящее искусство интерпретации и оценки. Относительно любой вещи он ставит вопрос «Кто?». Тот, кто… – это Дионис. То, что… – это воля к власти как пластический и генеалогический принцип. Воля к власти является не силой, а различающим элементом, который определяет одновременно отношение сил (количество) и соответствующее качество сил в этом отношении. Именно в этом элементе различия утверждение обнаруживает и развивает себя как творческое. Воля к власти – это принцип множественного утверждения, принцип-даритель, или дарящая добродетель.
Смысл философии Ницше в том, что множественное, становление и случайность образуют объект чистого утверждения. Утверждение множественного – это спекулятивное положение, подобно тому как радость от существования различного – положение практическое. Игрок проигрывает лишь постольку, поскольку он недостаточно утверждает, поскольку он вводит негативное в случайность, а противоположность – в становление и множественное. Подлинный бросок игральных костей с необходимостью дает выигрышное число, воспроизводящее бросок. Утверждается случайность и необходимость случайности, становление и бытие становления, множественное и единое множественного. Утверждение раздваивается, затем удваивается, возводится в наивысшую степень. Различие отражается, а также повторяется или воспроизводится. Вечное возвращение – это та наивысшая власть – синтез утверждения, – которая находит свой принцип в Воле. Легкость утверждающего против тяжести негативного; игры воли к власти против работы диалектики; утверждение утверждения против знаменитого отрицания отрицания.
Отрицание действительно изначально возникает как качество воли к власти. Но в том смысле, в котором реакция – определенное качество силы. При более глубоком рассмотрении отрицание оказывается всего лишь личиной воли к власти, той, под которой она нами познана (в той мере, в какой само познание оказывается выражением реактивных сил). Человек живет только на опустошенной стороне Земли, он понимает только становление-реактивным, пронизывающее и конституирующее его. Поэтому история человека – это история нигилизма, отрицания и реакции. Но долгая история нигилизма имеет свое завершение: конечный пункт, где отрицание обращается против самих реактивных сил. Этот пункт определяет трансмутацию или переоценку; отрицание утрачивает собственную власть, становится активным, являясь отныне всего лишь способом существования различных видов утверждающей власти. Негативное изменяет свое качество, переходя на службу к утверждению; отныне оно имеет ценность лишь как разведка боем, или последовательная агрессивность. Негативность как негативность позитивного входит в число антидиалектических открытий Ницше. Что касается трансмутации, то к одному и тому же сводится утверждение о том, что она служит условием вечного возвращения, и о том, что с точки зрения более глубокого принципа она зависит от вечного возвращения. Ведь воля к власти возвращает лишь то, что утверждено: именно она одновременно обращает (convertit) негативное и воспроизводит утверждение. Тот факт, что первое существует для второго, что первое существует во втором, означает: вечное возвращение – это бытие, но бытие – это отбор. Утверждение оказывается единственным качеством воли к власти, действие – единственным качеством силы, становление-активным – творческим тождеством власти и воли.