Когда Хайдеггер отождествляет жизнь с Dasein, он следует идеям философии Ницше, тому пониманию Dasein, которое «прорастает» до сущности жизни, то есть до бытия, до укорененности Dasein в бытии, что, собственно, и проявляется как экзистенция.
Дионисийское начало Ницше в философии Хосе Ортеги-и-Гассета трансформировалось в жизненный разум:
Человеческое ускользает от физико-математического разума, подобно воде, вытекающей из решета.
…Человеческая жизнь не является вещью, поэтому нам следует решиться рассуждать о ней в таких категориях и понятиях, которые в корне отличались бы от категорий и понятий, объясняющих материальные явления.
Реальность человека, человеческое в человеке — это не его тело и даже не его душа, а его жизнь, то, что с ним происходит. Ибо у человека нет природы, у него есть… история. Нет смысла говорить о камне: «с ним происходит» падение к центру Земли, ибо камень это только камень. Его сущность в гравитации. У человека нет сущности, нет определенной постоянной консистенции. Если с камнем происходит то, что он уже собой представляет, то человек, напротив, есть то, что с ним происходит. Его сущность как раз заключается в бесконечном драматизме, постоянных превратностях судьбы, поэтому ее нельзя определить, а можно только рассказать. Но это новый вид разума: «повествовательный», или исторический разум, и именно он вновь свяжет человека с огромной трансцендентной реальностью — реальностью его судьбы.
Вслед за Ницше Ортега предупреждал, что новый век будет самым драматическим в истории, поставит перед человеком проблемы болезненные, потребует пересмотреть самодовольное и благодушное отношение к жизни и к «разумному действительному».
Задаваясь вопросом, почему «культура стала такой, какой является сегодня, культурой, исполненной послушания, рациональных форм господства, полезности и расчета?» — Мишель Фуко, в сущности, следовал за Заратустрой, предостерегавшим об опасности ставить рассудок впереди жизни.
М. Хоркхаймер и Т. Адорно в негативной диалектике развивали не только идеи Ницше, но во многом обязаны ему стилем, «новые философы» (Глюксман, Леви, Лардо, Жамбе) углубили и онтологизировали ницшеанские представления о власти, экзистенциализм обязан Ницше моделью «иррационального человека», философия «новых правых» — концепцией «смерти человека», де Бенуа — «новым гуманизмом», отвергающим манипуляторский, технократический подход к действительности. Рудольф Карнап, ратуя за аналитическую философию, высоко ценил философию жизни Ницше как выдающийся феномен философии чувств.
Поль Рикёр обратил внимание на заимствование современной политической философией ницшеанских интерпретаций власти, правовых отношений, юридических понятий, в частности определения прав как «признанных и обеспеченных ступеней власти».
Можно без преувеличения сказать, что современная теория власти и теория элит Парето Моска восходит «К генеалогии морали» и другим книгам Ницше.
Психоанализу Фрейда предшествовал социоанализ Ницше, вскрывший в культуре опасность фатальной порчи человека ложью «идеалов», «высоких чувств», тотального омассовления. Ницше и Фрейд требовали не ликвидации духовных и культурных ценностей, как обычно интерпретируют наши, но уважения к инстинктивно-бессознательной сущности человека, осознания первостепенной важности для жизни того, что культура вынуждала прятать в бессознательное, травмируя психику индивида и поощряя общественное лицемерие. Ницше впервые во весь голос прокричал о социальной патологии, подавлении жизненных сил, деформации природы человека существующей коммунитарной культурой, фальсифицирующей саму жизнь, подрывающей движущие силы жизни.
Категория злопамятства в психологии Ницше почти адекватна фрейдовскому вытеснению: у слабых, безвольных, побежденных стремление к могуществу вытесняется в бессознательное, обращаясь в злопамятство. Всё, что массе недоступно, объявляется порочным. Мораль и ценности масс потому связаны с добродетелью, что последняя компенсирует ей мощь, способность, потенцию. Нравственность сильных лишена этого недостатка — им нет надобности компенсировать и вытеснять витальность, они способны действовать в полном соответствии с собственными интересами.
У Ницше вполне фрейдовская модель многослойного сознания — лестница, позволяющая спуститься в темные глубины бессознательного и подняться на высоту собственного «я». Отличие — в том, что истинная сущность «я» «не лежит глубоко в тебе, а недосягаемо высоко над тобой».
Карл Юнг попытался синтезировать философию Ницше с филологией Бахофена, этнографией Фрезера и психоанализом Фрейда. «Либидо, его метаморфозы и символы», работа, приведшая к резкому разрыву между Фрейдом и Юнгом, представляла собой синтез Эдипа и Диониса, действительно подрывавший основы фрейдовского психоанализа.
Дистанцируясь от Учителя, Ницше брали в союзники и другие ученики Фрейда, в частности О. Ранк, у которого тоже обнаруживается попытка соединить Эдипа с Дионисом. Влияние дионисийских идей испытали на себе крупнейший психиатр начала века Т. Мейнерт, основатель австрийской социал-демократической партии В. Адлер, круг авторов «Раn’а», великие скульпторы и художники (Бёклин, Клингер, Викленд), музыканты (Р. Штраус, написавший музыкальную поэму «Так говорил Заратустра», и Г. Малер, назвавший Третью симфонию на манер Ницше — «Веселая наука»).
Ницше в России
Первым публикациям текстов Ницше в России (1898–1899 гг.) предшествовали переводные монографии Лу Саломе-Андреас, Риля, Штейна, Зиммеля, Лихтенберже, позволившие русскому читателю ознакомиться с идеями творца «Заратустры». В конце прошлого века появились работы В. Преображенского, Н. Михайловского, В. Соловьева, Н. Федорова, Л. Лопатина, Н. Грота, В. Чуйко, А. Волынского, Д. Цертелева — большей частью отрицательные: «вздор», «пухлое многословие», «неприятные вычурные обороты речи» — такой была оценка крупнейшего европейского стилиста. Впрочем, и на Западе Ницше являлся пробным камнем, лакмусовой бумагой для теста «на современность», «на модерн». Было бы в высшей степени странным, если бы страна соборности, хлыстовства, скопчества и старолюбия приняла ницшеанский модернизм с раскрытыми объятиями. Если бы не русское возрождение, не наступающий Серебряный век…
В 1900 году вышло первое восьмитомное собрание сочинений Ф. Ницше под редакцией А. Введенского (второе издание 1909 г. под редакцией Ф. Зелинского, С. Франка и др. осталось незавершенным).
В высшей степени показательно, что проблема восприятия философии Ницше в России изучена западными, а не отечественными исследователями. Этой проблеме посвящены международные конференции в Фордхаме 1983, 1988 годов. В Принстонском университете вышел сборник «Ницше в России», в Висконсинском университете Э. М. Лэйн защитила докторскую диссертацию «Ницше и русская мысль, 1890–1917 гг.», ницшеанские влияния прослежены Дж. Кляйном в монографии «Религиозная и антирелигиозная мысль в России». В самой же России, насколько мне известно, кроме недавно опубликованной подборки статей о Ницше деятелей Серебряного века, появилась единственная диссертационная работа Ю. В. Синеокой «Философия Ницше в России» (1996 г.).
Следует иметь в виду, что знакомству русских читателей с произведениями Ф. Ницше во многом препятствовала цензура. Даже после отмены цензурных запретов на книги немецкого философа они печатались со значительными купюрами. После публикации «Антихриста» издательством М. В. Пирожкова в 1908 году издатель был привлечен к суду и приговорен к двухнедельному заключению. До начала 90-х годов XIX в. Ницше был практически неизвестен в России: его имени нет в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона (1885 г.), а в книге И. Гейнце «История новой философии» (1890 г.) фигурируют фамилии Ф. Нитче и Ф. Ниче как двух разных писателей.
Идеи Ф. Ницше входят в оборот «русской мысли» в начале девяностых годов: первооткрывателем часто называют Н. К. Михайловского, хотя еще раньше (в 1892–1893 гг.) журнал «Вопросы философии и психологии» опубликовал посвященные Ницше статьи Преображенского, Лопатина, Грота. В начале века о Ницше писали Е. Трубецкой, А. Бобрищев-Пушкин, В. Битнер, Г. Рачинский, Н. Авксентьев, Д. Мережковский, Ф. Зелинский, В. Розанов.
Мы осведомлены, что Ницше получил популярность в России Серебряного века, но мало знаем о том, что Россия Аввакума и Толстого встретила автора «Заратустры» в штыки: большевистским погромам предшествовал остракизм Ницше русской интеллектуальной элитой — В. Соловьевым, Е. Трубецким, Л. Лопатиным, Н. Гротом, Л. Толстым, В. Чуйко, Д. Цертелевым, А. Погодиным, А. Волынским, Н. Федоровым, П. Бергом, Н. Михайловским, Ф. Булгаковым.
Можно сказать, что, за исключением первой русской оценки философии Ницше В. Преображенским (1892 г.), почти все авторы, писавшие о Ницше в конце XIX века, были в той или иной мере последователями Нордау. «Злополучный безбожник», «циник, разрушитель общественного порядка», «декадент», «проповедник зла», «ниспровергатель всего святого», «несчастный гордец». Концепции сверхчеловека, вечного возврата, amor fati подверглись яростным нападкам со стороны Н. Федорова, договорившегося до того, что Ницше насаждал «древо смерти» (что особенно пикантно звучит в устах склонного к некрофилии человека, любовно оперирующего с «прахом» отцов).
Даже чуткий к литературной фальши Н. Минский умудрился обвинить творца «Заратустры» в «рабской преданности» — страсти «менять одного властелина на другого, возиться с цепями, надевать их и разбивать» (рабская преданность не очень вяжется с этим контекстом).
Надо признать, что вульгаризация идей Ницше в России возникла задолго до большевистских его фальсификаций — буквально с самого начала знакомства русской публики с входящим в моду писателем в начале 90-х годов. В немалой степени этому способствовало плохое знание и понимание самих этих идей, запоздалые и некачественные переводы, предвзятые комментарии, совершенно неправомерное и абсурдное уподобление и даже отождествление идей Ницше и Маркса. Поэт И. Ясинский, например, даже не скрывал, что в своем стихотворном цикле «Из отблесков Ницше» «придавал его сверхчеловеку облик большевика». По словам М. Кореневой, возникновение такого сверхчеловека большевистского толка не было чем-то случайным: «его „явление“ было вполне подготовлено не только литературной критикой, разработавшей этот образ Ницше, — он опирался прежде всего на определенную литературную традицию, точнее — тенденцию, которая наметилась в русской литературе середины 1890-х годов: подобно тому как образ Ницше-монстра, созданный усилиями критиков, „подкреплялся“ соответствующей псевдоницшеанской литературой, так и образ Ницше-революционера, Ницше-демократа находил опору в соответствующей литературе с ярко выраженной демократической направленностью».