. Головные боли особенно усилились в 1879–1880 годах, порой вызывая полупаралитические состояния, затрудняя речь. В 1880-м тяжелые невыносимые головные боли не отпускали его треть года, но, когда боль стихала, склонный к трудоголии человек с еще большим неистовством набрасывался на книги, вновь ввергая себя в состояния глубокой депрессии и раздражительности.
Конечно, болезнь наложила отпечаток на его творчество: резкие смены настроений, скачки из крайности в крайность, рискованные пассажи, упоение небывалыми возможностями, односторонность, радикализм — все это свидетельства ослабления процессов торможения. Болезнь Ницше не может не учитываться при анализе его творчества, которое вполне могло бы принять совсем иные (не обязательно лучшие) формы у здорового человека. Вот почему задача исследователя — оградить Ницше от его больного двойника, защитить его alter ego.
Он сам корректировал свои мысли, но не говорил об этом прямо. В иные минуты он напрочь забывал об уже достигнутом и начинал все сначала. То и дело падая, соскальзывая к догматической фиксации, которая на миг казалась ему истиной в последней инстанции, он тотчас поднимался вновь — полностью открытый иным возможностям. Он был всегда готов мгновенно опрокинуть только что возведенное мысленное построение.
Надо быть хорошо подготовленным, дабы не поддаться его соблазнам. Карл Ясперс с полным на то основанием призывал при чтении воинственно-агрессивных текстов Ницше не позволять оглушать себя грохотом оружия и боевыми кликами: «Ищите те редкие тихие слова, которые неизменно, хоть и не часто, повторяются — вплоть до последнего года его творчества. И вы обнаружите, как Ницше отрекается от этих самых противоположностей — от всех без исключения; как он делает собственным исходным принципом то, что объявлял сутью Благой Вести Иисуса: нет больше никаких противоположностей».
Ницше сам предупреждал и об опасности буквального понимания его текстов, и о необходимости искать свои пути. В четверостишье «Интерпретация», помещенном в «Веселой науке», читаем:
Толкуя сам себя, я сам себе не в толк,
во мне толмач давно уж приумолк.
Но кто ступает собственной тропой,
тот к свету ясному несет и образ мой.
Наглядным свидетельством депрессивных состояний Отшельника из Сильс-Марии являлись частые, чуть ли не ритмические скачки настроений, связанные с течением болезни. Страдания доводили его до изнеможения, но иногда кажется, что он искал их, сам жаждал боли и той лихорадочности, в которой рождались его идеи. Мазохизм, искание страдания — вот что питает его творческий дух.
С гордым восклицанием: «Что не убивает меня, то делает более сильным!» он истязает себя — не до полного изнеможения, не до смерти, но как раз до тех лихорадок и ран, в которых он нуждался. Это искание страдания проходит через всю историю развития Ницше, образуя истинный источник его духовной жизни. Лучше всего он это выразил в следующих словах: «Дух есть жизнь, которая сама же наносит жизни раны: и ее собственные страдания увеличивают ее понимание — знали ли вы уже это раньше? И счастье духа заключается в том, чтобы быть помазанным и обреченным на заклание — знали ли вы уже это?.. Вы знаете только искры духа, но вы не видите, что он в то же время и наковальня, и не видите беспощадности молота!»
Признаками болезненного состояния психики является отсутствие чувства меры, страсть к преувеличениям, крайняя степень пристрастности оценок. Порой он совершенно безжалостен в своих судейских вердиктах и крайне несправедлив. Философ вообще не должен брать на себя роль судьи. Приговоры Ницше свидетельствуют о толстовской черствости судейства, присущей маниакальным гениям. Толстой и Ницше испытывали глубинную внутреннюю потребность «развенчать» кумиров, бросить им в лицо несправедливые и жестокие обвинения, совершенно не считаясь с общепринятыми оценками и чувствами «подсудимых».
Ницше не знал середины: чувство благоговения легко и без веских на то оснований трансформировалось в бессердечную хулу, беспощадную и холодную критику. «Святотатственным ударом» он раз за разом разрушал тот образ, на который недавно молился (Кант, Вагнер, Шопенгауэр, другие).
Проведенный Томасом Циглером анализ текстов Ницше выявил заметные изменения стиля, появление тяжеловесных периодов и изменение тона полемики, начиная с «Веселой науки» (1885 г.), хотя явные болезненные проявления заметны в произведениях 1882–1884 годов.
В последних произведениях Ницше на смену культу духовности пришел культ энергии, воли, инстинкта. Поздний Ницше, по словам А. Риля, впадает в барокко: орнамент заслоняет мысль. Болезненное состояние Ницше возводит в категорию полноты жизни и творчества. Болезнь прогрессирует, но он, в состоянии эйфории, чувствует себя выздоравливающим, опьяненным выздоровлением. По словам Мёбиуса, налицо все симптомы «паралитической эйфории».
В таком состоянии написан «Заратустра». По словам кого-то из критиков, автор этой поэмы не Ницше, а хлоралгидрат, возбуждавший нервную систему поэта и деформировавший его видение жизни. Патологические особенности произведения — отсутствие сдерживающих центров, сверхэкзальтация, духовный оргазм, признаки мании величия, обилие бессмысленных восклицаний и т. п.
Злобой великого называл он гнетущую тишину, окружавшую пророка, тишину, звенящую одиночеством, непреодолимую, страшную в своей изоляции: «У одиночества семь шкур; ничто не проникает сквозь них. Приходишь к людям, приветствуешь друзей: новая пустыня, ни один взор не приветствует тебя. В лучшем случае это есть род возмущения тобой. Такое возмущение, но в очень разной степени, испытывал и я и почти от каждого, кто близко стоял ко мне…» Все великое действительно противопоставляет своих носителей современникам, изолирует, обрекает на страдание. Завершив «Заратустру», Ницше не просто страдал — надорвался, сник, тяжело заболел. Оборонительные силы были окончательно сломлены, сам дух обессилел.
Психическая патология усиливается после 1885 года, когда Ницше постепенно теряет прежних друзей, сам рвет связи, не перенося ни малейших признаков противоречия. Депрессии становятся все глубже, их продолжительность увеличивается. В 1887-м появляются признаки прогрессирующего паралича: движения затрудняются, речь становится тяжелой, с частыми запинаниями. Тем не менее это почти не сказывается на его творческой продуктивности: за два года (1887–1888) — дюжина произведений. Патологическая характеристика, данная в это время Вагнеру, оказывается точной копией диагноза самого Ницше.
В «Сумерках кумиров» — явные признаки помрачения самого автора. Мания величия сказывается в автобиографии, написанной 10 апреля 1888 года — по просьбе Брандеса. События собственной жизни представлены здесь в гиперболически-хвастливом тоне.
В декабре 1889 года произошло непоправимое: два дня он пролежал без движения и речи, затем появились явные признаки психического расстройства: он пел, кричал, разговаривал с собой, писал бессмысленные фразы…
Элизабет Фёрстер в книге о брате объясняла его сумасшествие следствием апоплексического удара, в свою очередь вызванного нервным истощением и вредным действием успокаивающих средств. Вряд ли это соответствовало действительности: никаких физических расстройств, сопровождающих апоплексический удар, у него не было зафиксировано.
Официальный медицинский диагноз определил болезнь великого мыслителя как прогрессирующий паралич, что также маловероятно, ибо после туринской катастрофы Ницше прожил еще одиннадцать лет и умер от воспаления легких.
На таком диагнозе, тем не менее, настаивал крупный лейпцигский невропатолог П. Ю. Мёбиус, находивший следы душевного расстройства в текстах философа, написанных задолго до туринской катастрофы. Поставленный Мёбиусом диагноз оказал отрицательное влияние на многих исследователей творчества Ницше, объяснявших его нонконфористские взгляды душевным расстройством[24].
Согласно ретроспективному диагнозу, поставленному психиатром И. К. Хмелевским, психические патологии начались у Ницше в 1881-м году в виде легких маниакальных состояний, перемежающихся все более глубокими депрессиями. Начало распада личности датируется 1887 годом, а в 1888-м возникает и развивается мания величия. После восьмилетнего периода неврастенически-маниакальных состояний Ницше впал в слабоумие, продолжавшееся 11 лет — вплоть до смерти.
Безумие Ницше часто — особенно русскими авторами — интерпретировалось как расплата за кощунства, за «смерть Бога», за «Антихриста»: «…В этой борьбе герой гибнет. Ум его мутится — занавес падает». Конечно, нигилистические экстазы Ницше сказались на его здоровье, возможно, ускорили трагическую развязку. Но она не была «расплатой» — болезнь прогрессировала, мозг был поражен задолго до «богохульств» и только время (а не книги) определило трагедию.
Своим творческим путем Ницше обязан цельности собственного характера, верности себе: противу всех может быть только человек огромной души и огромных душевных сил. Я не верю в надрыв Ницше, связанный с противостоянием миру, в то, что он заплатил безумием за непокорность вопрошающе-взыскивающей мысли. Болезнь развивалась в нем сама по себе и, вполне возможно, творческими взрывами гигантской мощи он лишь отдалял свой конец. Не раздвоенность омрачила его дух и умертвила разум, не утрата способности защищаться от самого себя, но чисто физиологический процесс разрушения болезнью.
Творчество
В эволюции творчества Ф. Ницше обычно выделяют три периода: первый — «время общения» (1871–1876 гг.), когда он «учился всему», собирал «все почитаемые ценности» и позволял им «конкурировать друг с другом». К этому периоду относятся «Рождение трагедии», «Несвоевременные размышления» (1-я и 2-я части) и несколько работ, собранных после смерти в «Nachlass». Работы и письма этого периода насыщены энтузиазмом и пафосом. Здесь мы не обнаружим горечи разочарования в культуре и острого чувства одиночества, присущих «зрелому» Ницше. Это период дружбы с Р. Вагнером и тесных духовных связей с единомышленниками (Э. Роде, П. Гаст, Я. Буркхардт, A. Овербек и др.).