Второй период — Köhre, перелома, критичности (1876–1877 гг.), когда Ницше испытывает резкое разочарование в традиционной культуре и стремится нащупать собственный путь. При всей горечи одиночества — это период мощнейшего творческого всплеска: «Человеческое, слишком человеческое», «Странник и его тень» (2-й том «Человеческого, слишком человеческого»), «Утренняя заря», «Веселая наука» (книги 1–4). Цели и самооценка работ этого времени:
…разбить восторженное сердце… Свободный дух. Независимость. Время пустыни. Критика всего почитаемого (идеализация непочитаемого). Попытка перевернутых оценок.
Только теперь обрел я трезвый взгляд на действительную человеческую жизнь.
Теперь я осмелился обратиться к самой мудрости и сделаться философом самому; раньше я философов почитал.
Переоценка ценностей, нарастающая со скоростью горного обвала, началась с резкого изменения отношения к прежним кумирам — прежде всего Шопенгауэру и Вагнеру. Разрыв с Вагнером датируется январем 1878 года, затем происходит кризис в отношениях с Лу Саломе, резкая ссора с Паулем Рэ и охлаждение дружбы с другими духовно близкими людьми.
Ницше делает вид, что разрывы человеческих связей мало трогают его, глушит чувства разочарования и горечи новыми «принципиальными идеями» («На моем горизонте возникли мысли, равных которым я еще никогда не видел…»), но все это — сублимация, самообман, начало саморазрушения.
Третий период творчества открывается «Заратустрой», затем следуют книги «По ту сторону добра и зла», «Веселая наука» (книга 5), «К генеалогии морали». В последних работах этого периода («Случай Вагнер», «Сумерки кумиров», «Антихрист», «Ессе Ноmо», «Ницше contra Вагнера») в той или иной степени сказываются болезненно-профетические состояния человека с разрушающейся психикой, самооценки завышены и нескромны:
Речь идет о неслыханном синтезе… я открыл собственную новую землю… высоко вознеслась моя воля…
Ницше ощущает себя конкистадором мудрости, завоевателем новых философских пространств, творцом великих и «опасных» вещей: «Я чувствую, что теперь начинается новый отрезок моей жизни — и что передо мною стоит грандиознейшая задача!»
А. Белый различал в творчестве Ницше два периода — декадентский и богоборческий, разделенные промежуточным этапом, когда он делал ставку на социологию, позитивизм.
Первый период окрашен влиянием Вагнера и Шопенгауэра: тут у него еще буржуазный склад мысли. Приветствуя пробуждение в культуре «духа музыки», он указывает на Вагнера как на знамение эпохи, как на провозвестника мистерии жизни. И незаметно для себя заслоняет мистерию жизни подмостками сцены: ритм становится у него судорогой. Гостеприимно принимает он смерть под свое покровительство в лице богоподобных мясников «Кольца» — на самом деле актеров, только актеров. Так пробуждение ритма смешивает он с вагнеровской позой — гениальной позой, но — позой. И вырастает для Ницше апофеоз безобразия — Вагнер. Тут осознает он в себе декадента: неспроста же проклял он Вагнера и его напыщенную риторику декадентства. Себя проклял в себе самом. «Ах, этот старый разбойник! — восклицает он по адресу Вагнера. — Он разгадал в музыке средство возбуждать усталые нервы, он этим сделал музыку больной». Возрождение духа музыки Ницше связал сперва с возрождением личности. Симптомом возрождения признал Вагнера, сумевшего, по его словам, «отравить болезнью даже и музыку».
Ницше пришел к музыке, анализируя дионисические культы древности. В истории развития человечества увидел он две силы: силу динамики и статики. Жизненный ритм личности отображается в музыке. Музыка взрывает в нас новые силы, но чрезмерный взрыв может разорвать и нас. И вот является миф — этот предохранительный клапан, закрывающий от нас музыкальную сущность жизни. Смена ритма мифическим образом, построенным и предопределенным ритмом, в истории человечества отображается, по Ницше, борьбой духа Диониса с Аполлоном. В трагедии образ налагается на ритм. Тут — своего рода приложение алгебры (ритма) к геометрии (мифу).
Е. Трубецкой, отвергая трехпериодную концепцию Риля и Гаста, склонялся к концепции «перелома», датированного 1876 годом, когда Ницше окончательно разочаровался в Шопенгауэре и порвал с Вагнером. Впрочем, и Гаст, и князь Трубецкой признавали, что Заратустра незримо присутствует уже на страницах «Рождения трагедии» и «Несвоевременных размышлений», уже здесь намечен идеал личности, «свободно и бесстрашно парящей над людьми, нравами, законами и обычными оценками вещей».
К. А. Свасьян, наиболее эрудированный и глубокий исследователь творчества Ницше в нынешней России, вернувший доброе имя «предтече фашизма» в стране сверхфашизма, по-своему интерпретирует трехпериодное деление творчества немецкого философа: первый период — проба пера и выискивание союзников; второй период — разочарование в союзниках, испытание одиночеством, перемена тактики, выработка нового плана военных действий; третий период — тотальная война.
В значительной мере перечисленные периоды, повороты, переоценки, переломы в творчестве Ф. Ницше условны — мы имеем дело с эволюцией «сквозных» идей на фоне развивающейся болезни, непрерывно усиливающей «экстремистский» элемент мышления человека границы, пограничного состояния. Эпатаж — это всегда дефицит чего-то, в данном случае — человеческих связей, просто здоровья[25]…
Любопытным феноменом творчества Ницше — при всей его фрагментарности, непоследовательности, «скачках», «поворотах» — является удивительная цельность, с какой воспринимаются все его работы безотносительно времени их создания. В известной мере это можно сказать о творчестве большинства мыслителей, «случай Ницше» интересен здесь тем, что «красная нить», пронизывающая его труды, ни разу не порвалась при всех шараханьях и «переоценках». Другой яркий пример такого феномена — Лев Толстой, оставшийся верным самому себе при движении в направлении, прямо противоположном эволюции Ницше.
По свидетельству Г. Маркеса, каждый писатель пишет только одну книгу, хотя она и выходит во многих томах и под разными названиями. Каждый философ — Ницше не исключение — во многих книгах раскрывает одно и то же содержание своего сознания, передает свой настрой, демонстрирует склад своего ума. Любая философия связана со структурой сознания и личностью ее творца.
Несколько примеров. Слова «Бог мертв» Ницше записал в третьей книге «Веселой науки», опубликованной в 1882 году. Однако в записях к его первой книге, относящихся к 1870 году, находим: «Верую в издревле германское: всем Богам должно будет умереть».
В «Рождении трагедии» нет ни слова об имморализме, но «отвращение к морали сочувствия, сострадания и милосердия… уже живет в нем, хотя и скрытно» (Г. Рачинский). Сам Ницше считал эту книгу своей «первой переоценкой всех ценностей, всего дорогого…»
В последнем классе гимназии Ницше написал эссе о Феогниде, в котором возвеличил героического мегарца за «презрение к черни».
В Пфорте написаны два философско-поэтических эссе «Рок и история», а также «Свобода воли и рок», в которых в зародыше можно найти большинство идей будущих произведений Ницше. Только один пассаж как бы из будущего Ницше:
То, что Бог становится человеком, указывает лишь: человек должен искать свое блаженство не в бесконечности, а создать свое небо на земле; иллюзия неземного мира исказила отношение человеческого духа к миру земному: она была созданием детства народов. В тяжких сомнениях и битвах мужает человечество: оно осознает в самом себе начало, сердцевину и конец религий.
В сохранившихся текстах студенческого периода мы находим страницы, равные по силе будущему «Заратустре». Ницше пишет о «постоянной борьбе, что питает и укрепляет душу», о свободе воли как принципе обособления, о борьбе новых и старых начал, о великом историке и великом философе, которым надлежит стать пророками, о необходимой переоценке ценностей, сложившихся за тысячелетия, о непременном возмужании человека, которое позволит осознать величие стоящих перед человечеством задач… Даже стилистика этих «проб пера» уже вполне заратустровская:
Много раз подстерегая свои мысли и чувства и анализируя их в религиозном уединении, я переживаю такое состояние, как будто кругом меня волновались и гудели целые дикие орды и от крика их содрогался и как бы разрывался самый воздух. Так чувствуют себя орел и гордая мысль человека, когда они приближаются к солнцу.
И образ Заратустры, и комплекс его идей сопровождали Ницше с самой ранней юности. Молодой филолог писал своей сестре, что еще ребенком видел великого перса во сне. Зародыши идей «Заратустры» прослеживаются с первых работ Ницше, а в почти полностью сформированном виде представлены в работах 1873–1875 гг. В идее рождения и становления сверхчеловека проглядывает юношеский идеал Ницше: «цель человечества лежит в его высших представителях». В ранней работе «Мы, филологи» читаем:
Благодаря счастливым открытиям, можно воспитать великую личность совершенно иначе и гораздо выше, чем она воспитывалась до сих пор благодаря случайным обстоятельствам. На этом-то и покоятся надежды: воспитание великих людей.
Т. Манн обратил внимание на то, что даже в отношении к Вагнеру у Ницше не было никакого перелома, изображаемого большинством биографов:
…Еще в пору своего, казалось бы, беззаветного служения Вагнеру, задолго до того, как он отдал на суд широкой публики свою книгу о вагнеровских торжествах «Рихард Вагнер в Байрёйте», он в Базеле как-то высказывает в разговоре с близкими друзьями несколько глубоко проницательных и вместе с тем столь резких замечаний о «Лоэнгрине», что они кажутся предвосхищением «Дела Вагнера», написанного Ницше пятнадцать лет спустя.
По мнению Т. Манна, ранние произведения Ницше «содержат не только в зародыше, но в совершенно законченном виде все его позднейшие идеи, все то, что он называл своей веселой вестью».