совершая акт самоснятия». Истина жизненна, истина исторична, истина всегда в пути. Становление, движение, жизнь — такова эволюция истины Ницше.
В научном или философском познании, полагает Ницше, важно не обладание, а искание истины, процесс «переоценки ценностей». Поиск истины невозможен без веры в искомую истину, беспредпосылочная наука — утопия, иллюзия: «Нужно всегда заведомо иметь в наличии некую философию, некую „веру“, дабы предначертать из нее науке направление, смысл, границу, метод, право на существование». Сама наука своим появлением обязана сократовской вере в познаваемость природы и благотворность знания для организации счастья на земле. Поскольку жизнь невозможна без борьбы и боли, указанная предпосылка науки иллюзорна, а сама наука — следствие принятия этой иллюзии.
Ошибочна и другая предпосылка науки — попытка рационализировать хаос. Знание возможно лишь в меру такой рационализации, хотя последние основания мира нерационализируемы. Возникшее из «отвращения к хаосу» научное мышление направлено на пользу человека: «Наука суть превращение природы в понятия в целях господства над природой». Поэтому науку можно рассматривать как способ конкуренции с Богом, отвержение первородного запрета на плод с «древа познания». Научное познание — попытка человека сравняться с Богом, обрести способность преобразовать сотворенное Им.
Движущая сила науки — воля к истине, признание истины, стоящей над убеждением. Приоритет истины по сравнению с убеждением позволил Ницше предвосхитить попперовский принцип фальсифицируемости — признания принципиальной возможности опровержения любой научной теории. Вот ницшевская формулировка будущего принципа К. Поппера: «Никогда ничего не утаивать, не скрывать от себя того, что может быть сказано против твоей идеи. Это ты должен обещать самому себе! Это первый долг честного мыслителя. Нужно каждый день вести поход против самого себя. Победа и завоевание крепости уже касаются не тебя, а истины, но и твое поражение не должно смущать тебя!»
Формула гносеологии Ницше — вполне фейерабендовская: «Всё дозволено!» Молоху авторитета, догматизму, абстракции, массовой вере, ученому консерватизму, осмотрительности, подстеленной под возможное падение соломке — он предпочитал безоглядную смелость, парение духа, риск, безумие идей, субъективность, личный опыт: «Каков бы ты ни был, служи себе источником своего опыта». Для человека нет более убедительных аргументов, чем чувствование, внутренний опыт, веление души.
Гносеология Ницше, сжатая до афоризма: познание — это истолкование, интерпретация. Природа — текст, а «один и тот же текст допускает бесчисленные интерпретации: нет никакого истинного истолкования».
Нет фактов, есть только интерпретации. Поскольку вообще слово «познание» имеет смысл, мир познаваем; но он может быть истолковываем и на другой лад, он не имеет какого-либо одного смысла, но бесконечные смыслы.
Нет никаких событий в себе; то, что происходит, это группа явлений, прочитанных и связанных неким интерпретирующим существом.
Перед нами — чисто прагматический подход, плюралистическая точка зрения, воспринятая новейшей гносеологией и эпистемологией Куна, Лакатоса, Полани, Фейерабенда. Обращаю внимание на герменевтический характер «науки» Ницше: знание — интерпретация текста природы. Текст — «вещь сама по себе», законы природы — «интерпретация, не текст». Чтение природы-текста невозможно без примешивания личной интерпретации — готовая идея личностного знания Полани.
Мысль в образе, в котором она проявляется, — знак, обладающий множеством смыслов, который нуждается в истолковании, пока не станет, наконец, однозначным. Она всплывает во мне — откуда? зачем? — я этого не знаю… Происхождение мысли остается скрытым; велика вероятность того, что она — лишь симптом некоего более богатого состояния… в них всех выражается нечто из нашего целостного состояния. Так же дело обстоит со всяким чувством — оно не обозначает чего-то в себе: оно, когда оно возникает, интерпретируется нами и зачастую столь причудливо интерпретируется!
Все наше так называемое сознание — более или менее фантастический комментарий относительно непознанного, может быть непознаваемого, но тем не менее ощутимого текста… Что такое наши переживания? В них куда больше того, что в них вкладываем мы, чем того, что лежит в них помимо этого.
Поскольку познание человечно, владение истиной — человеческая иллюзия, разновидность самообмана. Истина всегда исторична по причине непрерывной подвижности, становления мира («Познание и становление исключают друг друга») и в силу непреодолимой субъективности познания, содержащего огромный элемент веры («Познание возможно лишь на основании веры в сущее»).
Познавать сущее — это значит мыслить фикцию, а не подлинную сущность мира. Отсюда истина как конечный результат человеческого познания всегда будет иметь статус заблуждения. «То, что мы теперь зовем миром, — отмечает Ницше, — есть результат множества заблуждений и фантазий, которые постепенно возникли в общем развитии органических существ». Человек обречен на существование неправды. В основе человеческой жизни лежит неистинное, так что поступки и мысли любого человека изначально базируются на лжи… Правдивый человек в конце концов приходит к пониманию, что он всегда лжет.
Истина, тождественно равная заблуждению, не парадокс или абсурд Ницше, но констатация, с одной стороны, историчности, изменчивости, неполноты, неустранимой субъективности познания, и, с другой, ошибочности «истинного» мира метафизики, творимого всей предшествующей философией.
«Истинный» мир метафизики — это выдуманный философами мир сверхчувственных сущностей, некий потусторонний мир, обладающий безусловной необходимостью, абсолютной духовностью, совершенством и полностью лишенный противоречий, страданий и каких-либо изменений. Нередко идея истинного мира в прежней философии отождествлялась с идеей Бога, с высшим разумным, целительным и утешающим идеалом добра, красоты и истины. При этом «истинный» мир в метафизике резко противопоставлялся «кажущемуся» миру, т. е. посюстороннему, действительному миру, в котором живут люди.
Ницше признает единственно существующим только «кажущийся», действительный мир. С его точки зрения, «истинный» мир — это мир человеческих иллюзий и фикций, созданный вовсе не на основе инстинкта жизни, а на основе инстинкта разочарования и утомления жизнью. В этой связи он пишет: «Чрезвычайно важно то, чтобы истинный мир был упразднен. Он источник величайших сомнений и всяческого обесценивания того мира, который мы представляем собой; он был до сих пор нашим опаснейшим покушением на жизнь».
То, что в философии Ницше именуется волюнтаризмом, лучше назвать апологией субъективизма, доходящей до неразличимости истины и лжи. Если истина человечна и если знание — сила, то правом воли к знанию-власти является назначать, чему быть истиной и чему быть ложью в интересах своего усиления. Волюнтаризм — продолжение стремления знать, то есть господствовать.
М. Хайдеггер:
Истина, понятая как установленность, позволяет субъекту абсолютно распоряжаться истинным и ложным. Субъективность не просто вышла из всяких границ, она сама теперь распоряжается любым видом полагания и снятия ограничений.
Метафизика абсолютной субъективности воли к власти, какою выступает философия Ницше, абсолютизирует и исчерпывает второй член метафизического определения человека — «разумное животное», подобно тому как панлогизм Гегеля абсолютизировал и исчерпал его первый член. Безусловная сущность субъективности с необходимостью развертывается как брутальность бестиальности.
Мне трудно согласиться с М. Хайдеггером, будто ницшеанская абсолютизация субъективности является другой стороной гегелевского панлогизма: на одной стороне — разумное действительное, на другой — брутальность и бестиальность.
…У Ницше еще бóльшая абсолютизация субъекта делает различие между истиной и ложью вообще неважным: истины самой по себе нет, она поэтому то же самое, что ложь; безраздельно царит «справедливость» как право воли к власти назначать, чему быть истиной и чему быть ложью, в интересах своего усиления. Истина, понятая как установленность, позволяет субъекту абсолютно распоряжаться истинным и ложным. Субъективность не просто вышла из всяких границ, она сама теперь распоряжается любым видом полагания и снятия ограничений.
Истину как ложь следует понимать не в абсолютном, а во временном отношении: любая истина, как правило, рано или поздно сменяется другой истиной. Гегелевские претензии на абсолютную истину — не оборотная сторона ницшеанства, а духовный тоталитаризм, противостоящий духовной открытости, предоставляющей человеку право на сомнение в любой истине, на формулировку новой истины, которая тоже может оказаться ложью.
Ницше положил конец жречеству, дидактике, догматизму знания, интеллектуальной порче — практике выдавать добытое знание за последние истины:
Если мы примем во внимание, что почти у всех народов философ наследует и развивает тип жреца, то нас уже не удивит эта привычка чеканить фальшивую монету, обманывая самого себя. Коль скоро на тебя возложены священные обязанности — как то: совершенствовать, спасать, искуплять людей, коль скоро ты носишь божество в своей груди и выступаешь рупором потусторонних императивов, то ты со своей миссией недосягаем для чисто рассудочных оценок, тебя освящает обязанность, ты сам тип высшего порядка!.. Чтó жрецу знание! Он слишком высок для наук!.. А ведь до сей поры царил жрец!.. Он определял, что «истинно», что «неистинно»!
«Вот истина» — эти слова, где только они ни раздаются, означают одно: жрец лжет…
Типичным примером экстравагантного глубокомыслия Ницше является «логически противоречивая» парадоксальная максима, варьируемая в многочисленных разновидностях: «истина есть ложь». Ключ к пониманию дан самим Ницше: «Истина есть тот род заблуждения, без которого определенный вид живых существ не мог бы жить». Господа-мыслители и системотворцы всех мастей до Ницше создавали грандиозные наукоучения, претендующие на окончательную истинность. «Поверхностный» и «противоречивый» Ницше — вопреки логике, здравому смыслу и авторитетам — констатировал «инструментальную» функцию истины, способность человека «конструировать» мир с помощью фикций-истин, теряющих всякий смысл без действенности и преобразующей мощи. Истина — ложь, потому что другие эпохи обретут иные истины, но она ложь еще и потому, что ложь сильные правды, что действенность фикций эффективнее чистой «воли к творчеству», не имеющей практических последствий (декаданса, на языке Ницше).