е, что мы есть, — вернее, к большой глупости, которую мы собою представляем, к нашему духовному фатуму, к тому, что совершенно «внизу» и что не поддается изучению.
Познание — полезные фикции, служащие «воле к власти», выражение жизненной силы, человеческой экспансии, способ покорения природы, возможность добиться поставленной цели, отнюдь не означающая достоверности исходных предпосылок.
Мы сами устроили себе мир, в котором можем жить, с помощью тел, линий, поверхностей, причин и следствий, движения и покоя, образа и содержания. Без этих символов веры никто не мог бы прожить. Но вместе с тем существование их вовсе еще не доказано — жизнь вовсе не аргумент: в числе условий жизни может быть и заблуждение.
…Вера в истину приводит нас к своему крайнему следствию: если и есть что-то, чему следует поклоняться, так это кажимость, которой будет нужно поклоняться; что не истина, а ложь божественна.
«Воля», «дело», «практика» для Ницше важнее мысли, идеи, интерпретации, хотя между ними существует глубинная связь: последние возникают для обслуживания первых. Первичен «практический инстинкт», обслуживающий «волю к власти», все остальное — у него на службе. В конце концов, не суть важно, истинны ли идеи, — важно, эффективно ли они работают. Неважно, чтó есть вещь на самом деле, важна действенность нашего мнения о вещи. При наличии последней сущность вещи тождественна действенному мнению о вещи.
Вещи обязаны своим существованием всецело деятельности представляющего, мыслящего, волящего, ощущающего индивида, и при том как понятие «вещи», так и все ее свойства.
Поскольку действенность — главный критерий «истинности», стремление к «непрактичным» истинам — проявление упадка, декаданса. Воля к истине, не питаемая «волей к власти», — бессилие творчества. «Чистое искусство», «чистая наука», «только истина» — удел слабых, чахоточных обитателей башен из слоновой кости, бегущих полноты жизни. Вот почему теоретическая наука — «промежуточная станция, где находят свое естественное облегчение и удовлетворение средние, более многогранные и более сложные существа: все те, кому деятельность не по нутру». Впрочем, для «сильных» наука — то же орудие «воли к власти», «превращение природы в понятия в целях господства над природой — она относится к рубрике „средства“».
В этой функции истина (научная как частный случай) должна быть соединена с волей действовать, властью и верой, без которых не существует даже поиска истины: «Требовать, от себя говорить только „истину“ значило бы предполагать, что истина существует; но это должно лишь означать, что утверждают, что для кого-то нечто значит истинно; что бывает, когда это важно — говорить как раз то же самое, что для кого-то другого тоже значит быть истинным: что это на него действует». Отсюда следует, что «то, что должно действовать как истинное, не нуждается в том, чтобы быть истинным», и даже рассматривается в качестве истинного тем, кто данный тезис высказывает.
Общезначимость, универсальность, безусловность не являются для Ницше критериями истины — только убежденность, персональность, уверенность, энергичность. Всеобщие истины опасны тоталитарностью, рабством: «Просвещение принесло: именно раб хочет безусловного, он понимает только тираническое».
Универсальные истины, в том числе научные, ведут к тотальности и конформизму, отучают мыслить самому. Следование чужим истинам — признак «рабской души».
Требовать от человека «жертв во имя истины» — служить идеологии. Это — от агитаторов и актеров. Право на заблуждение — первое из прав человека и одновременно условие жизни на земле.
Жить — это условие познания. Заблуждаться — это условие жизни. Нам следует любить и пестовать заблуждение — это материнское лоно познания, любить и направлять заблуждение во имя жизни… это основное условие всякой страсти познания.
Жизнь — это мультиверсум, следовательно нет единообразного мира для всех, нет всеобщих истин, нет восхождения к Божественной истине. Быть — это быть собой, творить свою истину, отказаться от роли «стадного животного в царстве познания».
В мифе «О трех превращениях», помещенном в «Так говорил Заратустра», Ницше описывает три состояния познающей души, восходящей к истине. Низшее — состояние верблюда — это рациональное знание, благоговение перед нормами и законами предшествующих поколений. Среднее — состояние льва — полное осознание своей воли и освобождение от абсолютов и норм. Третье и высшее — состояние ребенка — способность к подлинному персональному творчеству.
Дитя — это невинность и забвение, новое начинание и игра, колесо, катящееся само собою, первое движение, священное «Да».
Ибо священное «Да» необходимо для игры созидания, братья мои: своей воли желает теперь человеческий дух, свой мир обретает потерянный для мира.
Я назвал вам три превращения духа: сначала дух стал верблюдом, потом сделался львом, и наконец лев стал ребенком.
Истина открывается человеку в страдании. В одном из писем Ницше испрашивает у судьбы возможность испытать все ужасы, какие когда-либо выпадали на долю человека, ибо, только пережив их, можно поверить, что тебе открылась истина. Почти все идеи Ницше давались ему ценой неимоверных страданий и поэтому, заплатив за них самую высокую цену, он не страшился ни обвинений в плагиате, ни «жестокости», ни «чудовищности». Смелость Ницше глубоко выстрадана, «любовь к судьбе» суть глубоко пережитый личный опыт, оттесняющий на второй план все общепринятые добродетели и моральные установки. Само познание — страдание. Сама истина — боль…
«Жестокость» Ницше, которой в свое время люди так ужасались, не от Ницше пошла. Ее принял в свою душу первый человек, соблазнившийся плодами от дерева познания добра и зла.
В «Сумерках кумиров» ключевой мыслью является антиплатоновское утверждение: «…Истинный мир стал в конце концов басней». Ницшеанское преодоление платонизма состоит в окончательном отказе от вечных идей, по которым тиражируются вещи, ибо сами вещи — неповторимы, сами идеи — текучи и преходящи.
Действительно ли ницшевская апелляция к жизни или мифу привела к пренебрежению мыслью? Верно ли, что отточенные до афоризмов мысли Ницше — туманны и поверхностны? Бездумна ли воля к могуществу? Только ли художественна философия «Заратустры»? Пытаясь разобраться, Мартин Хайдеггер пришел к заключению, что философия Ницше развивалась в русле европейской мудрости и что даже воле к могуществу присуще безраздельное господство рассчитывающего разума, а не туман и путаница темного брожения жизни. В сущности, Ницше обобщил намечающиеся тенденции соединения рациональной и мифологической компонент истины, открыл новые аспекты изменения существа истины, предвосхитил идею ее парадигмальности.
…Из этого понимания [необходимо] заново осмыслить метафизику Ницше как следующую простой траектории новоевропейской метафизики, вместо того чтобы делать из нее литературный феномен, более горячащий, чем прочищающий головы, сбивающий с толку, а то и пугающий. В конце концов, ницшевское пристрастие к творцам выдает, что Ницше мыслит лишь по-новоевропейски, идя от гения и гениальности, и одновременно в технической колее, идя от результативности. В понятии воли к власти обе конститутивные «ценности» (истина и искусство) суть лишь перифразы для «техники» — в сущностном смысле планирующе-рассчитывающего обеспечения результата — и для творчества «творческих личностей», которые, поднимаясь над данностью жизни, снабжают жизнь новым стимулятором и обеспечивают функционирование культуры.
Именно Ницше принадлежит получающая все большее распространение идея синтеза науки и мифа, логики и мудрости: наука будущего — соединение дискурсивного мышления с художественным видением мира, синтез, который позволит перевести знание на более высокий уровень развития.
Дон Жуан познания
Змея, которая не может сменить кожу, погибает. Так же и дух, которому не дают сменить убеждения…
Ницше довольно рано преодолел традиционную для философии Просвещения утопию создания «вечных истин», рано понял, что единственно существующая «вечность» — это вечное течение мирового процесса.
Молодой Ницше искал вечное в текущем, зрелый текущее объявил вечным — отсюда идея «вечного возвращения». Метафизическое утешение не по ту, а по сю сторону мироздания, не в абсолютном, а в изменчивом. Но, чтобы принять эту мысль как утешение, необходимо изменить воззрения на жизнь, необходимо переоценить ценности, отречься от старой метафизики и морали.
Е. Трубецкой:
Та пессимистическая, или, как говорит Ницше, та «нигилистическая», точка зрения, которая осуждает мир и считает жизнь невыносимою, есть результат неправильного применения требований разума и в особенности — наших нравственных требований к мировому целому. Наш разум всюду ищет цели и смысла, и вот мы осуждаем мир, потому что в нем нет смысла, потому что наша категория цели к нему не приложима. Мы ищем в мировом целом единства и опять-таки осуждаем его, потому что не находим в нем ничего, кроме беспорядочной множественности явлений, ничего соответствующего нашей идее единства. Мы предъявляем к жизни наши требования правды, добра и в результате — обесцениваем жизнь, потому что окружающая действительность полна неправды и зла, потому что она оказывается в полном несоответствии с нашими нравственными требованиями. Словом, пессимизм осуждает Вселенную, потому что она не выдерживает критики наших идеалов, противоречит нашим ценностям.
Отсюда вытекает такой вывод: чтобы преодолеть пессимизм, мы должны отрешиться от наших лживых категорий разума: чтобы полюбить жизнь, мы должны сами, подобно внешней природе, стать «по ту сторону добра и зла», разбить скрижали наших ценностей.