Хотя Ницше не мог знать масштабы того зла, которое принесут человечеству «великие идеи» в XX веке, он категорически отвергал прекраснодушие и связанную с ним филантропию: «Вы хотите по возможности уничтожить страдания, — и как безумно это „по возможности“, а мы, напротив, предпочитаем, чтобы они были сильнее и хуже, чем когда бы то ни было. Благополучие… — это конец. Это — то состояние, которое делает человека смешным, достойным презрения… Школа страдания, великого страдания, разве вы не знаете, что только эта школа и создавала доселе всякое величие человека? Изобретательность, выносливость, мужество, всё, что есть в нашей душе таинственного и глубокого, наш ум и хитрость, всё это воспитывается страданием, несчастием и опасностями».
Называя старую этику «моралью стадных животных», Ницше провидел поглощение личности обществом, грядущую эпоху тоталитаризма, чреватую полным истощением жизненных сил сообществ, для которых «великие идеалы» заменят суровую правду жизни, но не спасут их от этой правды, спрятанной в подполье.
«Моральный кодекс строителей коммунизма» и то, что из него последовало, не лучшее ли свидетельство проницательности «антигуманиста»?
Самые высокие идеалы человечества становятся опасными, превращаясь в догмы. Как бы предвидя эволюцию гуманизма в бесчеловечность (я имею в виду коммунистическую практику), Ницше обвинил учителей человечества в экспансионизме — присвоении безусловного права на истину: «Для того, чтобы делать мораль, нужно обладать безусловной волей к противоположному», иными словами: внушать собственные идеи другим — узурпировать их право на собственные.
Кстати, имморализм Ницше отнюдь не означал отказа от традиционных форм морали — лишь отказ от морального принуждения, насилия, властного навязывания общих догм:
Я объявил войну малокровному христианскому идеалу не в намерении его уничтожить… Продолжение христианских идеалов относится к числу наиболее желательных вещей среди тех, которые имеются.
Мы — имморалисты и атеисты, но мы поддерживаем религию и мораль стадного инстинкта: дело в том, что с их помощью подготавливается такая порода людей, которая когда-нибудь да попадет в наши руки.
…Эта книга для немногих — для тех, кто стал свободным, для кого нет запретов: шаг за шагом мы отвоевали право на все запретности.
Что такое свобода? То, что имеешь волю к собственной ответственности.
Х. Хаймзёт:
Ведущее ницшевское понятие о свободном духе и духовном освобождении есть выражение высочайшего личностного и экзистенциального этоса, одновременно свидетельствующее о пафосе серьезнейшей и весомой философской задачи, которую Ницше хотел решить, — проникнуть в самоуглубление индивида, в непонятную истину смысла жизни, в предназначение человека.
«По ту сторону добра и зла», как проницательно подметил Вяч. Иванов, это иная формулировка принципа святости, мистической свободы, не оставляющей свободы блаженным и подлинным мудрецам, дышащей силой неземной.
«По ту сторону добра и зла» — это признание божественности самой жизни, самоутверждения жизни, благословение жизни, восхищение ею, освящение ее. Необходимо не менять жизнь, не перестраивать ее, но брать такой, какова она есть, принимать ее от начала и до конца. Нормативности и императивности морали следует противопоставить обилие жизни, становление, движение.
Важнейшим элементом этики Ницше является свобода. Свобода — это мужественность, способность преодолевать величайшие препятствия, бесстрашие перед опасностью. «Мы должны преклоняться перед этой опасностью, так как она научает сознавать наши силы, добродетели и орудия обороны, наш ум, так как она принуждает нас быть сильными». Ибо свобода — это сила, стремление стать сильным, умение побеждать.
Главная добродетель Ницше — искренность, способность говорить правду, искать истину, где бы и какой бы она ни была.
Практичность философов сказывается в том, что они всегда знают, что должны доказать; и узнаются по сходству взглядов на «истины». «Ты не должен лгать», — на обыденном языке немцев значит: «Господин философ, остерегайся высказывать истину…»
«Чистая» и «нечистая совесть» — не случайно постоянные персонажи философской афористики Ницше. Совестливость — главный атрибут нонконформиста. Совесть — вот высшая мораль человека, глубоко исповедующего принятый на себя корпус ценностей. Имморализм и есть совестливость.
Понять Ницше — это правильно оценить иерархию его идеалов, среди которых, пожалуй, на первом месте стоят честь и честность.
Я не считаю, что честность в отношении себя была бы чем-то абсолютно высоким и чистым; но для меня она — как требование чистоты. Любой может быть тем, кем хочет, — гением или игроком — только начистоту!
Собственных кумиров Ницше, сверхчувствительный к фальши, выбирал отнюдь не среди «святош» или «отцов философии» — исключительно среди выстрадавших идеалы, аутсайдеров и изгоев. Видимо, пережив в детстве ужас, рожденный лицемерием кого-то из близких людей, одержимый комплексом правдивости, он предостерегал от опасности двойных стандартов, ханжества и моральной спеси:
Наша честность, мы — свободные души, и мы заботимся о том, чтобы она не стала нашим тщеславием, нашей спесью и нашей роскошью, нашей ограниченностью, нашей глупостью! Любая добродетель склоняется к глупости, любая глупость — к добродетели — позаботимся же о том, чтобы мы — из честности — не стали святошами и скучными!
Моральный поступок не возникает от морали, в основе морального действия лежит природное благородство. Нравственность требует аристократизма. «Никакая мораль невозможна без хорошего происхождения». У рабов возможна только рабская мораль. Морали нельзя научиться — ее необходимо иметь в крови.
Справедливость также входит в «корпус» идеалов Ницше, но не справедливость уравнивания, а следование иерархии жизни, признание имманентного неравенства как движущей силы, как разности потенциалов, рождающей ток жизненного порыва.
И злой, и несчастный, и выдающийся человек должны иметь свою философию, свое доброе право, свое солнечное сияние!.. И моральная земля кругла! И на моральной земле есть антиподы. И антиподы имеют право на существование.
Что справедливо для одного, вовсе не может быть справедливым и для другого, требование однообразной морали для всех ведет ко вреду для людей высшего порядка.
Справедливость как функция власти, широко обозревающей все окрест, — она поднимается над мелочными перспективами добра и зла, стало быть, обладает куда более широким горизонтом преимущества, — намерение сохранить нечто такое, что больше, чем вот та или эта личность.
Справедливость как образ мысли созидающий, отбрасывающий излишки, уничтожающий, исходящий из оценок; высший репрезентат самой жизни.
Справедливость не тождественна добродетели, как жизнь не тождественна утопии доброхотов. Опасна «уравнительная» справедливость, лишающая творческий инстинкт силы и мужества. Справедливость должна противостоять нивелляторству, оскопляющему и унижающему жизнь. Справедливость должна быть поставлена на службу творчеству как инструменту «воли к власти», созиданию, разнообразию, конкуренции, меритократии, «безумным идеям». Справедливость — это свобода, дух которой делает историю. Справедливость — это право стать великим, возможность «обновить мир», жить вопреки «правде всех».
М. Хайдеггер:
Ницше отнюдь не разумеет справедливость как в первую очередь определение этической и юридической области. Напротив, он мыслит ее, исходя из бытия сущего в целом, то есть из воли к власти. Справедливо то, что сообразно правому. А что правое, определяется на основе того, что есть как сущее. Поэтому Ницше и говорит: «Право — воля к тому, чтобы увековечить данное соотношение сил. Предпосылка — удовлетворенность им. Все почтенное привлекается с тем, чтобы право выглядело как нечто вечное».
Ницше высоко ценил правдолюбие, «добросовестность мысли», интеллектуальное искание и связанный с ним пафос.
Ницше, считает Т. Карсон, никогда не был этическим релятивистом. Он страстно искал более высокие «внеморальные нормы для оценки норм моральных». Отвергая иудео-христианские нравственные ценности, он возрождал в их трактовке древнегреческие традиции.
Он верил в спартанскую дисциплину и учил терпеть боль ради высокой цели. «Я оцениваю силу воли, — говорит он, — по количеству сопротивления, которое она может оказать, по количеству боли и пыток, которые она может вынести, и знаю, как обратить ее к ее собственной выгоде. Я не указываю на зло и боль существования пальцем укора, но, напротив, я питаю надежду, что жизнь может однажды стать еще более злой и еще более полной страданий, чем когда-либо».
Состраданию, этому эквиваленту деградации «воли к могуществу», Ницше противопоставляет страдание, самопреодоление, рост власти над самой собой, способность преодолевать болезнь и боль.
Ах, где в мире совершались большие безумства, чем у сострадательных? И что в мире причиняло бóльшие страдания, чем безумства сострадательных? Горе всем любящим, еще не достигшим такой высоты, которая выше сострадания их! Так говорил мне однажды дьявол: «Даже у Бога есть ад свой: это любовь его к людям». А недавно слышал я, как говорил он: «Бог умер, из-за сострадания к людям умер Бог».
Ницше не отказывается от любви к ближнему, но вкладывает в нее иное содержание: «Возлюби ближнего своего — это значит прежде всего: „Оставь ближнего своего в покое!“» Не отвергая традиционных ценностей, он считал их привилегией благородных: «Человек ведет себя непроизвольно благородно, когда он научился ничего не желать от людей и всегда давать им». Такая вот иммораль…
Ницше понимал «добро» как жизненность, силу жизни, разнообразие жизни, способность преодолевать препятствия, приспособленность, победу в конкурентной борьб