С одной стороны, пламенный радикализм «давителя гадины», неистовые инвективы в адрес священнослужителей («самые ловкие из сознательных лицемеров», «миропомазанные клеветники», «ядовитые пауки на древе жизни», «коварные карлики», «паразитический тип человека» и т. п.), с другой…
Я почитаю за честь, что происхожу из рода, в котором принимали свое христианство всерьез во всех отношениях.
Народ тысячу раз прав в своей неизменной любви к людям этого типа: к кротким, простым и серьезным, целомудренным священникам…
Властная красота и утонченность облика князей церкви во все времена служила для народа подтверждением истинности церкви.
Неизменное благоговение перед Библией, сохраняющееся в Европе, в общем, и по сей день, — это, пожалуй, лучший образчик культуры и утончения нравов, каким Европа обязана христианству…
Церковь, церковники — смертельные враги культуры, раковая опухоль на ней и…
…Христианство отчеканило самые, пожалуй, тонкие лица в человеческом обществе: лица, несущие на себе печать высокой и наивысшей католической духовности.
Церковь, полагал Ницше, сильна именно «священническими натурами», которые подвижнически «делают свою жизнь исполненной трудностей, а тем самым и глубокого смысла». Даже борьбу против церкви «антихристианин» признает только в том случае, когда ведут ее натуры более высокие и глубокие, чем священнослужители.
Конечно, сказанное легко отнести на счет противоречивости Ницше, но, как выяснил К. Ясперс, речь идет не о непоследовательности, а о глубинной внутренней связи антихристианства Ницше с его богоискательством: «его вражда к христианству как действительности неотделима от его связи с христианством как требованием». По словам самого «маленького пастора», «мы — безбожники и антиметафизики — зажигаем наши факелы от того старого пожара, разожженного тысячелетнею верой». Подтверждением этих слов является составленный юным Ницше реестр дисциплин, которые он намерен изучить, завершаемый фразой: «И сверх всего — религию, прочное основание всякого знания». К этому же времени относится признание ученика Пфорты: «Любовь к Богу согласуется с любовью к истине».
Ницше сам открыл глубинные корни своего антихристианства, выросшего «среди детей протестантских пасторов»: «Слишком много в Германии философов и ученых, которым случалось в детстве, послушав проповедь, перевести глаза на самого проповедника (!) — и в результате они больше не верят в Бога…» Здесь проявилась сверхчувствительность Ницше к фальши: именно дети с их проницательностью и чистотой взгляда больно ранились двойными стандартами отцов, именно в их чистосердечных и инфантильно-экстремистских душах рождался тот нигилизм, который провоцировало ханжество.
У самого Ницше мы обнаруживаем ключ к тому, что принято называть атеизмом, но что не является таковым: «Не просто отделаться от всего христианского, но преодолеть его через сверххристианское». Ницше — не неистовый богоборец, а яростный богоискатель — вот сокровенная тайна «противоречий», вот скрытая пружина «преодоления», вот отмычка к этике, «переоценке всех ценностей», всему творческому наследию одного из самых страстных философов.
Ницше не был атеистом — он исповедовал иную религию, религию жизни, религию человека, религию веры в человека.
Т. Манн:
Ибо религию, которая должна, по его мнению, преодолеть противоречия ныне существующих религий, невозможно представить себе иначе как связанной с мыслью о человеке, то есть как окрашенный в религиозные тона, религиозно обоснованный гуманизм, прошедший через многие испытания, обогащенный опытом прошлого, измеривший в человеке все бездны темного и демонического для того, чтобы еще выше поднять человека и возвеличить тайну человеческого духа.
Религия — это благоговейное поклонение; прежде всего, благоговейное поклонение тайне, которую представляет собой человек.
Религия Ницше — найти не Бога, а себя, Бога в себе! Мне кажется, он говорил о себе, когда словами папы обращался к Заратустре: «О, Заратустра, со всем твоим неверием — ты благочестивее, чем ты думаешь! Сам Бог обратил тебя к безбожию. Разве не благочестие не дозволяет тебе верить в Бога?»
Спор с верующим
— Бог создал нас и любит нас!
— Бог создан нами, — отвечаем, —
Мы в нем поэтому не чаем
Души! — И спор наш нескончаем,
А черт хромает возле нас.
Сама по себе формула «Бог умер» не является свидетельством атеизма, ведь Христос умер тоже. Ницше никогда и нигде не говорил, что умерла идея Бога. Поскольку в основе философии Ницше лежит жизнь, а жизнь представляет собой смену рождений и смертей, Ницше, отправляясь от мифологии, рождающегося и умирающего Бога предпочел Вечно Сущему. «Бог умер» может быть прочитано на французский манер: «Бог умер, да здравствует Бог!» «Бог умер» — формула богоискательства, другая сторона неисчерпаемости Бога: умерли одни представления о Боге, родились другие.
Более того, каждая вещь как телесное воплощение Бога есть в какой-то мере смерть Бога, ибо она в своем бытии содержит отрицание его идеальной природы. Творя мир, Бог не только реализует себя в нем, но в то же время отрицается в предметных формах вещей, ибо мир оказывается несоизмеримой противоположностью относительно своего Творца. Из этого можно сделать вывод, что взятый сам по себе тезис Ницше «Бог умер» вряд ли следует считать неожиданным и подрывающим устои религиозной веры.
Тезис «смерть Бога» в расширительном смысле означает отказ от сверхчувственного, запредельного мира, от платоновских эйдосов и платоновской философии в целом, от стабильности и ясности традиционного мышления, от всего, что находится за пределами жизни и не желает подчиняться ее течению.
М. Хайдеггер:
Бог — наименование сферы идей, идеалов. Эта область сверхчувственного, начиная с Платона, а точнее, с позднегреческого христианского истолкования платоновской философии, считается подлинным и в собственном смысле слова действительным миром. В отличие от него, чувственный мир лишь посюсторонен и изменчив — потому он кажущийся и недействительный. Посюсторонний мир — юдоль печали, в отличие от горнего мира вечного блаженства по ту сторону вещей. Если, подобно еще Канту, называть мир чувственный миром физическим в более широком смысле, тогда сверхчувственный мир будет миром метафизическим.
Слова «Бог мертв» означают: сверхчувственный мир лишился своей действенной силы. Он не дарует уже жизни. Пришел конец метафизике — для Ницше это вся западная философия, понятая как платонизм. Свою же собственную философию Ницше понимает как движение против метафизики — для него это значит против платонизма.
Сверхчувственное основание сверхчувственного мира, если мыслить его как действенную действительность всего действительного, сделалось бездейственным. Вот в чем метафизический смысл метафизически продумываемых слов «Бог мертв».
По мнению М. Хайдеггера, слова «Бог мертв» — не атеистический тезис, но глубинный событийный опыт западной истории, подытоженный Ницше. Смерть Бога — это отказ от общезначимого, общепринятого, соборного, замена его индивидуальным, личным выбором, свободой выбора.
К. А. Свасьян:
«Бог мертв» — это значит: человек вступил наконец в пору совершеннолетия, т. е. свободы и предоставленности самому себе… это значит: всякая попытка строить на прежней почве и прежнем фундаменте, выдавая реминисценции вчерашнего дня за реалии сегодняшнего, является ложной оптикой и мошенничеством, страхом перед вновь открывшейся экзистенцией и судорожным цеплянием за призрак недавнего и всячески гальванизируемого Опекуна, который — «мертв»…
«Смерть Бога» не означает для Ницше Его отсутствия. Мы не найдем у него «Бога нет» или «Я не верю в Бога». Формула «Бог умер» многозначна, но не означает одного — атеизма. «Бог умер» — это и «Бога предали», и «Бога заговорили», и «христианская фальшь убила Бога», и «распад прежнего порядка, строя и исходных основ жизни», и «отрицание прежних ценностных ориентаций человека».
Ницше не оспаривал историчности Иисуса, но видел в нем жизнь человека в своем внутреннем мире, образец такой жизни, блаженную жизнь, непротивление, чистую любовь, Благую Весть, мир без зла и смерти, «нежизненный мир».
В Евангелии начисто отсутствует понятие естественной смерти: смерть не мост, не переход — ее просто нет, ибо она принадлежит иному, нереальному, призрачному миру. Время, физическая жизнь с ее кризисами просто не существуют для проповедников Благой Вести.
Своей смертью Иисус подтвердит блаженство своей жизненной практики: «Этот „благовестник“ умер, как жил, как учил — не ради „искупления людей“, но для того, чтобы показать, как нужно жить». Именно так «ведет он себя перед судьями… ведет себя на кресте. Он не сопротивляется, не отстаивает свои права… Он просит, страдает, он любит тех, кто причиняет ему зло, — он с ними и в них». И это принципиальная установка: «Не защищаться, не гневаться, не возлагать на кого-то ответственность… не противиться даже и злому — любить его…»
Хотя образ благой жизни неприемлем для Ницше, он относится к нему в высшей степени уважительно: «Подобная смесь возвышенного, больного и младенческого обладает хватающим за душу обаянием». Иисус — обаятельнейший, но внеисторичный образ человека: «В сущности, христианин был только один, и тот умер на кресте». Христианство, взяв Христа за высший образец, за эталон, практически предало его — отказом от Его жизненной практики, лицемерием, превращением образа жизни благого человека в веру и множеством извращений этой веры, созданием церкви, вся история которой — «Великое Извращение»…
Ницшеанский Христос — абсолютная достоверность внутреннего мира и духовного опыта, кстати, характерная для выдаваемого нашими