Конечно. Она будет одна класс драить, а они потом втроем отработают. Справедливо, ничего не скажешь.
Вероника улыбнулась, не разжимая губ, сжав до хруста зубы.
– Разумеется, девчонки. Успешного выступления.
А потом, когда наконец закончила с уборкой, пришла в раздевалку и долго сидела на скамейке в темном углу – смотрела в одну точку. Ждала, когда перед глазами перестанут летать дурацкие мушки. Сидела, пока не услышала ставший уже таким знакомым свистящий шепот:
– Ве-ро-ни-ка! Ве-ро-ни-ка!
Мерзкий, заунывный, нагоняющий тоску шепот.
Да что же это такое, в конце концов! За что все это? Почему все решили, будто над ней можно безнаказанно издеваться? Она им сейчас покажет. Уж из раздевалки шутнику никуда не деться. Она его поймает. Обязательно поймает.
Шепот давно прекратился, а Вероника продолжала носиться между рядами вешалок, как заводная игрушка, у которой все еще не раскрутилась до конца пружина. На шум явилась техничка:
– Что ты творишь? Девочка, называется. А ну-ка вешай обратно куртки. Зачем ты их посбрасывала? Бесстыжая! Я тебе похулиганю! Ишь ты!
Вероника моментально остыла. Как вынутая из костра железяка, которую в речку кинули. Ее, гордость школы, отличницу-олимпиадницу, за хулиганку приняли. Вот позор-то!
– Извините. Я подниму. Уберу всё, – лепетала она. – Меня напугали просто. Вы не видели, кто-нибудь из раздевалки выходил сейчас?
– Никто не выходил. Вторая смена на уроках, а первая домой ушла давно. Одна ты тут колобродишь. Наводи порядок и марш из школы.
Под прожигающим дырки на коже взглядом технички Вероника вернула на место упавшие куртки, оделась и вышла из раздевалки.
– Давай-давай, на выход! – ворчала вслед тетка.
На улице Веронике стало чуть легче. Во всяком случае, вернулась способность связно мыслить, размышлять, раскладывать по полочкам. Логическая цепочка тянулась, ветвилась, росла, пока не вытащила на поверхность сознания номер телефона. Тот самый, который ей дала Таня. Или Марина? Не важно. Главное, Вероника поняла: вот он – момент. Она готова позвонить незнакомой женщине. И поехать куда нужно. И встретиться с ней не побоится. Вот именно сейчас.
Вероника достала из рюкзака смартфон.
29
Они оба были против карате. И мать, и отчим. Им не нравилось, что я езжу после школы через весь город и возвращаюсь, когда уже темно. Мол, я ж не пацан, чтоб драться, зачем мне это. Да еще и опасно одной вечером таскаться, на уроки времени мало остается, по дому ничего не делаю… бла-бла-бла… Только я все равно ездила. Три раза в неделю. Понедельник, среда, пятница. Строго по расписанию.
Кстати, я сообразила: взрослеешь – когда можешь не просто сказать «да» или «нет», но и имеешь какие-никакие силенки, чтобы отстоять это свое «да» или «нет». Вот говорят: не торопитесь взрослеть, детство – волшебная пора и все такое. А я жду не дождусь, когда «сказочная» пора закончится. Когда я буду обеспечивать себя самостоятельно, жить самостоятельно, принимать все (ВСЕ!) решения самостоятельно. Почему считается: родители знают лучше, что нам нужно? Никто этого не знает лучше нас самих. Разве не логично?
Вот мать. Она не понимает, почему я хочу заниматься карате. Не догоняет, что это мое лекарство. Моя панацея. Она и понятия не имеет, как меня плющило, когда я перестала драться на татами. Думает, мне лишь бы на своем настоять… Считает, я назло ей тренировки возобновила.
А я наконец-то вновь обрела себя. Радовалась мышечной боли и усталости. Чувствовала себя сильной и спокойной. Меня даже не бомбило из-за того, что пришлось сделать несколько шагов назад, – на тот момент, когда я ушла из старой школы, я уже больше года изучала боевую технику, а теперь снова нужно было возвращаться к акробатике, гимнастике и растяжке. Ну и что. Я знала: наверстаю.
Только вот Вероника… Мы с ней больше не могли так часто, как раньше, видеться. Мне ее не хватало. И наших неспешных прогулок, долгих разговоров тоже недоставало. Хорошо хоть в выходные получалось встречаться. Конечно, если до нее не снисходил Дэн Великолепный (все, не буду больше, не мое дело).
Само собой, мы с ней постоянно были на связи: в соцсетях, в мессенджере. Болтали по нескольку раз на дню. И я все еще писала ей время от времени от имени Инессы. Она ж сама сказала, что не против безобидного обмана, если он во благо. Он же во благо? Я, например, так, под прикрытием, выяснила, что Вероника сама все про анорексию понимает. Что она не как все эти дурочки, которые обожествляют нездоровую худобу. А раз понимает, значит, границу видит. А раз видит, то себе не навредит. Правильно?
30
По вторникам и четвергам Катя и Илоночка ходили в клуб. В Монтессори-клуб. Развиваться. Почему именно Монтессори? Потому что Кате импонировала идея свободного воспитания. Она много думала и поняла: детский протест рождается в ответ на прессинг. Яркий пример тому – Инесса. Недаром же она так часто жалуется, что мать ее контролирует и принимает за нее решения. Не поэтому ли девочка морит себя голодом? Что это, если не попытка сопротивляться давлению?
Катя твердо решила: она Илоночку прессинговать не станет. И другим не позволит. Вот поэтому-то она и выбрала Монтессори-группу. Ведь здесь нет авторитарных педагогов, диктующих ребенку, что ему делать. Вместо них – воспитатель-наблюдатель, воспитатель-помощник. Он не примется приказывать: мол, та-а-ак, взяли кубики, строим пирамидку. Дети сами выбирают занятие. Воспитатель лишь направляет. Полная свобода самовыражения, другими словами. Здо́рово же, разве нет?
Илоночке нравилось. Она активно ползала по ковролину и с увлечением рассматривала, ощупывала, трясла и швыряла об пол разноцветные игрушки и другие любопытные штуковины, которых в зоне для детей от нуля до трех было великое множество. Весело, что и говорить.
Для Кати полтора часа тоже пролетали незаметно. Она наблюдала – наблюдала и без устали размышляла, стараясь ничего не упустить. С самого начала ничего не упустить. С раннего Илоночкиного детства ничего не прошляпить.
А еще они слушали классическую музыку. Не в клубе. Дома. Каждое утро после завтрака Катя усаживала малышку в детское кресло и включала Моцарта. Или Вивальди. Или Бетховена. Или Шуберта. Или Баха. Впрочем, Бах не зашел. Первые ноты духовной кантаты великого немца заставили уголки Илоночкиных губок поползти вниз, а носик – сморщиться. Катя сразу сообразила: сейчас грянет буря. Баха пришлось отменить. Произведения других композиторов Илоночка принимала благосклонно. Особенно если во время прослушивания Катя давала ей кушать персиковую пюрешку. Под персики Илоночке можно было скормить все что угодно (может, даже Баха, но Катя проверять не стала – во избежание). Довольное дитя весело орудовало ложкой под звуки вальсов, полек, опер и симфоний. А между тем вовсю шло интеллектуальное развитие, формировалось внимание, росли творческие способности. Про развитие, внимание и способности Катя из статьи одного профессора узнала.
Этот же профессор (только в другой статье) написал о том, что детям с рождения непременно нужно показывать прекрасное. По его словам выходило: так они не только научатся красоту замечать, но и станут эмоционально отзывчивыми. Эмпатичными сделаются. И пусть они пока не понимают сути – не важно. Воспитание идет исподволь, на подсознательном уровне.
Кате очень хотелось, чтобы Илоночка выросла эмоционально отзывчивой, – в интернет-магазине были заказаны толстенные книги с репродукциями картин из Лувра, Эрмитажа и Третьяковки.
Как только нарядные тома прибыли, началось приучение младенца к эстетическому удовольствию. Илоночка показала себя знатоком. Нет, не знатоком живописи, а знатоком вообще. Каждую репродукцию она встречала, как старого знакомого.
– Ав! – радостно тыкала пальцем в Серого Волка с Иваном-царевичем и Еленой Прекрасной на спине.
– Это не собачка, Илоночка. Это Серый Волк. Он уносит от погони своего друга, Ивана- царевича, и его спутницу, – вещала Катя.
– Ав! Ав! Ав! – настаивала на своем Илоночка.
– Миси!
– По!
– Тетя!
Радость узнавания рано или поздно угасала. Главное было – этот момент не пропустить. Катя зорко следила за процессом, чтобы вовремя пресечь вандализм, – когда Илоночке надоедало рассматривать репродукции, она без промедления переходила к изучению свойств бумаги, на которой они были напечатаны. Так том, посвященный Третьяковке, лишился двух листов. Третий лист удалось спасти (только пришлось его утюгом разглаживать).
Дима говорил, что Катя мается ерундой. Что Илоночке ничего этого пока не нужно – ни Монтессори, ни классической музыки, ни живописи. Что все это – глупые новомодные фишки, придуманные для выкачивания денег из заполошенных мамочек.
Катю его скептицизм не трогал. Даже хорошо, что он не вникает в тонкости раннего развития. Не мужское дело. Она сама справится. А мужчине подобает быть без затей – простым, бесхитростным и надежным. Как Дима.
31
Аппетит пропал напрочь. И пусть Ксюха утверждала, что это эффект плацебо, – факт оставался фактом: Вероника могла сутками почти ничего не есть. И наконец-то стали видны ребра, – точь-в-точь как на картинках в группе «Худее, еще худее». Аллилуйя!..
А Ксюха удивила. Она ж всегда поддерживала: мол, твое тело – твое дело. А тут целую речь толкнула про то, что антидепрессанты вовсе не таблетки для похудения и нельзя их без назначения врача пить, о целом листе противопоказаний, о серьезных побочках. Бла-бла-бла…
Ну да, побочки Вероника на себе ощутила. Голова стала еще сильнее, чем раньше, кружиться. По утрам с постели встать получалось хорошо, если с третьей попытки. Но Таня (или Марина?) предупреждала, что сначала организм будет привыкать, а потом станет легче.
Пока легче не становилось. Помимо головокружений Веронику преследовали слабость и тошнота (впрочем, это началось задолго до таблеток). Иногда сводило судорогой руки. Но ведь красоты без жертв не бывает. Так?