Зато Вероника больше не чувствовала себя тряпкой и ничтожеством. Напротив, теперь ее обволакивало, словно защитный кокон, ощущение собственного превосходства. Она перестала бояться ходить в столовку, чтобы составить компанию Дэну. Не опасалась сорваться. Смотрела на то, как другие поглощают котлеты и булки, и думала: «Как же приятно, что я не завишу от всей этой ненужной тяжести».
В коконе было комфортно. Он защищал от переживаний. Помогал даже тогда, когда родители совсем слетали с катушек и пытались кормить ее чуть ли не силой. Вероника больше на них не злилась. Что с них взять. Они ведь привыкли быть рабами еды. Завтрак, обед, ужин – костяк любого их дня на протяжении уже нескольких десятилетий. Они не в состоянии понять, что можно обрести свободу. Свободу и легкость. Что ж. Это их дело. Вероника признавала право других жить так, как они считают нужным. Разве родители не должны сделать то же самое по отношению к ней? Признать право. Оставить выбор – так, как это делала Маргарита Васильевна.
Когда Вероника впервые ее увидела, та ей не понравилась. Даже не она сама, а ее ничего не выражающий взгляд. Будто и не глаза у нее вовсе, а два карих кружка из пластмассы. А потом Вероника научилась не обращать внимания на эту особенность Маргариты Васильевны. Можно ведь и не в глаза смотреть, а на маленькую татушку-змейку, набитую на шее. Или на крашенные в модный пепельный цвет волосы. Или на пухлые (явно тюнингованные в салоне) губы. А еще можно затейливый маникюр рассматривать.
Определить, сколько лет Маргарите Васильевне, не получалось. Лицо без морщин, стройная фигура, блестящие волосы… Тридцать два? Тридцать четыре? А иногда Веронике вдруг приходило в голову, что, возможно, Маргарита Васильевна – ровесница мамы. Что-то неуловимое в жестах, таившаяся в голосе усталость да выступающие вены на кистях рук – вот и все маркеры. Недостаточно, чтобы понять наверняка.
Блондинка неопределенного возраста сидела за прилавком магазинчика, помещавшегося в подвале хрущевки. Лавка называлась «Тропой здоровья». Здесь продавались фиточаи, БАДы, добавки от давления, гастрита, диабета и других известных и даже неизвестных науке болезней. О том, что предлагает «Тропа», рассказала сама Маргарита Васильевна, когда Вероника к ней впервые за таблетками приехала. Зачем рассказала, да еще так подробно, с перечислением недугов, от которых ее товар лечит? Неизвестно. Вероника вообще-то еще по телефону объяснила, что ей нужно.
Впрочем, таблетки выдали без проблем. Дороговато получилось. Зато без рецепта. Но что самое приятное – Марго (так Вероника называла блондинку про себя) не привязалась с вопросами. Совсем ничего не спрашивала. Щебетала о фиточаях и цветочной пыльце из Алтая, и все.
Кстати, имя Марго ей подходило. Ну какая она Маргарита Васильевна. Со змейкой-то на шее. Между прочим, похоже, не одна Вероника так думала. Когда она уже выходила на лестницу из лавки-подвала, то услышала, как кто-то крикнул:
– Марго, ты там справилась?
И этот кто-то был… та-да-да-тааам!.. Ксюхиным отчимом. Точно-точно. Вероника по голосу его узнала. Еще бы. Слишком хорошо она помнила, как этот мужик с перекошенным лицом при ней на Ксюху орал.
Вероника сразу же о случившемся подруге написала. А кто на ее месте удержался бы и промолчал? Даже до дома не дотерпела, – прямо на остановке всю историю дрожащими от холода пальцами в мессенджере напечатала.
Ксюха долго не отвечала, а потом, когда Вероника уже подъезжала на маршрутке к дому, написала:
«Давай вечером встретимся».
32
Чего тут сомневаться: у такой – точно гиенский смех. Вероника мне ее подробно описала: торговка с крашеными патлами и губами а-ля куриная попа (Вероника, правда, назвала это аккуратным тюнингом, но я уверена: там – куриная попа). Тетка как раз ему под стать. Вот с ней-то он у нас на кухне и зависал, пока мать в командировке была. Наверняка с ней.
Я знала, что права. Носом чуяла, как ищейка, которая взяла след.
Марго? Ну и чудесненько. Пусть катится к своей Марго и оставит нас с мамой в покое. А я ему помогу – ускорение сообщу. С превеликим удовольствием.
Мы с Вероникой решили, что выследим их. Как заправские детективы. Фоточки сделаем, ну или видео. Я покажу маме, и дело в шляпе. Она поймет, что я тогда правду сказала, и мы навсегда от него избавимся.
Оставалось продумать план. Нужно же их было так сфоткать, чтобы ежу понятно стало: они – пара. И при этом не спалиться. Иначе Лёха убьет. Прямо там, на месте, и убьет.
Да, задачка.
Мы долго не могли ничего придумать. Вероника несколько раз в лавку съездила (мол, очищающим организм чайком заинтересовалась и витаминчиками), но отчима она там больше не видела (и не слышала).
Я догадывалась: Лёха с Марго ночью встречается – аккурат в те дни, когда мать его допоздна, корвалол попивая, ждет, а он потом с запахом перегара является. Только что с этой догадкой делать, я и понятия не имела.
Решение предложила Вероника. Ее план был таков: я выясняю, когда у Лёхи намечается ночная смена (придется подслушивать, но на войне как на войне), мы прячемся возле стоянки (той самой, где этот боров тачку оставляет), как только он отъезжает, берем такси и его выслеживаем. Недостатков у плана была тьма. Назову только основные. Во-первых, деньги. Это ж уйма кэша понадобится, чтобы неизвестно сколько времени по городу колесить. А вдруг он все-таки и вправду таксовать отправится. Значит, мы кучу бабок спустим, а толку… Бабок, которых у меня, кстати, нет. Во-вторых, кто нас из дома-то ночью выпустит. А? В-третьих, они могли встречаться у Марго дома, а не ходить по кабакам (хотя эти, с куриными попами вместо губ, кабаки уважают – я уверена). Ну и как мы голубков тогда сфотографируем?
Вероника сказала, что финансовую часть берет на себя (ей на днюху родители денег подкинули). Из дома, утверждала она, можно свалить по-хитрому: она своим скажет, что у меня ночует, а я матери наплету, что у Вероники останусь. А если Лёха к Марго домой поедет… Что ж, по крайней мере, у нас будет адрес хаты, где они встречаются.
Меня много чего в ее плане смущало, но другого я предложить не могла, поэтому согласилась на этот.
Сначала все шло хорошо. Даже подслушивать не понадобилось. Да отчим вообще-то перед матерью и не отчитывался, как правило, – свалит, и пойди разберись, работать он отправился или еще куда. И уж тем более трудно было предугадать, когда он вернется: вечером или по другую сторону ночи. А тут я прихожу из школы, а он спит. Я сразу сообразила: куда-то намыливается и явится под утро.
Я вышла во двор и позвонила Веронике.
И что вы думаете. Ее ко мне без проблем отпустили. Она наврала: мол, мы хотим пижамную вечеринку устроить – с романтическими комедиями, пиццей и мороженым. Ее родители, похоже, воодушевились тем, что она про пиццу и мороженое без содрогания сказала (долго репетировала, наверное). Ну и отпустили ее – с надеждой, что она в дружеской обстановке хоть какими-то калориями закинется.
А моя мамаша уперлась. «У тебя разве дома нет? Хватит чужим людям глаза мозолить».
Чужим людям… Я, между прочим, живу с чужим человеком, и ничего, жива пока.
В результате долгих переговоров и упрашиваний она согласилась меня отпустить при условии, что я дам ей телефон Вероникиной ма мы.
Упс…
Вот как можно настолько не доверять родной дочери. А?
Вероника и тут мне помогла – договорилась с теткой, чтобы та меня прикрыла. Какую-то душещипательную историю ей задвинула, – я в подробности не вдавалась (не до того было).
Наш наблюдательный пункт находился в маленьком сквере – наискосок от стоянки. Мы решили: Лёха нас вряд ли заметит, а если даже и заметит, то не узнает (мало там, что ли, школьников по вечерам ошивается).
Мы заняли позицию в седьмом часу вечера. Сначала на всякий случай прятались за высоким сугробом, – в сквере-то никого не было (до нас поздно дошло: школьники здесь тусуются, когда тепло), и мы опасались, что Лёха нас заметит. Только сидеть в феврале на корточках за сугробом – так себе удовольствие. Вскоре нас уже трусило от холода, а Вероника так и вовсе зубами стучать начала – тюк-тюк-тюк-тюк, будто ходики у меня под ухом.
Мы принялись быстро-быстро ходить взад и вперед по единственной аллее сквера, восхваляя на все лады хулиганов, которые разбили единственный фонарь.
– Мы как две тени в царстве Аида мечемся, – пошутила Вероника.
– Осталось дождаться Цербера, – отозвалась я.
Из-за беготни по дорожке мы прошляпили подозреваемого. Я поняла, что он притопал, только когда тронулся его «фольксваген».
Мой внутренний детектив не подкачал – сразу вычислил, что достопочтенный отчим вовсе не работать отправился. У таксистов же на заказы очередь. Я слышала, как Лёха об этом маме рассказывал. А тут бац – и он без промедления умотал, а две машины с дядьками внутри остались на стоянке. А дядьки-то здесь с самого начала были (я обратила внимание, когда мы к скверу шли). Значит, не таксовать он поехал. Ох, не таксовать.
– Бежим! – пискнула я, схватила Веронику за варежку и потащила к стоянке.
Еще одно озарение настигло меня в тот момент, когда я в дверцу такси стучалась. Стучалась, а потом так и замерла с кулаком на весу.
– Куда ехать собрались, барышни? – спросил у нас носатый мужик, после того как опустил стекло.
Ему пришлось через кресло тянуться и дверцу открывать, потому что мы стояли как истуканы, молчали и в машину не садились.
– Скажите, пожалуйста, сколько времени? – промямлила я.
– Семь девятнадцать, – ответил носатый, взглянув на наручные часы.
– Спасибо, – буркнула я и потянула Веронику за варежку прочь от стоянки.
33
Ненависть.
Катя долго думала, но так и не смогла вспомнить ни одного случая, когда бы она ненавидела по-настоящему. Чтоб прямо трусило при взгляде на человека. Чтобы несчастий ему желать. Нет, конечно, Кате время от времени встречались препротивные люди. Только те чувства, которые они у нее в душе рождали, на ненависть не тянули. Нет, не тянули, как ни крути. Неприязнь, разочарование, раздражение, презрение – да. Ненависть – нет.